Это не было нормально для других, но для него такое положение вещей было нормальным — что-то обычное, на что можно рассчитывать и в чем можно быть последовательным.
В урагане адских кошмаров, случайных воспоминаний и нестабильных настроений, качающихся от злости к ужасу и к депрессии и всему связанному с этим, последовательные занятия и встречи становились якорем.
— Когда-нибудь тебе стоит подновить краску, — сказал Санс, вырвав его из мыслей.
Папирус тряхнул головой и заметил, что они переходят каменный порог моста, который он красил.
— Наверное, — ответил он, глядя на плоскую поверхность, которую раскрасил под деревянные доски. Краска облупилась и стерлась под ногами многих монстров, проходивших тут. Он мельком подумал, похож ли край обрыва на тот утес, и посмотрел вниз.
Рука Санса тут же легла ему на грудь и отодвинула назад.
— Эм… ну, потом когда-нибудь, — пробормотал он. — В смысле, вся эта наскальная живопись все равно никуда не денется.
Папирус посмотрел на него, но прямо сейчас не чувствовал никакого желания спорить на эту тему, так что они вдвоём миновали скалы ущелья и направились в сторону станции Большого Пса. Но вместо того, чтобы углубиться в замерзший лес впереди, они свернули налево и спустились вниз по склону.
Несмотря на колючий холод, по дрожащим костям Папируса катился пот, а душа бешено колотилась. Он ощущал головокружение и тошноту, а ноги так и чесались, чтобы развернуться и пойти обратно в гору. И он почти соблазнился на это.
Но потом ощутил давление руки Санса на спину и оглянулся на брата. Санс смотрел ему в глаза.
— Я с тобой, — сказал он. — Я… не знаю, что произойдет, но я с тобой. Ладно?
Он ответил не сразу — боялся, что если сделает это, то потеряет то малое самообладание, которое у него было. Сглотнув несколько раз, он поднял руку и тут же вспомнил, что нес с собой что-то. И по какой-то причине единственное, о чем получалось думать — что ему не стоит брать с собой контейнеры с едой, так что Папирус неуверенно перехватил их.
— Эм… н-не мог бы ты… п-подержать их пока?
Санс посмотрел на контейнеры, а потом твердо взглянул на брата.
— …Папирус, ты так серьезно боишься…
Папирус вздрогнул и поморщился.
— …что готов расстаться со своим обедом?
Братья долго смотрели друг на друга, каждый из них ждал, что скажет другой. Через несколько секунд уголки рта Санса дернулись, Папируса прыснул, и они одновременно рассмеялись. Санс задыхался от смеха, выронив пучок рогоза, а у Папируса подогнулись колени, от чего он упал спиной в снег. Они смеялись, пока смех Папируса не превратился в отчетливые всхлипывания.
— Я-я не смогу, не смогу, не смогу этого сделать, Санс, я не смогу у-увидеть его, н-н-не смогу… — он не мог дышать, не мог унять дрожь, и его мутило.
Руки Санса мгновенно обняли его, поглаживая по спине.
— Ты сможешь, бро, — сказал он между рыданиями Папируса. — Ты Великий Папирус, и тебе все что угодно по плечу.
Папирус яростно вытер лицо, но поток слез не останавливался, и он только намочил перчатки.
— Но…
Он моргнул, пытаясь сосредоточиться взгляд на Сансе, и его брат посмотрел ему прямо в глаза.
— Тебе не обязательно делать это прямо сейчас, или вообще, если уж на то пошло, — он вырисовывал успокаивающие круги по спине брата и мягко покачивал его. — Ладно?
Нет. Он должен сделать это сейчас, или никогда не сможет. Он попытался объяснить это, но голос хрипел и не слушался.
— Дыши, Папс.
Он последовал совету, так хорошо, как мог. Дыхание было неровным и порывистым, но постепенно все больше успокаивалось. Казалось, он вечность заставлял себя дышать и позволял брату мягко раскачивать его, сидящего в снегу, но потом все же успокоился и вытер последние слезы.
— Я… я сделаю это, Санс. — сказал он, садясь прямо. — Сейчас.
— Лады, — Санс отступил, собрал рассыпанный рогоз, взял у брата контейнеры с едой и помог ему подняться. — Готов?
Папирус кивнул, и они продолжили свой спуск с холма.
Внизу их встретили несколько снежных фигур в форме псов и гифтротов, Малый Пес поднял взгляд от своей работы и весело тявкнул, приветствуя скелетов. Если он и слышал что-то из недавней истерики Папируса, то ничем этого не выказал и вернулся к удлинению шеи очередного снежного пса.
Этот вид застал Папируса врасплох. Он не спускался сюда с тех пор, как… ну, какое-то время. Он слышал, что пост Малого Пса переместили, и что гифтроты стали куда чаще приходить из свих пещер, и что из Нового Дома приехал какой-то садовник, и что…
Он уставился на выход из пещеры.
— Отрадно видеть тебя, Папирус.
Он вздрогнул, кости загремели друг об друга, а душа испуганно затрепетала, но быстро успокоилась, когда он заметил фигуру, прокладывающую путь между снежных скульптур.
— Прив, Там, — сказал Санс, кивнув гифтроту.
— Здравствуй, Тамарак! — крикнул Папирус, восторженно махая приближающейся к ним подруге рукой. — Я тоже рад тебя видеть!
Гифтрот встала перед братьями-скелетами. Оглядела их всеми своими глазами. А затем остановила взгляд на Папирусе.
— Значит, ты готов?
— Э-э!.. — Ну разумеется, Тамарак никогда не была из тех, кто ходит вокруг да около. — Эм… — он покосился на Санса, который ему кивнул, и снова посмотрел на Тамарак, выпрямив спину. — Д-д-да.
— Тогда иди за мной, — с этим гифтрот повернулась и, легко ступая, зашагала в сторону пещеры.
Папирус провожал ее взглядом, а когда заставил себя двигаться, собственное тело напомнило ему один из автоматических механизмов его же головоломок. Санс шел следом, но остановился у входа в пещеру, повернувшись к нему спиной. Это действие заставило Папируса замереть, но всего на миг — в конце концов, они договорись об этом неделю назад.
Сделав несколько шагов вглубь пещеры, скелет уловил запах. Тот был призрачным и слабым, но был, и принес с собой туманные воспоминания о страхе, боли и печали.
Тамарак коротко незлобно рыкнула, вернув его обратно в реальность. Услышав звук, с пола пещеры поднялись другие гифтроты и потянулись к выходу. Когда они разошлись, Папирус увидел его.
В стене пещеры пробили несколько отверстий, свет снаружи просачивался в них, падая на мягкий земляной пол, и там, в световом пятне, был Флауи.
Папирус ощутил себя оторванным от всего мира, пока брел к нему, словно во сне. Разве что этот сон больше походил на бесчисленные кошмары, в которых Флауи стоял перед ним, раскачивался на стебе и что-то говорил, или хуже.
Этот Флауи лежал, распластавшись на земле, глядя в потолок широко распахнутыми остекленевшими глазами. Даже в полумраке Папирус мог разглядеть бело-голубые пятна в уголках его рта. Его лепестки были такого же странного оттенка — вены в них слабо отсвечивали ядовито зеленым, а лицо отливало синевой. Его лозы — те немногие, что у него остались — подергивались и слабо извивались вокруг. Папирус знал, что некоторые из лоз обрезали, чтобы его было проще сюда перенести, но другие покрывали следы укусов, а одна из лоз выглядела явно перекушенной надвое.
— Старые раны, — шепнула Тамарак, заставив Папиурса вздрогнуть от неожиданности. — Оленята не смогли удержаться. Всегда существует подобный риск, если ты просишь гифтротов присмотреть за растением, — она качнула ушами. — Однако мы заставили их прекратить.
Папирус слабо кивнул, не отрывая взгляд от цветка.
Хотя раньше его накрыл страх, все еще сжимавший кости, он больше не казался таким подавляющим, сейчас, когда скелет на самом деле, воочию, увидел Флауи. Он не мог нырнуть под землю, не мог никого схватить, никого связать, не мог говорить, запутывая мысли.
Он был беспомощным и больным.
Тамарак тихо фыркнула, и Папирус, дрожа, сделал шаг вперед и присел рядом с головой цветка.
— П… привет, Флауи.
Цветок не ответил.
— Я… я-я знаю, что… мы давно не виделись, — он аккуратно опустился на колени, ища хоть какую-то реакцию со стороны цветка — любой знак, что Флауи мог его слышать. — Хотя… я уверен, что ты понимаешь, почему.
