– Перерыв, – сказал Сидорчик. Потёр ладони. – Вот теперь, Наташенька, давайте чай… Евгений, вы не закончили?
– Почти,– Гребнев поднялся. – Два штриха – и дело в шляпе.
– Давайте, заканчивайте…
Сидорчик пробежал между рядами кульманов, похвалил Светлану Фёдоровну, желчно ткнул пальцем в чертёж Сычёва, отмечая ошибку, исчез за дверью.
– Змей Горыныч,– сказал Сычёв. – Сказочный персонаж: двуглаз…
– Если не уважаете начальство, Анатолий Михайлович, уважьте возраст, – защитила Сидорчика Светлана Фёдоровна.
– Он хороший. – Гурская опустила в банку кипятильник. – Кто сегодня бежит за пирожными?.. Толя, твоя очередь.
– Давайте, я схожу, – вызвался Гребнев. – Люблю лезть без очереди.
– Уступаем, Женечка, валяйте…
Дурасов громко высморкался, осторожно вытер распухший нос.
– Господи, когда это кончится, – тоскливо произнёс он, вытаскивая из пачки сигарету. – Даже запаха дыма не чувствую.
– Так я пошёл, – сказал Гребнев.
Он вышел на улицу, поёживаясь, пробежал квартал до ближайшего кафетерия, в ванильном тепле отдышался, потёр замёрзшие уши, обогнул очередь.
– Добрый день, тёть Валь.
Полная продавщица в накрахмаленном кокошнике протянула ему коробку с пирожными, взяла деньги и, не пересчитывая, бросила их в кассу.
– Опять тебе, Евгений, жребий выпал?
– Жребий, – кивнул Гребнев. – Судьба. Безжалостный рок. – Помялся. Не хотелось так быстро возвращаться в контору. – Тёть Валь, налейте-ка мне стаканчик томатного…
Встал за столик напротив окна.
Теперь он видел крышу высотного дома и четыре верхних ряда окон, остальные закрывало роскошное здание конца сороковых годов со множеством архитектурных излишеств, и он опять не смог сосчитать этажи…
Он пришёл к Валерии накануне первомайских праздников, с коньяком, коробкой конфет и ранними ландышами, уже позабывший пережитый страх своего ледяного купания, пришёл, чувствуя какую-то потребность отблагодарить, отдать долг, чтобы раз и навсегда забыть о своей спасительнице. Он хотел взять с собой и жену, но Светлана сопровождала важных дельцов из Западной Германии, у них на этот вечер была назначена встреча, без переводчицы не могли обойтись, и он пошёл один.
С трудом нашёл дом, перед дверью сунул обратно в карман записку с адресом, надавил на кнопку.
Открыла высокая старуха с мосластыми босыми ногами.
– Леру?.. Проходь, голуб, щас накупается…
Старуха пошлёпала по паркету в комнату, оставив Гребнева, растерянно замершего в прихожей. Он потоптался, наконец решительно положил подарки на пол, снял туфли, потом, помедлив, носки и босиком пошёл за ней.
В комнате, заставленной старой мебелью, было сумеречно.
В углу висела икона с пожелтевшим ликом святого (какого, Гребнев не знал), горела лампадка.
Старуха села на кожаный диван, уткнулась в потрёпанную книгу.
Гребнев постоял, потом сел рядом и стал ждать.
Валерия вышла из ванной в застиранном халатике, босиком, и её ноги были похожи на ноги старухи: такие же крупные, с шишками выпирающих костей.
– А, утопленник… Жив?
– Вроде, – сказал Гребнев. – Ничего, что я так, без предупреждения?..
– Максимовна, ты чего же его разула? – спросила Валерия.
– Не разувала, – отозвалась старуха, не отрываясь от книги. – Свольничал, Господь с ним…
– Не обращай внимания, – сказала Валерия. – Мы для здоровья босякуем… Проходи ко мне.
Гребнев прошёл за ней в узкую комнатку, где с трудом умещались тахта, стол и шкаф.
Валерия прикрыла за ним дверь, сказала:
– Садись на тахту, не стесняйся.
Голос у неё был грубоватый и лицо её, с короткой причёской, распаренное, было похоже на лица финиширующих спортсменов. Тогда, в избушке, она казалась Гребневу красивее и сейчас он не мог скрыть своего разочарования.
Он засуетился, выставил на стол, покрытый петушиной расцветки скатертью, конъяк, коробку конфет:
– Если бы не ты…
– Ну, давай выпьем, – сказала Валерия. – Ты теперь вроде как мой крестник.
– Если бы…
– Если бы да кабы… Максимовна! – крикнула Валерия. – Выпьешь с нами, за моего крестника?!
– Грех, – донеслось из-за двери.
– Не обращай внимания, – сказала Валерия. – Она всё понимает…
Гребнев поставил стакан на стойку:
– Спасибо, тёть Валь…
– На здоровье.
Он трусцой пробежал по улице, влетел в контору.
Заваренный чай уже отливал золотом на его столе.
Сычёв с Гурской курили, по очереди выдыхая дым в форточку.
– Жень, поехали в отпуск вместе, – сказала Гурская, отодвигаясь от Сычёва. – Ты без жены, я без мужа…
– Кто?.. Он без жены? – Сычёв вытянул два прокуренных пальца в сторону Гребнева. – Куда ему от своей красавицы…
– А разве я хуже, а? – кокетливо спросила Гурская.
– С лица воду не пить, – донёсся из-за кульмана голос Дурасова. – Почему чаю нет?
– Айн момент…
Гурская плеснула чай в большую эмалированную кружку Дурасова.
– Может, с сахарком, товарищ ведущий специалист?
– Благодарю. – Дурасов шмыгнул носом, – Предпочитаю в естественном виде.
Гребнев подошёл к форточке, размял сигарету.
– Старичок, я прошу тебя, таким тоном со мной больше не разговаривай, – медленно сказал он Сычёву.
Тот уставился непонимающе, улыбка исчезла.
– Какая муха тебя укусила?
– Всё, я сказал…
Светлана Фёдоровна выглянула из-за бумажных рулонов, уставилась на Гребнева.
Гурская замерла с голубенькой чашкой в руках.
– А где же шеф? – прервал тишину Дурасов. – Ему бы сливки, а достанутся омывки…
– Ничего, я ещё заварю. – Наташа Гурская, оттопырила оранжевые губы и вонзилась зубами в пирожное, с интересом поглядывая на Гребнева.
Он стоял у окна и курил, наблюдая, как дым сизой лентой мечется в слоях воздуха. Он спиной ощущал взгляды, до конца не понимая сам, почему вдруг обиделся на обычный трёп Сычёва, который не замечал все эти восемь лет… Почему без боли и тоски думал о красивой Светлане, где-то ублажающей сейчас очередную иностранную делегацию. Почему вдруг остро ощутил свою никчемность в этой конторе, в этой жизни… Почему перед глазами стоит некрасивое лицо Валерии, к которой Светлана даже не ревнует его, хотя он в тот первый раз, когда пришёл домой под утро, честно сказал ей, где был.
– О чём ты можешь говорить с этой мужеподобной девицей? – только и спросила она, отворачиваясь к стене.
А он долго не засыпал, потому что в ушах стоял хрипловатый голос Валерии. Руки виновато горели вспоминая томление её тела, истосковавшегося по мужским объятиям, он чувствовал запах ромашки и ладана, слышал нашёптывания Максимовны, вымаливающей себе лёгкую жизнь там, где, по его мнению, не было никакой жизни…
– Не приходи больше, – сказала Валерия, когда он одевался, в темноте натыкаясь на острые углы. – Я тебя пожалела сегодня. Любовницей твоей я не буду. Получил, что хотел, и исчезни. Навсегда.
– Какая ты… Грубая, – сказал он.
– Это верно, – подтвердила она. – Грубятина, каких мало. Так что давай без угрызений совести…
Он прикрыл дверь, стараясь не смотреть в сторону молящейся старухи, прошёл в прихожую, надел туфли на босые ноги и торопливо выскочил на улицу, уверенный, что никогда больше не придёт сюда.
Но прошла неделя, и он вновь стоял у этой двери…
– Все на месте? – Появившийся Сидорчик подозрительно оглядел стол с банкой и пирожными, принял поданный Гурской высокий стакан. – Евгений Петрович, можете не торопиться, проектик ваш тю-тю, зависает… Утрясают выше.
– Как всегда, – хохотнул Сычёв.
Сидорчик громко отхлебнул чай, надкусил пирожное.
– А я не хочу не торопиться, – сказал Гребнев. – Восемь лет тю-тю, и не тороплюсь. Устал…
– Что с ним? – спросил Сидорчик и строго оглядел всех. – Я вас не узнаю, Евгений Петрович, вы всегда предельно исполнительны, хороший конструктор…
– Я давно уже никто! – сказал Гребнев. – Нечто бесполое и послушное, на соответствующем стажу окладе… при соответствующей веку жене… И даже с любовницей, которая некрасиво прекрасна…
