Моргаю, приоткрыв рот, и смотрю на освещенную желтыми огнями дорогу перед собой, начав шептать:

— Он был желанным, — говорю первое, что оседает на языке. Краем глаза вижу, что парень стреляет на меня взглядом, хмурясь:

— О чем ты?

От горячей боли мои глаза измываются от жара, но стараюсь не закрывать их полностью, чтобы сохранить возможность остаться в сознании:

— Думаю… — с трудом говорю. — Они хотели его.

В голове яркая картинка вспышкой вызывает раздражение: мать, отец, ребенок в руках, зеркало, фотоаппарат, улыбки. И вновь вспышка, разбивающая воспоминание на части.

— Моя мать не… могла… — мне сложно соображать, поэтому напрягаю разум, продолжая смотреть куда-то вперед. — Она хотела детей, но не могла их…

— Иметь, — Дилан помогает мне, поглядывая в мою сторону с какой-то мрачностью на лице. — Но ты ведь родилась, так, — утверждает, вызывая мою самую жалкую улыбку, граничащую с истерикой. Кажется, я издаю подобие смешка, чем явно сбиваю с толку водителя:

— Да… — не могу остановить этот поток усмешек. — Но она не рожала меня.

— Че? — думаю, парень проглатывает половину букв, от чего слово звучит неправильно, но не думаю об этом, концентрируясь на своих воспоминаниях. И это вызывает больше слез, что покрывают красные белки глаз. Шмыгаю носом, не сдержав внутри очередной смешок, и опускаю взгляд на свои пальцы с обгрызенными ногтями:

— Моя мать не могла иметь детей. Она нашла меня. Точнее… — мнусь, странно улыбаясь с приоткрытым ртом. — Меня подкинули соседям, а мать почему-то подумала, что я чертов подарок, — смеюсь. — Представляешь? Подарок, блин, — меня сильнее трясет, но не прекращаю говорить. — Она растила меня, но отец… никогда не видел во мне род-ного чело-века, понимаешь? Он игнорировал меня, всегда. Что бы я ни делала. Как бы ни старалась угодить ему, — вновь прерываюсь на смех. — Я даже… Я даже, — смеюсь. — Я записалась в секцию футбола. Мой отец часто играл с соседскими мальчишками в футбол, и мне хотелось таким образом стать ближе, — моя улыбка медленно сходит с лица. — Что бы ни делала, он все равно не видел меня, — опять сдерживаю растягивающиеся губы, дернув головой. — Моя мать не скрывала. Она ещё в раннем детстве рассказала, что я не родная дочь. Она хотела, как лучше, но добавила мне боль-ше тяжести, — пытаюсь посмотреть на Дилана, который теперь смотрит на дорогу, явно с трудом переваривая. — Знаешь, почему я так усердно учусь? Почему слушаюсь любой прихоти? Я боялась, что мать разочаруется во мне и отдаст… Куда-нибудь. Я просто… — мой взгляд медленно уплывает в сторону. — Я хотела семью… наверное.

— И твоя мать забеременела? — Дилан сам вступает, а я начинаю активно кивать, давясь слюной, ведь смеюсь:

— Да, — смотрю на него. — Забавно, не правда ли? — парень переводит на меня взгляд, а машина уже не несется по полупустым улицам. От напряжения мои мускулы лица дрожат, а взгляд кажется немного твердым:

— И тогда все началось, — не могу убрать эту нездоровую улыбку. — Они с отцом… Это… Их счастье каждый день… — запинаюсь на каждом слове, громко дыша. — Они сводили меня с ума, они… — начинаю активно жестикулировать, теряясь в дебрях своего сознания.

— Успокойся, — О’Брайен терпеливо просит, явно желая знать продолжение моих слов. — Не торопись, — но я уже начинаю постепенно терять контроль над мыслями и словами, так что заикаюсь, тараторя:

— Я пыталась привлечь внимание. Мать перестала спрашивать, как дела в школе. Оценки прекратили волновать, поэтому я училась лучше. Потом подумала, что, — мой взгляд мечется, — можно сделать иначе. Начала хулиганить, родителей вызывали в школу, но они не приходили. Каждый чертов день, — в носу начинает колоть, а мой голос становится жестче. — Каждый день после школы на столе меня ждала порция овощного салата с рисом и стакан сока, — в голове вспышкой образуется следующее воспоминание: я, тихая кухня, безвкусная еда в тарелке перед лицом, голоса проходящим мимо дверей родителей, смотрю на них, но ничего не говорю, продолжая сидеть за столом, пока не будет пора идти спать.

Не могу контролировать эмоции, поэтому слезы спокойно текут по щекам:

— Они дали мне надежду быть частью семьи, но потом просто забили, — качаю головой. — Просто… Вот так вот просто, понимаешь? — смеюсь. — Нет, ты не понимаешь, — мой полный пустоты взгляд упирается в переднее стекло. — Когда ребенок родился, все стало ещё хуже, — киваю, словно соглашаюсь со своими же словами. — Он вечно орал, — в моем голосе слышится ненависть. — Он сводил мать с ума. Она не знала, как себя вести с ним. Отец начал уходить, чтобы, черт возьми, отдохнуть от дома. У моей матери начались срывы, — больше злости. — Она рыдала, когда рыдал ребенок, а самое страшное, что я ничем не могла помочь. Меня будто не стало, — процеживаю, активно дыша. — И однажды… — губы еле двигаются. — Я-я… Это была ночь. Моя мать, — говорю медленнее. — Она пыталась успокоить Джемми купанием, но он не прекращал орать, и она сорвалась. Убежала из ванной, оставив его там, — чем дальше, тем тише звучит мой голос, а взгляд становится ледяным и безжизненным. — А он рыдал. Сильнее. Была гроза. Мать с отцом ругались в комнате, я не могла находиться в этом безумии, поэтому… — замолкаю.

— Ты что-то сделала с ним? — О’Брайен пытается догадаться. Мой взгляд замирает окончательно, а губы на автомате шепчут ту самую ложь, которой я живу:

— Это был несчастный случай, — тихо, без эмоций, смотря перед собой. — Несчастный случай, — сижу без движений, внезапно заметив. Машина стоит. Автомобиль припаркован у какого-то магазина на нешумной улице. Начинаю медленно моргать, повторяя тише:

— Несчастный случай, — осторожный поворот головы — и зрительный контакт с Диланом установлен. Парень держится за руль, смотрит на меня не хмуро, видно, что не расслаблен, но и злости не вижу, поэтому сглатываю, боясь его реакции. Но он ничего не дает. Просто переводит внимание на дорогу, вновь надавив на педаль газа. Машина трогается с места.

И молчание остается нашим попутчиком. Правда постепенно меня начинает накрывать бездна из тревожных грез, поэтому прижимаюсь виском к стеклу окна, медленно моргаю, довольно быстро уходя в себя. Туда, где ждет только холодная тьма.

***

Лили Роуз хорошо ощущает пустоту и холод. Она просыпается от легкого дуновения ветра и недолго кутается в одеяло, пытаясь вновь углубиться в страну грез, ведь тонкими пальцами не может нащупать человека рядом с собой. Девушка отрывает лицо от подушки, приподнимаясь на локти. Рядом никого. Она садится, оглядываясь по сторонам. Темная комната пуста. Легкий сквозной ветер гудит, проникая через щель двери в коридор. На часах четыре утра. Лили осторожно вылезает из-под одеяла на холод. Не надевает спальные штаны, решаясь просто натянуть кофту Фарджа. Выходит из комнаты, спокойно шагает по коридору, стараясь не разбудить старушку. Спускается вниз, прислушиваясь, чтобы понять, куда пропал Дейв, но того не обнаруживает ни на кухне, ни в гостиной. Идет к двери, выходящей на задний двор, и уже слышит знакомый голос, а чувствует запах никотина. Замедляет шаг, начав передвигаться на носках, чтобы быть тише, и прислушивается.

«…Я знаю, но это точная информация, — Дейв говорит серьезным голосом, напряженным. — Об этом было сообщено его правой руке, поэтому… Она точная».

Странно, но в последнее время Фарджу часто кто-то звонит. Лили не хочет забивать его голову вопросами, но её беспокоит все, что он может скрывать. Правда, Лили Роуз уважает чужое право на личную неприкосновенность, поэтому будет терпеть тайны, пока Фардж сам не решит рассказать ей. А пока девушка отступает назад, разворачиваясь, и с ощущением своей беспомощности возвращается на второй этаж, спеша к комнате. Она уже готова переступить порог, как слышит грохот. Оглядывается, хмурым взглядом уставившись в темноту коридора. Слушает. Тишина резко пронзает свою грудь жалобным мычанием, и Лили срывается с места, поняв, откуда исходит звук. Она толкает дверь комнаты старушки, видя, как она пытается встать с пола. Её лицо сморщилось от дикой боли к груди. Рукой сжимает ткань ночной футболки, стонет от ноющего дискомфорта.