Он никогда не смотрит на лицо того, с кем спит. Выражение, эмоции, цвет глаз, губы — все это мало интересует. Просто секс. Во время опьянения всегда охота переспать с кем-то, неважно, кем этот человек будет являться. Переспать — забыть. Главное, чтобы наутро не стало плохо от чрезмерного прикосновения к телу.

Секс. Душ. Смыть все ощущения ночи.

И сейчас он не смотрит, не пытается выяснить. Громкая музыка долбится в уши, темнота коридора какого-то клуба помогает не анализировать, а несколько бутылок алкоголя вообще лишают нормального мышления. Фобия отходит в сторону. Остается одно животное желание.

Девушку прижимает к стене. Больно, возможно, настолько грубо, что она бьется затылком о холодную стену, хихикнув, ведь парень жесткими движениями пытается справиться с её пуговицами на блузке. Он не видит её лица, смотрит только на свои пальцы, стараясь сконцентрироваться. Ему плевать, что она делает, только пускай не касается его. Своими отвратительными, холодными пальцами. Парень дергает её руки, чтобы те опустились, не трогая его шею, плечи. Он выдергивает край блузки из-под юбки, которую нагло задирает, скользя по бедрам. Девушка спиной упирается в стену, когда парень сжимает ткань блузки, дернув выше. Голову не поднимает, хрипло дыша.

Просто трахнуть. Сейчас.

А она ладонями давит на его лицо, чтобы поднять. Он зло отталкивает её руки, вновь принимаясь расстегивать пуговицы. Давление в висках скачет с безумием. Громкую музыку невозможно переносить, но терпит, сжимая губы. Пальцы дрожат, и их движения теперь сопровождаются судорогой. Гребаная блузка. С какого хера кто-то надевает её в клуб?!

Кто носит блузки?

Дилан вдруг замирает, сжав белую ткань по обе стороны от пуговиц-бусинок. Девушка нежно касается его шеи пальцами. Теплыми пальцами. Гладит, нащупывая напряженную вену под кожей. О’Брайен моргает, хмуря брови, и медленно приподнимает голову, напряженно взглянув на неё.

Сглатывает, не сдержав рваный выдох, что слетает с губ.

Вьющиеся волосы собранны в аккуратный пучок. Выглаженная перед выходом блузка теперь мятая, верхние пуговицы с трудом расстегнуты, поэтому видна бледная кожа груди.

Ещё одна попытка глотнуть воды во рту — и Дилан смотрит на лицо.

Харпер. Её расслабленные губы растягиваются в осторожную улыбку, а пальцы сильнее сжимают кожу шеи парня, руки которого покрываются мурашками. Напряженно стискивает зубы, отвечая на зрительный контакт, и с ощущением легкой дрожи в коленях поддается вперед, носом касаясь виска девушки. Пахнет весной. Мэй. Май. Вдыхает аромат кожи громко, не скрывая своего удовольствия. Харпер прикрывает веки, своими губами прислоняется к его щеке, вновь улыбаясь, ведь чувствует, как Дилан грубо дергает ткань блузки в стороны. Несколько пуговиц спокойно отрываются, со звоном осыпаясь на пол. О’Брайен выпрямляется, но голову оставляет опущенной, чтобы соприкасаться своим лбом с её. Смотрит вниз, на блузку, рывком отдергивая последние пуговицы, со слабым мычанием из-за желания. Мэй глотает его вздохи, слегка приподнявшись на носки, поворачивает голову, скача взглядом с губ на глаза. Улыбается, ведь ощущает то напряжение, которое испытывает О’Брайен, пока может вдыхать аромат её кожи, волос, пока способен чувствовать мягкое дыхание, не пропитанное запахом виски или табака. Парень опять сглатывает, осторожно проникая холодными пальцами под ткань блузки, чтобы нащупать горячую кожу талии, и мнет её, притянув ближе Харпер. Девушка выгибается в спине, ладонями касаясь его волос на затылке, а губами — края его губ…

Вырывается. Буквально ощущает, как все тело вздрагивает от тянущего чувства внизу живота. Тяжело дышит, лежа на спине, продавливая диван в сарайчике старушки. Влажной ладонью касается потного лба, заставляет себя сжать и разжать пальцы, что странным образом не прекращают дрожать. С громким выдохом вытирает руками лицо, пытаясь полностью вернуться в реальность, отодвинув сон на задний план сознания.

Сон. Чертов… Сон.

Взгляд начинает метаться по помещению, погруженному в полумрак раннего утра. Дышит. Тяжело и активно. Прижимает ладони ко лбу, хмуро уставившись в потолок:

— Блять.

***

Иногда бывает тяжело принять правду. Особенно, если ты на протяжении жизни обманом заставляешь самого себя отрицать реальность. И вместе с собой ты укутываешь в ложь остальных. Больше и больше людей, вера которых заряжает твое вранье, отчего ты увеличиваешь, усиливаешь её, глотаешь и захлебываешься.

Рано или поздно ложь сама ударит по тебе. Никакое вранье не останется тайной. И чаще всего сами распространители и создатели лжи первыми не выдерживают давления. Перед тем, как обмануть, подумайте о последствиях. Я тогда не думала. И свою ложь впервые я направила именно на себя. Уверишь себя — уверишь остальных. Ложь тогда станет правдой, когда ты сам начнешь ею жить, уже со временем позабыв, где именно была проложена грань. А грань — это важно. Но она теряется. И пропадаешь настоящий ты, настоящие воспоминания путаются с лживыми.

Я солгала. Самая крупная ложь. Самая сильная. Самая первая. Самая едкая, прижившееся, корнями вросшая внутрь моей груди. В первую очередь, это был страх. Это была паника. Я не знала, что мне делать, боялась сойти с ума. Бредила. И мне нужно было спасти себя. Так и родилась эта ложь. Ложь, заставляющая меня молчать. Но сложность была в том, что все остальные знали правду, и жить на двух гранях было тяжело, поэтому я ломалась. И именно мои эмоциональные всплески, моя агрессия заставила всех верить в ложь. Да, я агрессивна. Но моя злость — это самозащита. Эта стена, скрывающая грех. И если кто-то попробует раскрыть мою ложь, мое внутреннее «я» немедленно отреагирует.

Так произошло с Лили Роуз. Она не хотела, я знаю, но меня поразил страх в ту секунду, когда она сказала правду. Мою правду. И сейчас она так же верит в мою ложь, потому что вынуждена.

Стою у зеркала в ванной комнате дома Фарджа. Стою и смотрю на себя. Знаете, обычно я равнодушна к своему виду, но сейчас я по-особенному отвратительна себе. Нет, дело даже не в моем виде, не в этой привычной усталости. Дело в моих глазах. Во взгляде. Я четко вижу это — упадок сил от давления. Мои слуховые и зрительные галлюцинации. С каждым годом они все сильнее, все ярче. Их влияние ощущается.

Пальцами касаюсь щек, скользя к шее. Эти неприятные на вид бордового оттенка опухшие веки. Болезненный вид. Кажется, у меня жар. Прижимаю ладонь ко лбу. Горячо. В горле пожар, голос осип, голова болит, глаза горят, нос заложен. Опускаю руки, выдыхая. Я слишком ослабла за период этого времени. Я уже не та Мэй Харпер. Не та стерва, которой было глубоко на все плевать. Девушка, смотрящая на меня через зеркало, — это смесь эмоций. И главное чувство — усталость, бессилие. Моя ложь не может существовать без моих психологических сил. Мне будет крайне тяжело защищать её. Рухнет ложь — рухнет построенная на ней жизнь.

Касаюсь живота. Ещё подташнивает. Мне необходимо принять лекарства.

Медленно, хромая на одну ногу, выхожу в прохладный коридор. Тишина — вакуум вокруг моей тяжелой головы. Уши плохо слышат. Иду вперед, невольно заглядывая в комнату Мэрри-Джейн. Бледная старушка лежит на спине. Сморщенные, тонкие руки уложены на животе. Дышит. Я меняю направление, решая проверить её давление и пульс, но пол скрипит под ногами, поэтому старушка приоткрывает светлые глаза. Я растираю ладони, стараясь как-то согреть себя, и подхожу ближе, чтобы она могла меня увидеть:

— Как вы?

Мэрри долго смотрит на меня, но после признает, растянув бледные губы в улыбку:

— У тебя больной голос, — шепчет, немного двинув головой, чтобы лучше видеть меня. — Ты болеешь?

— Да, — отвечаю, присев на край кровати.

— Там на кухне… много лекарств, — она делает длинные паузы между словами. Тяжело говорить. Появляется одышка.

— Знаете, — опускаю взгляд, начав пальцами тянуть ткань майки. — Я… Мне кажется…

— Что, милая? — она проявляет интерес, и это меня раскрепощает.