Стучу себе по голове, отгоняя дурные воспоминания, но слезы все равно текут по щекам. Судорожно глотаю воздух, всасывая его в легкие. Мне не нравится проявлять слабость внешне. Если морально у тебя что-то болит, то пускай твоя рана и остается скрытой ото всех. Внешняя непоколебимость, внутренняя разбитость. Явная лживая игра на публику, демонстрирующая всем твою вполне обыкновенную жизнь. Долгожданный ребенок в среднестатистической семье, где главенствуют свои моральные ценности. Принципы и правила, писанные женщиной с завышенной самооценкой.

Теперь, когда я понимаю, что не в силах совладать с эмоциями, уверена — в пиво что-то подсыпают. Удивительно, что Причард не подает признаков ухудшения состояния. Может, ему не впервой употреблять подобное, поэтому он вполне спокойно переносит.

Дрожащей ладонью вытираю слюну с губ, морщась, ведь не могу остановить ее выделение. Что-то определенно не так. Кашляю, еле поднимаясь на вялые ноги, ощущая колкую боль в ступнях, словно под их кожей рассыпаны крупицы песка. Хватаюсь за край раковины, желая умыть мокрое от холодного пота лицо, но вновь сажусь на плиточный пол, прижимаясь лбом к ледяной стенке ванной. Остыть. Мне необходимо остыть. Помутнение в мыслях. Перед глазами все продолжает плыть, поэтому, когда скрипит дверь, не могу четко разглядеть человека, шагнувшего внутрь помещения. Щурюсь, приоткрыв губы, чтобы попросить помочь, но не выходит выдавить из себя слова. В следующее мгновение сознание будто отключается. Нет. Я не теряю сознание.

Я теряю связь с собой, продолжая бодрствовать в полусонном состоянии.

И мой рассудок окутывает тьма.

***

Мрачные стены гостиной. Холодный застывший воздух. Камин не согревает ледяные бледные руки матери, которая без остановки рыдает в объятиях мужа. Он лишь с горечью закрывает ладонью глаза, пытаясь казаться сильной опорой для жены, которой необходимо чувствовать себя защищенной. И мужчина готов терпеть, чтобы его объятия казались крепче. Они оба сидят на диване, не разговаривая, не открывая глаз.

А девочка смотрит на них из-за двери коридора. Смотрит на убивающегося горем отца. На изводящую саму себя рыданием мать.

Смотрит и не верит их лживой игре.

Они оба подсознательно желали этого.

Тяжелые веки с трудом разжимаются, позволяя мне размыто лицезреть предметы, отдаленно напоминающие шкаф у стены и зеркало, стоящее прямо напротив кровати. Попытка скользнуть зрачками приносит ноющую головную боль, от которой мускулы лица сводит, так что морщусь, хмуря брови, и еле двигаю рукой, чтобы пальцами протереть опухшие веки. Вялое тело практически не слушается. Кожа запястий странным образом побаливает, но, поднеся ладонь ближе к лицу, все равно ничего не могу рассмотреть. Единственное, на что я способна, — это ощущать. И я ощущаю, что нахожусь черт знает, где. Незнакомый запах одеколона, пота, никотиновый привкус на языке. Я курила? Пытаюсь оторвать голову от подушки, и в это же мгновение хватаюсь холодной ладонью за лоб, вновь уложив лицо обратно. В висках бьется давление. Сознание в хаосе старается отыскать воспоминания о вчерашнем вечере, но все утеряно. Одна огромная дыра в голове. Последнее, что я помню уже отрывками, — это мой танец с Причардом. Вкус водки. Пива. И все. Затем кромешная темнота. Абсолютно ничего. Голова начинает сильнее болеть от усиленного мыслительного процесса, и боль старательно заставляет меня рванно вдыхать, прижимая к лицу ладонь. Хочу подняться на кровати, так что опираюсь руками по обе стороны себя, сжав веки и прикусив губу, чтобы не закричать от резкой и пронзительной боли внизу.

Мое сердце пропускает второй в моей жизни сильнейший удар и так же внезапно замирает, прекращая гонять через себя кровь. Распахиваю веки, благодаря ледяному испугу вернув себе способность видеть все четко, и не осматриваю незнакомую комнату с занавешенными шторами. Мой взгляд медленно опускается на мое тело. На порванную местами ткань топа. На оторванную лямку лифчика, которая скользит с плеча к локтю. На задранную мятую юбку, и покрытую синяками кожу ног. Приоткрываю опухшие губы. Боль от движения руки, которой я тянусь к юбке, только увеличивается, и, как только я касаюсь пальцами внутренней стороны бедра, паника окончательно смешивается с ужасом и заполоняет всю меня, подчиняя себе разум.

Пронзающая, колющая, ни с какой другой не сравнимая боль внизу живота беспощадно изнуряет меня до такой степени, что начинаю трястись, еле подтягивая ноги, сгибая их в коленях. Задыхаюсь, хрипло кашляя, и издаю жалкий стон, начиная быстро бегать взглядом по своему телу. И чем больше я замечаю, тем сильнее начинают литься из красных глаз слезы.

— Нет… — Шепчу, шмыгая носом, и качаю головой, прикладывая ладонь к больному месту. — Нет, — громче произношу, мотая головой, как безумная, и в голос рыдаю, позабыв о внешней гордости и непоколебимости. Растираю кожу запястий, что покрыта синяками, и прижимаю ладони к больным губам, словно кто-то яростно кусал их на протяжении длительного времени. Вытираю их тыльной стороной, плача в голос, вторую руку прижимаю к груди, обняв себя. Сгибаюсь пополам, чувствуя, как морально я разваливаюсь, как подобно песку меня разносит к чертям в разные стороны. Как вовсе прекращаю существовать. Как температура тела падает, но холодный пот продолжает каплями течь по коже. Как отрывистое хриплое дыхание кружит еще туманный разум. Вера в происходящее убивает.

Этого не могло произойти.

Игнорируя физическую боль, начинаю колотить себя по голове сжатыми в кулаки ладонями, рву, выдергиваю вьющиеся волосы от безысходной злости к себе.

— Боже, — шепчу, панически оглядываясь, но слезы мешают видеть четче. — Боже, — сгибаюсь пополам, прижимаясь лбом к изодранным коленям, которые обнимаю руками, громко мыча сжатыми губами.

Меня трясет. Остановить разрывающие на куски рыдания не под силу. Закрываю глаза, не желая видеть, желая лишь исчезнуть. Прямо сейчас провалиться сквозь землю, к чертовой матери.

Ужас накрывает новой волной, когда слышу, как дверь в комнату приоткрывается, будто с опасением. Вскидываю голову, глазами, полными животной боли и страха, смотрю в сторону заглянувшего. Русый парень, довольно высокий, с большими кругами под голубыми, слишком светлыми глазами. Его взгляд натыкается на меня, после чего брови сводятся к переносице, а усмешка проявляется на неестественно бледном лице:

— Опа, Харпер.

Этого голос. Этот чертов голос.

Фардж.

Я никогда не разглядывала его так, как сейчас, поэтому признала только по голосу. Парень нагло ухмыляется, облокотившись на дверной косяк:

— Смотрю, хорошо погуляла.

Моргаю, с болью роняя слезы. Продолжаю всматриваться ему в глаза, не веря:

— Зачем ты… За что? — Не понимаю, качнув головой, а парень озадачено хмыкает:

— Ты, на хер, о чем? — И его ухмылка медленно сползает, что удивительно, когда я отвожу взгляд, опустив его вниз, и начинаю покачиваться в положении сидя, все так же обнимая свои колени руками:

— За что? — Шепчу, плача, уже себе под нос. Молчание со стороны Фарджа убивает. Время вокруг меня застывает окончательно, когда его довольно серьезный, но все еще недовольный голос рвет тишину:

— Дура, я тебя не трогал.

Не поднимаю голову, продолжая задыхаться и давиться слезами, не в силах уже вытирать их со щек. В голос рву глотку, простонав от боли. Физической и моральной. Я не верю. Не могу поверить, что это происходит со мной.

— Эй, — парень продолжает отстаивать. — Это был не я. Я вообще на газоне очнулся, — с отвращением понимаю, что он пытается пошутить, поэтому поднимаю голову, вцепившись в него диким взглядом. Тяжело дышу, и Фардж каким-то образом понимает, что попытка не удается, поэтому откашливается, больше не демонстрируя мне свою чертову ухмылку:

— Может, тебя до больницы подбросить? — Что на хер? — За мной сейчас заедет…

— Пошел прочь! — Криком перебиваю его, вновь сорвавшись на рыдание, поэтому отворачиваю голову, не желая больше давать кому-то возможности видеть меня такой. Закрываю рот ладонью, в жалкой попытке заглушить короткие охрипшие вздохи. Слышу, как дверь с щелчком закрывается. Не с грохотом. Остаюсь одна в комнате, пропитанной моими утерянными воспоминаниями, и плюю, чтобы избавиться от чужого привкуса во рту.