– Спешить некуда, – повторил Гребнев. – А надо бы…
И стал резинкой подчищать пятна на чертеже.
Охота в Путоранах
1
С утра туман, висевший над рекой, стал подниматься. Скоро он закрыл взлётную полосу, укутал дома нижней части посёлка.
Молочная завеса густела на глазах. Стоя у окна, Солонецкий подумал, что встречать Ладова сегодня не придётся. Нажал клавишу селектора.
– Вера Сергеевна, передайте главному инженеру, чтобы в котлован ехал один. И соедините меня с Пискуновым.
Опустился в кресло, подписал бумаги, вспомнил телефонный разговор с заместителем начальника главка. Слышимость была отвратительной, голос Ладова еле прорывался сквозь помехи, и всё же Солонецкий понял, что тот чем-то недоволен. «Надолго ли к нам?» – осторожно выпытывал Солонецкий, а Ладов, словно не слыша, повторял, чтобы он никуда не улетал, ждал его. И лишь в конце разговора бросил: «Надолго, Юра. Приеду надолго, наговоримся».
Как ни крутил ни вертел Солонецкий, так и не по нял, зачем летит Ладов. Но если едет начальство, надо встречать, готовиться, наводить лоск, даже если хозяйство в порядке; надо создать хотя бы видимость приготовлений – что там ни говори, но не видел ещё Солонецкий проверяющего, которому эта суета не была бы по душе. И машину надо подать к самому трапу, и обязательно самому, только самому встретить, и об ужине позаботиться, гостинице…
С Ладовым, конечно, проще – старый знакомый. И останавливается всегда у него. В прежние приезды Солонецкий за бытовые вопросы и не волновался: жена понимала толк во встречах…
Как всё нелепо. Живёшь-живёшь будущим и вдруг понимаешь, что всё осталось в прошлом. В прошлом – радость, счастье, иллюзии, здоровье, желания… На старости лет остаться одному в пустой квартире – такого и врагу не пожелаешь…
Голос секретарши прервал размышления Солонецкого. Он поднял трубку.
– Слушаю, Юрий Иванович, – дрожал на другом конце провода далёкий голос начальника аэродрома.
– Ты что это делаешь? Нарочно туман напустил?
– Что вы, – опасливо отозвался Пискунов, не найдя, как уместнее ответить на шутку начальника строительства. – Туман, дьявол ему в шасси…
– К обеду рассеится, нет?
– Непохоже, Юрий Иванович. Обложило так, что фонарей не видать.
– Плохо работаешь.
– Так ведь погода, Юрий Иванович, стихия, так сказать, она не подчиняется…
– Ладно, – оборвал Солонецкий. – Если борт будет, сразу же доложи.
– Так точно.
Солонецкий переключился на внутреннюю связь.
– Главный инженер выехал?
– У себя
– Пусть зайдёт.
Посмотрел в окно.
Туман стал плотнее. Уже ничего не было видно, кроме его серой сырой завесы, и казалось, весь мир сжался до пределов кабинета.
Вошёл Кузьмин.
Молча отодвинул кресло, сел.
– Поезжай без меня, Геннадий Макарович, – с трудом уходя из-под гипнотического воздействия тумана, произнёс Солонецкий. – Пусть сегодня займутся марафетом, а то чёрт ногу сломит… Чтобы все ограждения, лестницы, полки в порядок привели. Досадные неожиданности нам сейчас совсем ни к чему… И ещё, Геннадий Макарович, у меня к тебе личная просьба.
Он помолчал, рассеянно оглядывая стоящие на низком столике телефонные аппараты: красный – прямая связь с главком в столице; чёрный – с перевалочной базой в краевом центре, и цвета слоновой кости – местный.
– Я прошу свои проекты заместителю начальника главка пока не показывать.
Кузьмин помедлил и только уже у двери кивнул.
Оставшись один, Солонецкий выдвинул нижний ящик стола, положил перед собой красную папку, туго стянутую завязками, но развязывать так и не стал. То ли от неопределённого разговора с Ладовым, то ли под воздействием тумана, он никак не мог войти в обычный рабочий ритм, когда любое дело кажется самым важным и решается быстро и уверенно, а принятое решение не оставляет сомнений в правильности. Подумал, что выбил его из колеи, скорее всего, телефонный разговор.
Его всегда обижала тайна инспекций. Оскорбляла его, Солонецкого, человеческое достоинство, хотя для начальника строительства инспекция – дело привычное. Проверяющие приезжали и уезжали, а он опять оставался один на один с проблемами, с ежедневными большими и малыми сбоями стройки. И вспоминал о визитёрах лишь оказавшись в коридорах главка – по оттенкам настроения, с которыми его принимали. Как правило, каждый проверяющий привозил в главк мнение, не лишённое субъективной окраски. Солонецкий когда-то игнорировал такие мелочи, как хлопоты вокруг того или иного ревизора. За что бывал бит сам, да и дело страдало. С годами набрался ума-разума, научился разбираться в желаниях проверяющих и предугадывать их…
Последний раз Ладов был в Снежном пять лет назад. Тогда он только что защитил кандидатскую, стал заместителем начальника главка.
Неделю жил у Солонецкого, днём читая детективы, ночами выезжая на лов осётра… Пять лет назад Ладов был таким, каким Солонецкий знал его ещё в институте. Но когда перевалит за сорок, пять лет – это много. Он судил по себе.
– Юрий Иванович, к вам Илья Герасимович, – вернул его к действительности голос секретарши.
– Пусть войдёт.
Костюков вошёл как всегда стремительно, отмахивая шаг правой рукой и прижимая левой папку с бумагами. И в который раз Солонецкий отметил его моложавость. Стройный не по летам, пятьдесят за плечами, а в любой компании молодых обойдёт: и на гитаре играет, и стихи пишет, и ухаживает так, как редко кто умеет сегодня…
Жестом фокусника, уверенного в успехе номера, раскрыл папку, пододвинул начальнику строительства.
Солонецкий пробежал глазами колонки цифр.
– Что предлагаешь?
– Воспользоваться приездом Ладова…
То есть – в благоприятную минуту подсунуть бумаги, убедить в необходимости дополнительного финансирования, надавать кучу обещаний, которые явно будут не по силам, заранее зная, что не выполнив эти, придётся давать новые…
Солонецкий вздохнул: сколько он уже пораздавал подобных обещаний в разных кабинетах.
– Хорошо. Обоснуйте только как следует. – Он прошёл к шкафу, стал одеваться. – Завидую вашей бодрости, Илья Герасимович. Поделились бы секретом, что ли?
– Охотно. Живу по совету моей бабушки: никогда не расстраиваться по пустякам…
– Немудрено, но оптимистично.
Солонецкий пропустил Костюкова вперёд, задержался в приёмной.
– Вера Сергеевна, если самолёт будет, разыщите по рации.
Туман был всё так же плотен, однако Солонецкий решил объехать некоторые объекты.
– Давай-ка, Расторгуев, мы с тобой по посёлку покатаемся, – сказал он шофёру. – Поглядим, как там наш жилотдел порядок навёл… И рацию включи.
Водитель щёлкнул тумблером, повернул ключ зажигания, ворчливо произнёс:
– В такой туман, Юрий Иванович, в кабинетах лучше сидеть…
Чаёк попивать.
– Ты меня не учи, – поморщился Солонецкий. – Поворачивай к школе…
В выстуженном пустынном коридоре сантехники лениво покуривали в ожидании отопительных батарей. Директриса, пряча замёрзшее лицо в пушистый воротник, то жалуясь, то требуя, перечислила претензии к строителям, напомнила, что уже сентябрь, а занятия так и не начинались, и наконец, выведенная из себя непробиваемым молчанием начальника строительства, вдруг топнула ногой:
– Да что же вы ходите тут без толку!
И тут же покраснела, смутилась, отчего стала похожа на школьницу, но глаз не опустила.
– Сегодня же сделают, я вам обещаю, – неожиданно виноватым голосом отозвался Солонецкий и, круто повернувшись, вышел.
Начальника жилотдела он нашёл в конторе. Ничего не объясняя, посадил в машину, привёз в школу, оставил возле крыльца, пообещав уволить, если утром в школе не будет тепла.
Потом поехал на строительство телевышки и после обеда – на склады, почти к устью реки.
В управление строительства вернулся поздно вечером.
Зашёл в кабинет. Не раздеваясь, посидел, полистал папку с проектами Кузьмина, взвешивая все «за» и «против». Обижало, что Кузьмин считает его консерватором. Откуда тому знать, сколько шишек набил начальник строительства, прежде чем научился разбираться в непростом клубке отношений с субподрядчиками, заказчиками, проектировщиками, поставщиками… Любая реорганизация – это деньги.
