– Екатерина Васильевна, вы… мне это… Можно взять пирожок? Даже два, пожалуй. Можно?

Катя кивнула: на здоровье, дескать. И когда капитан вышел, потерла виски ладонями. Затем сняла трубку, набрала номер и, услыхав знакомый голос, проговорила:

– Трудно было позвонить, да? Насчет пожара… Ну конечно, мелочи! Все на свете для тебя мелочи!.. Я не кричу, не выдумывай… Ты обгорел?.. Не смей отключаться, Макаров! Ты правда не обгорел?!

Солнце покинуло наконец танцзал, жалюзи были подняты, и в окна беспрепятственно хлынул свет. Шла репетиция балетного спектакля. Танцоры (в тех же обтягивающих трико) жмурились сидя вдоль стены, за исключением пары, занятой в очередной сцене. Синеглазая девушка с черными стрижеными волосами и остроносый парень с волосами, стянутыми в хвост, расположились рядышком на стульях в центре зала. Они терпеливо ждали, пока прервавший репетицию балетмейстер закончит разговор по мобильнику. Отойдя в сторонку, Макаров спокойным ровным голосом пытался поставить точку в диалоге:

– Никто не обгорел, Кать. Даже не ушибся. Хочешь, поклянусь?.. Алины там вообще не было… Как скажешь. Когда загорится, помчусь звонить тебе.

Вскочив со стула, синеглазая девушка подбежала к нему.

– Скажи ей: у нас репетиция! Сколько можно жилы тянуть!

– Ну-ка, брысь, – столь же спокойно осадил ее Макаров. И, дождавшись, пока дочь вернулась на место, проговорил в телефон: – Слыхала? Жива-здорова. Извини, меня сейчас тут порвут. – Дав отбой, он отложил мобильник.

В наступившей тишине прозвучала насмешка Ольги:

– Надо же, какая заботливость. Материнская прямо.

– Хватит! – отозвалась со стула девушка-синеглазка. – Без комментариев обойдемся!

– Или до ночи тут промаемся, – ввернул ее остроносый партнер.

Макаров взглянул на него, склонив голову набок.

– И сколько же, Леха, тебе положено маяться? Если по контракту.

Парень поднял руки.

– Сколько скажете. До потери пульса.

– Правильный ответ. – Макаров подошел к сидящей на скамье Ольге. – Ну?

Ольга выдержала его взгляд.

– Баранки гну.

– Отправила, говоришь, мента на кудыкину гору?

– Ничего другого на ум не пришло.

Макаров извлек из ее волос красную ленту. Ольга не шевельнулась. И труппа с интересом наблюдала, как балетмейстер повязывает ленту на Ольгиной шее бантиком.

– В наказание. – Макаров расправил бант. – Будешь носить, не снимая. Пока гнев мой не остынет.

Раздались смешки.

Ольга сверкнула на худрука глазами.

– Ага, щас! – Но к ленте не прикоснулась.

Макаров меж тем повернулся к сидящей на стульях паре.

– Сцена у телевизора – поехали!

Прижавшись плечами, парень и девушка уставились в пространство. Затем задергались и принялись пихаться. Вновь послышались смешки. Симпатичный парень постарше (как и утром, массирующий колено) небрежно обронил:

– Высокое искусство. Новаторское, главное.

Макаров бросил через плечо:

– Петя, заткнись. – И воззрился на сидящих в центре зала. – Совсем сбрендили? Мы же это проходили.

Щеки девушки вспыхнули.

– Пап, может, с музыкой?

Балетмейстер мотнул вихрастой головой.

– Музыка из телевизора не звучит. В смысле содержательном. Когда пульт в руках Леши, слышны только выстрелы из боевика. А когда пультом завладевает Алина, музыка – лишь фон для страстей из мексиканского сериала. Все это еще не смонтировано, так что обойдетесь. При том главное требование: музыка должна звучать в ваших головах, и танцевать под нее вы обязаны даже в абсолютной тишине. Кто не справится – выгоню. И никаких «пап», ясно?

Немолодой танцор брякнул:

– Детоубийца. – И насмешливо уставился в потолок.

Мужчина и женщина лет под сорок, с аристократической отрешенностью наблюдавшие за происходящим, обменялись взглядами.

– Думаю, Миша Ласкин схлопочет, – предположил мужчина, теребя чахлую бородку. – С утра, бедолага, нарывается.

Женщина с бледным лицом, заплетая волосы в косичку, искривила тонкие губы.

– Схлопочет как пить дать.

Миша Ласкин буравил взглядом потолок.

– Елецкие, хотите пари? Ставлю десять баксов: инквизитор не посмеет.

– Принимаем, – отозвалась женщина.

– И удваиваем, – подхватил мужчина с бородкой.

Балетмейстер предостерегающе поднял руку.

– Елецкие, воздержитесь. Если удалю Мишу с репетиции – он обвинит меня в холокосте. Оно мне надо?

Все рассмеялись. И Миша Ласкин похвалил:

– Тертый ты калач, Макаров.

– А то! – подмигнул Сергей. – Работы у нас навалом, а времени в обрез. Так что никаких «пап». – Он хлопнул в ладоши. – Алина, Леша – вы у телевизора, пытаетесь завладеть пультом.

Сидящие на стульях парень с девушкой опять принялись пихаться. Макаров снова их прервал:

– Выпороть вас, что ли?

– Что мы делаем не так? – буркнул парень.

– Если ты сидишь, Леша, это не значит, что ты не танцуешь. Надоело напоминать.

Алина растерянно смотрела на отца. А парень упрямо тряхнул «хвостом» на затылке.

– Сергей Петрович, что мы делаем не так?

– Нет пластики? – предположила девушка.

Макаров вздохнул.

– Ни пластики, ни характеров. Петрушка, отбирая пульт у невесты, трогательно деликатен. Он опасается ее обидеть, нечаянно сделать больно. Представь его движения, Леша. – Балетмейстер прошелся по залу. – Юлия же, напротив, ведет себя, точно капризный ребенок, у которого отнимают игрушку.

– Я так и делаю, – ввернула Алина.

Макаров покачал головой.

– Ты похожа на воришку, цапнувшего с прилавка банан. – Когда стих смех, Сергей подытожил: – Зачем столько мусолить эту незначительную, вроде, сцену? Затем, что в спектакле ничего незначительного не бывает. К тому же, с этой сценки начинается действие и задается тон всему шоу.

– Великий педагог, – не удержался Миша Ласкин. – Помесь Фокина с Голейзовским.

Макаров и ухом не повел.

– Врубайтесь в образ, – сказал он Алине и Леше. – Поехали.

На сей раз получилось лучше. Движения сидящих на стуле действительно обрели пластику и, главное, наполнились смыслом. Борьба за обладание телевизионным пультом походила теперь на игру, в которой худо-бедно обозначились характеры. Огрехов было еще полно, однако никто из коллег уже не хихикал.

Тут послышалось постороннее покашливание. С папкой под мышкой в дверях зала стоял капитан Хомяков.

– Почему без музыки? – осведомился он смущенно.

– Простите, если можете.

Раздражения в голосе балетмейстер явно не прозвучало, но капитан ОВД оказался чутким.

– Я здесь по службе, – произнес он с вызовом. – Не то, ей-богу, нашел бы, чем заняться.

Труппа смотрела на худрука.

Худрук взирал на милиционера.

– И что теперь? Вы намерены срывать репетиции?

Хомяков расправил сутулые плечи.

– Без нужды не намерен. Сергей Петрович, не я все это закрутил.

Макаров признал в душе его правоту.

– Ладно. Что я должен?

– Выйдем на две минуты, – потребовал капитан, скрываясь за дверью.

Ольга расправила на шее бант.

– Может, я?

– Непременно, – обронил Макаров у входа. – Ты мой кролик в шляпе.

Хомяков тем временем, устроясь в одном из кресел, раскрыл папку.

– Присаживайтесь, – пригласил он.

Макаров качнул головой.

– Вы обещали на две минуты.

– Как хотите. – Капитан достал из папки полиэтиленовый пакет с лоскутом обгоревшей материи. – Гляньте-ка: здесь инициалы «С. М.». Ваш платок?

Сергей протянул руку.

– Позвольте…

Хомяков, пристально за ним наблюдавший, переместил пакет подальше.

– Не трогайте. Просто посмотрите.

– Где вы его нашли? Ах да… на месте пожара, очевидно?

– В нем была пакля, смоченная бензином.

Макаров опустился в кресло напротив.

– Какой же я разиня, – сказал он. – Мой платок. Жена мне его вышила. Бывшая то есть.

Кивнув, Хомяков убрал пакет в папку.

– На разиню, Сергей Петрович, вы не похожи. Тем более, вы физик: захотели бы поджечь, изобрели бы что-то понадежней.