Амбер расставила кругом свои деревянные поделки. Самая симпатичная – сова, по левую руку от Енса. Амбер всегда делала потрясающие игрушки – все дети, да и взрослые, с ума по ним сходили. На пол постелили разноцветный ковёр, сшитый из кусочков. Стопку музыкальных дисков, бессменных спутников Енса, Иона нашла на стуле, рядом с ворохом его одежды. Любви к простым джинсам и мятым бордовым и фиолетовым рубахам у брата за годы жизни на модной Талерии явно не убавилось. Две из трёх огромных сумок Амбер поставили у стены и ещё не разобрали. Амбер оставила на кровати тоненькую короткую ночную рубашку с кружевами, Иона прежде даже на картинке не видела настолько нежной вещицы.

Амбер явно доминировала в обустройстве жилища. В нём наблюдалось мало общего с комнатой Енса в доме родителей Ионы. Уж в ней-то каждый предмет и уголок кричали, что здесь живёт Енс Тор. Стены завешаны плакатами, звёздными картами и схемами местностей, вырезками из журналов, корявыми рисунками артефактов. Кругом книги и справочники по истории, которые Енс читал с чудовищной скоростью и знал почти наизусть. На нижней полке в шкафу – сооружённый вместе с Ионой уголок для всяких интересностей, которые они находили на прогулках в лесу или у реки. На почётном месте – личные перчатки для работы в поле, ими Енс страшно гордился. Много фотографий, снятых Ионой, даже самые неудачные.

Иона улыбнулась. Если уж они сидели дома днём, то только в удивительной комнате Енса. Даже когда его родители возвращались с Талерии и забирали брата домой, Иона проводила в ней часы – в фантазиях о древних временах, в окружении артефактов и книг.

Иона аккуратно захлопнула дверь, чтобы подать Енсу сигнал о вторжении. Брат даже не оторвался от бумаг, хаотично разложенных на столе.

– Привет, любимая. Ты так быстро? Вкусно было?

– Ой, нет, – кровь бросилась Ионе в лицо. Будто подслушала что-то очень личное. – Это я.

Енс обернулся, просиял и поспешил взять поднос из рук Ионы.

– Иона! Привет! Заходи, заходи!

Брат засуетился, соображая, куда бы поставить поднос и определить гостью. Иона захихикала. Наконец, Енс отодвинул бумаги в сторону и расчистил место для подноса (тот, правда, опасно свесился со стола), а потом спрятал ночную рубашку Амбер под покрывало и указал на кровать. Иона уселась на чудесную мягкую кроватку. Енс развернул стул и сел напротив сестры, очень близко.

– Я тут решила… в общем, принесла тебе завтрак, – Ионе отчего-то стало неловко под пристальным взглядом Енса. Он решил, видимо, её глазами съесть.

Ей самой хотелось рассмотреть каждый сантиметр его лица, чтобы увидеть изменения за последние два года. Но смотреть на Енса оказалось трудно, почти больно.

– Амбер сказала, ты работаешь, – продолжила Иона, взглянула на брата лишь мельком. – А с работой ведь только так, помнишь, как папа говорил: «Хороший даскериец – сытый даскериец»…

– …«потому что вся жизнь его – тяжёлая работа», – подхватил Енс с воодушевлением.

Они от души посмеялись. Неловкость стала понемногу уходить.

Конечно, Енс немного изменился за два года. Каждый раз, когда он навещал Иону в перерывах между учёбой, а потом и работой в городе, он приезжал немного другим. Но в нём всегда оставалось неизменным то, что Иона любила: страсть к истории, увлечённость, необыкновенный ум.

– Он был мудрец, твой папа, – Енс покачал головой и опустил глаза. Потом встряхнулся и решительно подался вперёд. – Как ты? Держишься?

Держаться приходилось, ведь слезами делу не поможешь, а вот работой можно. Но сейчас, впервые с того момента, как Иона приехала на Даскерию после катастрофы, быть сильной не хотелось совсем. Енс смотрел с заботой и сочувствием, Иона не сомневалась в его искренности. Он один из всех в мире людей мог понять, через что ей недавно пришлось пройти.

Когда она думала о случившемся, всегда появлялось ощущение, словно кто-то пахал её кишки. Больно и тщательно.

Иона схватила холодную, чуть липкую руку брата.

– Плохо держусь, – у Ионы задрожали и голос, и губы. – Плохо. Отец очень мне нужен. Все эти револтисты, полугэллоны, гэллоны. Собрались. Небеса, за что нам такое несчастье? Я хочу, чтобы всё было как раньше. Жить, как мы жили раньше. Спокойно. Каждый на своём месте. Земля знает, что тут творится! Даскерии теперь нужна помощь предателей небес и силы, которая заставляет посевы расти на глазах! На глазах, Енс, я каждый день смотрю на гэллонов – это ужасно, противоестественно! Где тут честность, где упорная работа честных людей? Что с нами стало? Что бы он сказал на всё это?

Енс подвинулся ещё ближе и взял руку Ионы в обе ладони.

– Обругал бы всех последними словами, а потом пошёл бы работать, – Енс улыбнулся, но синие глаза остались очень грустными. – И все под его началом, уж точно, работали бы на много часов больше.

– Да… так бы он и сделал, – Иона против воли улыбнулась, а потом зажмурилась. Побоялась заплакать, но глаза остались сухими, несмотря на то, что внутри Иона взвыла от боли. – Правда, не знаю, стал бы он ругаться.

– Он стал ещё мрачнее последнее время?

– Последние месяцы он вообще ни с кем вне семьи не общался, – Ионе приходилось набирать много воздуха, чтобы выговаривать слова. Ладони Енса крепко держали её, и холодок его рук оставался единственным ощущением, которое воспринимало онемевшее тело. – Даже пары слов не говорил. Мне кажется, ему было всё равно, есть ли кто-то ещё в мире или нет. Когда маме стало хуже, совсем захлопнулся. Даже я не всегда могла достучаться.

– Амне стало сильно хуже?

Шесть лет назад они так же сидели в комнате Ионы, и Енс пытался успокоить её, пока она билась в истерике из-за первого выпадения Амны. Иона помнила только, как за окном светило треклятое солнце, а швы на майке кололи бока.

И ужас, что она тогда испытала, опустошил, лишил здравого смысла. Страх смерти. Он снова подобрался к Ионе, и она крепче сжала руку Енса, чтобы отогнать наваждение. В висках заболело тянущей, противной болью.

– Да. Ужасно. Она не просыпалась месяцами, а когда оживала, меня даже не помнила, всё говорила про какой-то язык, извинялась и плакала. Человеческий язык, так, кажется, она говорила. Как будто есть какой-то другой. У отца от этого вообще начиналась трясучка. Я думаю даже, такой конец был лучше того, что её ждал. Получилось… быстро.

Спустя два с хвостом месяца Иона так и не смогла прочувствовать случившееся. Катастрофа виделась чем-то бесформенным и отдавалась только пустотой внутри. Должна была вызывать чувства, однако не вызывала. Смерть родителей – реальность. Синяя луна – нечто белое, лишённое содержания и смысла.

– А ты? – спросил Енс и осёкся, открыл рот и закрыл.

– Что я? – насторожилась Иона.

Комната на секунду расплылась перед глазами. Не сложно догадаться, что он собрался спросить дальше. Лучше бы остановился прямо сейчас.

– Как ты сама с этим…

– Я никак. Совершенно никак. Работаю с землёй, как полагается, и всё со мной хорошо, – отрезала Иона. Стоило сказать ещё резче.

– Иона, – у Енса лоб собрался складочками, брат крепко задумался над следующей фразой.

Кажется, вертикальные морщины рядом с уголками рта у него стали заметнее, чем два года назад, и глаза будто бы засели глубже, по-прежнему остались чуть прикрытыми под тяжёлыми веками. А волосы он подстриг, даже в хвост пока не соберёшь, убрал их с лица ободком, чтобы не мешали корпеть над бумагами. Енс много лет подряд носил хвост, а сейчас, наверное, подумал о практичности и нехватке воды.

– Ты всегда приходи ко мне, если будет плохо. В любое время. Ты не одна. Мы всё преодолеем вместе.

Енс поднял её руку к своему лицу и приложил к гладкой щеке. Иона вдохнула его запах, запах горчинки и винограда. Глаза брата заблестели от решимости. Он никогда её не бросит, всегда поможет. Единственный родной человек, что остался у Ионы во всём мире.

– Спасибо, Енс, – Иона смогла даже улыбнуться старшему брату. В этот раз она справилась лучше, чем шесть лет назад.