— Все хорошо, все хорошо, — шептала она, обвив его руками, но не крепко — так, чтобы не навредить. — Я не сделаю тебе больно и удостоверюсь, что никто больше этого не сделает.

Еще одна дрожь прошила его тело, и он закрыл глаза, в разуме кишели мысли… он мой друг, но я ранил его, и поэтому он сделал это со мной, это моя вина, не его…

Он ощутил, как ее грудь заколыхалась от неловкого, вымученного смеха.

— Ты всю мою футболку слезами устряпал, чувак, — сказала она, осторожно утирая его лицо рукой. Он и не понял, что снова начал плакать, но слишком сильно устал, чтобы остановить поток слез. — Эх, я в этом вообще не шарю…

— Э-это… — заикаясь, начал он, не отрывая взгляд от собственной грудной клетки. Хотя ее магия исцелила несколько ран, он все еще видел тонкие шрамы, оставшиеся на их месте. — Э-это… м-моя вина.

— Что это? — на автомате спросила Андайн, но секундой позже опомнилась. — Нет! Почему ты так думаешь?!

«Потому что я сказал ему, потому что он спросил, а я сказал, потому что я обидел его, потому что я плохой друг, потому что я все равно это заслужил…» Мысли роились в его голове, но он ничего не сказал. Душа была слишком тяжелой, и слишком легкой, и слишком хрупкой, чтобы выдержать разговор, как будто она могла разрушиться или вытечь через грудную клетку, а, может, все сразу. Он попытался поднять одну руку, чтобы прижать ее к ребрам, но не смог найти сил даже на это.

— Послушай, Папирус, это вовсе не твоя вина, — сказала она, несильно сжимая его. Он поднял на нее взгляд и вздрогнул, увидев, что она смотрит на его ничем не прикрытые ноги. — То, что эта дрянь сделала с тобой… это… это непростительно. Никто не заслуживает подобного, особенно ты.

На удивление, ее голос слегка дрогнул, и было похоже, что она попыталась скрыть это за повышенной громкостью.

— Что за больная тварь! Ни один монстр в Подземелье не посмеет причинить кому-то такую боль! Мы же не люди! Мы не должны вести себя, как они!

Блеск в глазах Андайн заставил Папируса безудержно вздрогнуть — он понимал, что она злится от его имени, но видеть ее такой из-за того, что он влип в неприятности…

— Я убью его, — прорычала она, оскалив желтые клыки, и глазницы Папируса в тревоге распахнулись. — Я вырву этот сорняк из земли и буду пронзать его, пока…

— А-Андайн, нет! — вскрикнул Папирус, слезы снова заструились по его скулам. — Н-нет, нет, н-не делай этого, пожалуйста, пожалуйста…

Над ними повисла давящая тишина, смешанная с тяжелым напряжением. Папирусу потребовалось мгновение, чтобы осознать, что не он один трясется — Андайн тоже дрожала, все так же прижимая его к своему телу. Посмотрев в сторону, она вытерла лицо тыльной стороной ладони, облаченной в перчатку.

Сосредоточившись на том, чтобы успокоить свое дыхание, она потянулась к нему и нежно погладила по затылку, огибая ушибы. Папирус закрыл глаза, стараясь игнорировать боль и вместо этого сосредоточиться на ощущении ее пальцев, поглаживающих голову, на звуке ее дыхания, на биении ее души — сильной, надежной и ноющей от боли.

— …Прости, Папс, — пробормотала Андайн, наконец разбив молчание. — Я не очень хороша в таком. Но…

Она слегка передвинула его в объятиях, и он открыл глаза, когда она осторожно откинула полы своего пальто.

— Я смогу это сделать.

Папирус моргнул, частично, чтобы избавиться от слез в глазницах, частично из-за зеленого сияния, текшего от рук Андайн.

— Я не врач, но я могу хотя бы немного помочь, — она прижала ладонь к его голове, и он ощутил, как исцеляющая магия просачивается в его затылок и челюсть.

Даже если он чувствовал, как рассасываются ушибы и затягиваются ссадины, исцеляющая магия ничего не могла поделать с болью в душе. Даже если его тело исцелится, что потом? Он никогда не сможет вступить в гвардию. Он никогда не сможет снова посмотреть Андайн в глаза, как своему Капитану. Черт, да он даже сомневался, что сможет снова вернуться к обязанностям часового. Он никогда не вернется к тому, что имел раньше. Никогда… никогда…

Его правую руку свело болью, и он вскрикнул. Постепенно давление и боль уменьшились, но не исчезли полностью, и ему потребовалось время, чтобы понять, что Андайн сжимает его руку. Он взглянул на нее и с удивлением встретился с ее широко открытым глазом, зрачок сжался, а губы оттянулись назад, обнажив клыки.

Она казалась… испуганной?

— Н-не делай так, — ее дыхание сбилось, и Папирус задался вопросом, что она могла увидеть. — Я прослежу, чтобы этот сопляк не добрался до тебя снова, и твой брат вернется, и мы выведем тебя из этого леса и отведем к тому, кто сможет тебя подлатать. Хорошо?

Он не услышал последнюю часть — упоминание брата накрепко застряло в голове.

Санс!..

— Ч-что… ч-что Санс собрался делать?..

От этих слов Андайн вздохнула и отвела взгляд.

— Я не знаю… но лучше бы ему поторопиться.

Папируса захлестнуло беспокойство: что если Флауи нарушит свое обещание и ранит Санса? Если Санс ранит Флауи и только разозлит его? Что если… что если…

Андайн внезапно встрепенулась, а потом наклонилась, чтобы заглянуть ему в глазницы.

— Эй, — теперь в ее взгляде была уверенность, которая производила впечатление, даже если на девушке не было брони. — Пора приниматься за обязанности часового.

Папирус моргнул. Она серьезно?

— Н-но…

— Мне нужно, — она поправила его положение и пересадила выше на коленях, — чтобы ты высматривал и выслушивал псов. Не отключайся. Не утопай в своих мыслях. Это важно, часовой. Дай мне знать, если ты увидишь или услышишь, что они приближаются к нам. Понятно?

Она была серьезна. Он так устал и не понимал, почему она не могла сделать все сама, но… мысль о том, чтобы дать кому-то другому мучиться, была невыносима. В нынешнем состоянии потребуется вся его концентрация, но он может с этим справиться.

— Д-да, Капитан.

— Хорошо, — положив руку ему на спину, она снова начала разжигать исцеляющую магию. — Не отвлекайся ни при каких условиях, часовой.

Когда Папирус ощутил, что исцеляющая магия начала просачиваться в его кости, у него снова возникло искушение погрузиться в мысли о своем состоянии. Но… нет, Андайн дала ему задание, и он не имел права провалить его. Не снова.

В лесу царила тишина, псов нигде не было видно, но он следил за окружением. Он будет хорошим часовым.

Он должен.

***

Душа Санса бухала в такт копытам.

Ему приходилось прикладывать все возможные силы, чтобы сдержать магию в узде, чтобы не дать проявиться очередному гастер-бластеру, чтобы подавить сияние в глазнице, чтобы не позволить абсолютной ярости сожрать его живьём.

— Мы… близко… — пропыхтела гифтрот. Ее речь становилась все невнятнее, и Санс бегло подумал, как много она бегала по лесу сегодня вечером. И, наверное, то, что она таскает его на спине, никак не идет ей на пользу. Нужно будет найти способ отблагодарить ее позже, как только они закончат задуманное.

Если это когда-нибудь закончится.

В его разуме снова возникло видение брата — лежащего сломанным на поляне, неспособного двигаться, едва способного говорить — и мысль, что он сам довел ситуацию до подобного, лишь сильнее подхлестнула его гнев, который грозился взорваться шквалом опасной магии.

«Нет, — напомнил он себе. — План сработает. Должен».

— Скоро, гифтрот? — спросил он, сосредоточившись в основном на том, чтобы удержаться у нее на спине.

— Я-я… я дум…

Мир накренился, и гифтрот внезапно оказалась в нескольких метрах от него, хрипло крича. В его разуме все перемешалось, но на краткий миг он подумал, что она, должно быть, оступилась и отправила его в полет. Вот только он не помнил, как она падала, и не помнил удара об землю.

Он попытался встать, но ноги встретили пустое пространство.

Он напрягся, чтобы поднять руки, и понял, что они крепко прижаты к телу.

Мир медленно пришел в норму, и он ощутил, как его магия пульсирует внутри — холодная, безумная и пугающая. Краем глаза он заметил гифтрота, подвешенную в воздухе, точно так же, как и он, с помощью нескольких лоз, обвитых вокруг ее тела. Копыта били по воздуху, и она потрясенно мотала головой.