— А что? Это не я распускаю руки, когда наберусь нехило, — камень в его огород, и парень понимает это. Уголки его губ опускаются. Смотрит на меня, и я смотрю в ответ, но не могу понять, что значит его выражение лица. Первое, что ощущаю, — это неловкость. Он молчит. Отвожу взгляд, сложив руки на груди, и откашливаюсь, уже тише произнося:

— Пойду. Спать хочу, а общение с тобой только выматывает, — мельком взглянула на него, поняв, что… Он не меняется в лице. Не делает шаг в сторону, поэтому мне приходится обойти его, чтобы выйти в коридор. Ускоряю шаг. Черт. Кто тянет меня за язык? Мне нужно усмирить свои эмоции. Особенно раздражение.

Равнодушие. В нем спасение, Харпер. Так что убери из себя это дерьмо!

Не успеваю дойти до лестницы, когда слышу, как позади дверь кухни с грохотом распахивается. Шаги. Черт. Пальцы, сжимающие мое предплечье. Резкий разворот. Хруст в плече. Грубо.

Не удерживаюсь на ногах, качнувшись, и вскидываю голову, уставившись на парня, который крепко сжимает мои руки, заставив меня машинально отскочить назад, врезавшись спиной в стену. Невольно хватаю его за запястья, не давая подойти ближе. Расстояние. Он должен сохранять расстояние. Пытаюсь вырвать свои руки. Ему нельзя касаться меня. Черт, О’Брайен, приди в себя!

— Дилан? — Не пищу. Говорю лишь с ноткой дрожи в голосе. Держу его за руки так же крепко, как он меня, не даю подойти ближе, не даю ему совершить ошибку. Вот, о чем говорил Дейв. Если Фардж заявляет, что ему нельзя, то для этого должны быть причины. Поэтому…

Парень глубоко дышит через нос, стиснув зубы. Смотрит на меня. Чувствую, как дрожат его пальцы, и позволяю судороге проникнуть в мое тело через его прикосновение. Смотрю в ответ, начиная дышать в такт парню, хотя сердце скачет куда быстрее. Опять холод и жар окутывают, вызывая неприятную боль в ребрах. Внутренние органы выжимают из себя всю кровь, высыхают и съеживаются. Хорошо ощущаю, как мое тело реагирует на возникшую ситуацию, на электричество, что бьет в голову, когда Дилан нервно скользит кончиком языка по нижней губе, начав наклоняться ко мне. Сильнее сдавливаю пальцами его руки, напоминая о боли, что приносят ему прикосновения, но он вряд ли осознает собственные действия.

— Подожди, — прошу, затылком вжимаясь в ледяную стену за спиной. Быстро и коротко дышу, отчего моя грудная клетка приходит в скоростное движение. Ему нужно понять. Обдумать. Ведь на самом деле, он не хочет этого делать. Речь же идет о Дилане. Дилане О’Брайене. Ни о ком-то другом. Я не хочу, чтобы ему стало нехорошо.

Услышав просьбу, О’Брайен останавливается, едва не касаясь кончиком своего носа моего. Его губы расслабленны, а выражение лица нельзя прочесть. Тем более в моем состоянии. Я в напряжении. А Дилан кажется наоборот расслабленным, будто прекратившим какое-то долгое сражение. С собой. Чувствую, как его горячее, но спокойно-глубокое дыхание касается губ, поэтому сжимаю их, набираясь моральных сил, чтобы голос звучал тверже:

— Подумай, — на выдохе, — немного подумай, хорошо? — Что будет, когда он протрезвеет? Он вспомнит. И наверняка станет избегать меня, раздражаться, злиться не только на меня, но и на себя. Я не хочу терять этого человека, как друга.

Глаза начинают болеть от столь долгого контакта с парнем, который молча смотрит в ответ, вдруг повторив попытку медленно опустить голову. Ближе к моему лицу. Заставляя меня давить ему на предплечья. Вновь останавливается, уже тяжелее выдохнув. Опять смотрит в глаза.

Моргаю, избавляясь от лишней соленой жидкости в уголках век. Пытаюсь вразумить его, хотя сама понимаю, что получаю странное тянущее в животе удовольствие от сжимания его кожи пальцами:

— Ты не хочешь этого. Ты просто выпил, — объясняю, чувствуя, как сердце колотится быстрее, так как никакой реакции на лице парня. Ничего в ответ. Просто смотрит. Будто старается что-то понять, но это далеко не мои слова. Он думает о своем.

— Ты хочешь этого? — Задаю в лоб, еле вынуждая язык двигаться. Нет. Ты не хочешь. Ты не хочешь, О’Брайен. Я знаю тебя. Хватит ломать комедию. Стань собой.

— А ты хочешь? — Вопрос с его стороны. Невольно приоткрываю губы, но не дышу, не разрывая зрительного контакта с парнем, который, наконец, слегка хмурит брови. Вот… Вот, о чем он думает? Но причем здесь я? Речь идет о нем. О его проблеме. Какая разница, чего хочу я?

Чего. Хочу. Я.

Продолжаю молчать. И ненавижу себя за это. Мне казалось, что запутавшийся, потерявшийся человек — это именно О’Брайен, а, оказалось, что не только он теряется в себе. Но и я. Как давно эта неясность во мне? Когда я успела подумать о Дилане в ином ключе?

Когда он вытащил меня из дома Причарда? Когда защитил от него? Когда смотрел на меня на парковке? Когда побил Донтекю? Когда мы вместе ездили к заброшенному мосту? Когда наши взгляды пересекались в коридорах школы? Когда помог прийти в себя в доме Дейва? Когда просил меня не отходить от него? Когда он сказал не думать об этом, имея в виду какие-то непонятные чувства, о которых я даже не подозревала, а он уже знал? Когда я увидела его, убегая от Оливера? Когда бросилась к нему, а он не оттолкнул? Когда он попросил посмотреть на него?

Когда?

Когда это стало таким?

Как-то я спросила мать, как у нее появились чувства к отцу. Она ответила, что за этим невозможно уследить. Они просто вспыхивают, заставая тебя врасплох. В этом вся и проблема. Я тоже не уследила за собой.

Он ждет ответа. Я не могу его дать.

Дилан моргает, щуря веки уставших глаз:

— Ты хочешь? — Изменил вопрос, а я опускаю взгляд, не выдерживая:

— Дилан, мы говорим о тебе, — тараторю, запинаясь на каждом слове, и лопатками вжимаюсь в стену, ниже опуская голову, ведь О’Брайен наклоняется, медленно. Мои пальцы цепляются выше, ближе к его плечам, но сопротивление слабнет. Я давлю, но не сильно.

— Подожди, — сглатываю. Руки сгибаются в локтях. Дилан делает короткий шаг ко мне, но сохраняет небольшое расстояние. Щекой чувствую его дыхание, поэтому кожа покрывается мелкими мурашками.

Касание губ. Легкое, короткое. В край. Сдерживаю вздох, невольно желая прикрыть веки, но лишь опускаю их, продолжая смотреть вниз. Дилан оставляет поцелуй. Сам же дергается от своих действий. Поднимает голову. Стою без движения, пока ощущаю, как трясутся его руки. Боюсь пошевелиться, боюсь, что лишнее движение с моей стороны вызовет у него судороги. О’Брайен сглатывает, дергая свои ладони выше, и переносит их на мои плечи, еще раз осторожно наклоняясь. Могу вдохнуть. Могу немного приподнять взгляд. Могу, до тех пор, пока парень вновь не касается меня губами. На этот раз целует, полностью накрывая мои губы, но так же быстро отстраняется, взглянув мне в глаза. Но не смотрю на него. Лишь слежу за его дыханием. Не за своим. Что творится внутри? Я не понимаю. Не желаю понимать, иначе не смогу изменить это.

Он стоит ближе. Смотрит. Чего-то ждет.

А у меня вдруг рождается самое непонятное ощущение. Я в домике. Детская игра в салочки с домиками. Чтобы тебя не осалили. Ты говоришь, что в домике. И… И сейчас я ощущаю себя в домике. Сейчас, когда Дилан стоит так близко, и мне ничего не видно за его спиной. И меня не видно. Никто не видит. Только он.

Я в домике О’Брайена.

— Мэй, — парень поглаживает большим пальцем мое плечо. Я расслабляюсь, понимая, что уже совсем не давлю на него, просто держусь за него, сжав дрожащие от щекотливого ощущения внизу живота губы.

— Посмотри на меня, — хрипло. Требовательно. Немного… Напряженно. Теперь сглатываю я. Рвано вдыхаю, немного дергано вскинув голову, но взгляд поднимаю в последний момент. И понимаю.

Я в дерьме.

Нет. Мы в дерьме.

Оба.

Он быстро моргает, одну руку отрывает от моего плеча, замявшись. Пальцами не сразу касается моей шеи, нащупывая бьющуюся от давления вену под кожей. Смотрю на него, чувствуя боль в широко распахнутых глазах. О’Брайен опускает голову, перескакивая взглядом с моих глаз на губы, и останавливает лицо, еле касаясь носом моей щеки, как-то хмуро замечая: