«Я… постараюсь вспомнить, как жил без тебя, Лер Дарси…»
«Вот и умница!»
«Ты… всё равно когда-нибудь посетишь Андорру…»
«Да. Я не… буду пытаться тебя забыть, Малыш…»
«И я… не смогу…»
Свят кладёт мне на плечо большую тяжёлую ладонь, и магия ментальности исчезает. Фаби растерянно позволяет мне себя легонько поцеловать в висок.
— Удачи, Малыш! Не балуй сильно Луиджи, а то совсем про отцовский долг забудет! Дари знает и любит твои руки и запах.
— Да. Тебе тоже… всего самого важного в достатке, Лер. Про…
— Эй, Фаб, ну чего застряли?! — капризно кричит из лимузина Лу, но мне кажется, что его вмешательство не случайно. Он не даёт Нери сказать «прощай», за что я глазами его благодарю.
Хотя попрощаться надо… Я с минуту стою потерянный, ещё не отпустив Фабио и удерживаемый Святом. Потом прохладные тонкие пальцы выскальзывают, и искусственный, но всё равно любимый запах беты начинает удаляться. Механически и лирично машу рукой тонированным стёклам машины.
— Лер?
— М-м-м-м?
Макеев осторожно разворачивает меня к себе:
— У вас обоих начинается новая жизнь. Я даже не знаю, кому… будет тяжелее.
— О чём ты? — я выныриваю из отупелого состояния. — А… не бери в голову. И вообще, мне в душ надо, а то через полчаса Макс кормить…
Макеев меня обнимает, как ребёнка, я строптиво рвусь в сторону. Он думает, я сейчас начну распускать сопли? А вот хрен вам, уважаемая публика! Дарси поплачет без свидетелей и утешающих. Я ухожу настолько быстро, насколько даёт ноющий шов на животе.
Дочка уже фестивалит в кроватке, хаотично взмахивая ручками и ножками. Глажу по круглой головёнке с золотистым мягким пушком, прошу немного подождать…
У папочки хандра разрывает сердце…
В душе оседаю на гладкий белый кафель, сначала дрожу, как в ознобе, потом даю волю скупым мужским слезам. Делаю всё беззвучно, ибо знаю: под дверью душевой подпирает стену Свят. Он чувствует всё, что со мной творится, и просто даёт мне возможность побыть одному. Через десять минут осторожно высовываю голову в палату, смотрю вниз, на меня с пола мрачно глядит муж.
— Лерк, может, хватит себя рвать на куски? Мне уже самому крайне тошно, словно я испортил тебе всю жизнь. Я хорошо осознаю, что взял тебя практически силой и…
— Не мели чушь, муж! — устало говорю я. — Хрен бы ты меня взял, если бы я не позволил. Надоело повторять. Я, как-никак, не слаб физически, и кровь тебе пустил не раз.
— Лер! — меня обнимают за торс, осторожно, чтобы не потревожить шов. — Я очень сильно тебя люблю. Я знаю, сколько людей испытывают к тебе те же чувства.
— Свят, мне жаль. На данный момент я веду себя честно, мне реально больно, мне… хреново. Фабио Нери — это не ты, не Майлз, не зеленоглазый омежка, он…
Макеев резко встаёт: его глаза начинают блестеть от гнева.
— Я буду защищать своё. А ты — мой!
— Да твой я! — меня пошатывает. — Имеешь полное право на меня, только вот… — смотрю на супруга с прохладой, — …совсем уж бесправным меня не делай!
Свят остывает, быстро обнимает меня снова:
— Прости, старик, крышу иногда сносит. Ты у меня красивый! Думаешь, легко видеть, как на тебя пялятся и вешаются все статусы? Так и хочется… каждому по статусу настучать! — рычит Макеев.
— Нашёл Сокровище Инков! На себя посмотри! Идёшь за тобой — и постоянно на чужой слюне подскальзываешься. В общем, харе, муженёк, нам друг друга нахваливать! Дочку кормить пора.
Я усаживаюсь с Макс на руках, грудь она хватает сразу же, как бульдожка, не заботясь о правильности, молоко сосёт пополам с кровью. Я прикусываю губу и ловлю себя на том, что испытываю удовольствие мазохиста, пока мне заживо отъедают соски. Мы со всеми медбратьями и врачами честно пытались научить эту леди правильно присасываться. Куда там! Ор выше гор! Причём не писком, а нехилым басом!
Свят, жалея меня, целует в колено:
— Ноги помассировать?
— Не сейчас, тц-ц-ц! Макс, ну детка, что ж так неистово-то!
— Терпи, я потом залижу! — шепчет русский бес.
— Хрен тебе!
— Могу и там, если хочешь…
— Озабоченный…
— Хочешь, я тебе во всех физических характеристиках разложу, сколько времени я уже томлюсь без секса? — рычит альфа, покусывает моё бедро чуть выше колена, потом проводит по коже языком.
— Скажи в терциях? — я щурюсь.
— Садю-у-уга! Люблю… сожрать уже готов без хлеба и соли!
Уже ночью над ухом я услышал тихий святовский шепот:
— Триста одиннадцать миллионов сорок тысяч терций. Это если взять полных два месяца по тридцать дней. А сколько ещё ждать?
— Столько же.
— Да ну на…!!!
Злобно скалюсь и тут же как-то умиротворённо вздыхаю. Этого тяжелобольного до сих пор не смогли вытурить из моей палаты: спит на соседней койке, ночью подскакивает к ребенку, зная, что я ещё не мобилен. Бегает полуголый за питанием, пугая омежек и сотрудника детской кухни. Последний раз медбрат сказал, что смесь нам просто принесут, чтобы я не выпускал самца из палаты.
— Макеев, ты понимаешь, что я старше тебя на десять долбанных лет??? На фиг тебе такой… м-м-м-м … нгхм-м-м-м…
Далее непереводимая игра звуков… Свят нависает надо мной, как волна, запечатывая мой рот надолго…
— Хде… мой… ребёнок?! — ору я на весь особняк. — Её кормить пора!
Найти Максин в кроватке можно только ночью, а днём она объект всеобщего обожания и ручного ношения. Месяц всего прошёл, а она уже знает в лицо каждого члена семьи и для каждого у неё своя гримаска. И только для папочки секс-террориста — это светлая нескончаемая беззубая улыбка. Со мной дочь мила, сосредоточена и спокойна, любит мои руки, я ей постоянно что-то показываю. Улыбается только по утрам, или когда я ору на Макеева. На руках Мирро и Пая это кокетливое гуление, на руках Рыжика — громкий писк, на руках Роука кроха замирает и хмурит бровки, но не боится, а разглядывает. Старина Ланс — любимый инструмент, который издает сотни точнейших звуков. Когда Максин попадает к Роше, она спит, вот просто закрывает глазки и задрыхивает, причём в любое время дня и ночи… даже если прошло всего двадцать минут, как она проснулась. Анри выручает и ночью, и днём. На руках дока моя леди спит даже в гостинной, полной болтающего народа среди бела дня.
В основном ребёнка из кроватки воруют мои сыновья и Роук, а в настоящий момент я точно знаю, что Мирро и Свят в ресторане, Пайка — на собеседовании в Париже, Руж и Роше на работе… Из кухни выглядывают Роук и Пэтч с бутербродами во ртах, слава Богу, у сына появился аппетит. Они разводят руками. Бегу в оранжерею. Твоего ж папу! Уже по дороге слышу птичью какофонию в исполнении Полански. Эта сволочь в моём кресле раскачивается с Макс на руках и распевает ей на все голоса. Пришёл, видите ли, на обед, и не удержался!
— Ланс! Ты чего, как дитя малое? Мне ж кормить пора!
— А, мы заигрались! — жандармейский вручает мне дочь, у которой памперс аж чирикает не хуже воробья.
Максин тут же тянется к моей груди. Ла-а-адно, покормлю, а потом перепеленаю. Ланс освобождает мне кресло, я удобно заваливаюсь на один бок, прикрываюсь лёгкой пелёнкой… Ну, простите, такой уж я стеснительный уродился!
Полански пилит меня взглядом:
— Кто бы мне сказал, что из тебя выйдет такой ответственный папашка, поднял бы на смех. Она — чудо!
— Чудо! — я коварно улыбаюсь. — Ещё раз без спросу возьмёшь чудо из кроватки, заявлю на тебя. Я на всех заявлю! Родной отец не знает, в какой части дома его дочь! Мне что теперь, ни в туалет, ни на кухню, ни на воздух не выйти?!
— Она — первое долгожданное дитё в доме! Не ворчи! Скоро, вон, Пэтч у Роука родит. Кстати, что молодым на свадьбу подарим?
Тема для меня, неработающего, больная дальше некуда! Пожимаю плечами. Максин отчмокивается от соска и спит, свесив на бок головёнку. У меня ребенок! У МЕНЯ ДОЧЬ!
— Ланс, а вы с Рыжиком как?
— А что мы? Реверса нет, у него альфа-гены сильнее, чем у остальных. Пожениться не сможем! Яйцеклетки не созревают, — Полански стоически усмехается. — Я счастлив, что он у меня есть, Лер! Что мы спим в одной постели.Что он позволяет мне всякие непристойности. Что он просто рядом. Была… у меня семья… Я — законно разведён. Сын уже взрослый, мне с ним даже видеться не позволяли. Он… меня и не помнит, скорее всего. Руж хакнул их камеру слежения при входе в дом. Я иногда смотрю на своего ребёнка, идущего в колледж. Мой супруг нашёл себе знатного толстосума и теперь вьёт верёвки из него.
