Но чего-то все равно не хватает…

Поднявшись выше, Флауи снова вытянул лозу и аккуратно выцарапал на снегу сердечко души в груди фигуры и в два быстрых движения разрезал ее пополам.

Вот так вот!

Разумеется, это просто догадка. Он не мог быть точно уверен, как мусорный мешок отреагирует, когда, наконец, решит показать здесь свою отвратную рожу. Но как только это произойдет, он узнает: цветок убрался с поляны, где оставил Папируса, но не слишком далеко. В конце концов, он должен дать себя найти — или, если его не найдут, можно просто вернуться к ним. И тогда он, наконец, сможет увидеть, как закончится игра.

Хотя он уже знал. Он правильно сыграл свою партию — сделал все, что должно было привести к хорошей большой отвратительной трещине в душе мусорного мешка.

…О! Или может… может, он просто возьмет и умрет от разбитого сердца?

Божечки, разве это не что-то с чем-то?

***

— Растение недалеко.

Его позвоночник распрямился со слышимым щелчком, и ему понадобилась вся сила воли, чтобы не проорать гифтроту о том, насколько ему насрать на этот цветок прямо сейчас.

Но ему было не насрать, напомнило что-то на задворках разума, потому что если сейчас он плюнет, то цветок просто вернется и снова нападет на Папируса, и снова, и снова, и снова…

Он до боли сжал кулаки и заставил себя сконцентрироваться на текущей ситуации. Андайн будет здесь в любой момент, но он не знал, протянет ли до тех пор Папирус. Но что можно сделать? У него вообще нет целительной магии — ничего. У него нет еды, и он не может телепортироваться, чтобы найти кого-то, потому что не представляет, как найти путь обратно… а это означает, что у него не получится телепортировать Папируса и не потерять при этом шанс поймать тот жалкий сорняк и положить всему конец.

— Часовой? — гифтрот выдернула его из мыслей.

— Лечение, — прохрипел он и услышал, как она переступила за спиной. — Ты это можешь?

— Хммм.

Гифтрот вошла в его поле зрения, склонила голову к Папирусу и опустила уши, из ее рта вырвался еще один тяжелый вздох. Она закрыла нижнюю пару глаз и сосредоточенно прищурила верхнюю. Между ее рогами образовалась зеленая магия, приняла форму подарочной коробки и опустилась к грудной клетке Папируса.

Дрожь пронзила его тело, и пара серых трещин на ребрах затянулась, оставив после себя тонкие шрамы. Кроме того Папирус начал выглядеть как-то иначе, как будто обрел цвет, и Санс отчаянно отогнал любые мысли о том, что это могло значить. Его грудная клетка тяжело поднялась, он снова вздрогнул, и из его горла просочился слабый стон.

Скрипнув зубами от разочарования, Санс посмотрел на гифтрота.

— Это все, что ты можешь?

— Хммм.

В воздухе образовался очередной зеленый подарок и опустился к грудной клетке Папируса, закрылось еще несколько ран, но гифтрот уже взмокла и задыхалась от усталости, из ее пасти вырывались клубы теплого пара.

— Исцеление не сильная моя сторона, — пробормотала она.

Со скоростью, которой он обычно не славился, Санс вскочил на ноги и грубо схватил гифтрота за рога.

— Ты не можешь позволить ему умереть, — выдавил он.

Резким рывком она вырвала рога из его пальцев, обратила на него обе пары своих глаз и прищурилась.

— Зачем, по-вашему, я пытаюсь выследить растение? — тихо прорычала она. Когда он ответил ей непонимающим взглядом, она продолжила: — Какая у него могла быть причина оставлять часового здесь, если не в качестве приманки?

Санс встрепенулся и завертел головой, поддавшись приступу паники.

— Я кое-что смыслю в ловушках, часовой.

Он сухо сглотнул.

— Ты думаешь, это?..

Гифтрот понюхала воздух, а потом покачала рогами.

— Оно так же далеко от нас, как и раньше, но я не знаю, что у него на уме. Мы должны быть начеку, — она посмотрела на Папируса, и ее взгляд смягчился. — …Мне очень жаль. Я понимаю ваш гнев.

Санс сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить мешанину своих эмоций — потеря контроля не пойдет ему на пользу и конечно не поможет Папирусу.

…Папирус…

Санс подполз к нему так близко, как осмелился, и сел в снег.

— Бро? — он изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, и, протянув руку, взял ладонь Папируса. По крайней мере, на ней не было травм. — Ты меня слышишь?

Через секунду голова Папируса немного повернулась в его сторону, и, кажется, в глазницы вернулось немного света. Но он не сжал его руку в ответ.

— Прости. Я… — он тяжело сглотнул, чтобы не дать рыданиям вырваться из груди. — П-прости, что позволил это.

Тело Папируса сотрясла дрожь, и он закрыл глазницы.

— Ему не хватает защиты, — сказала гифтрот, и Санс замер, пока она не продолжила: — На нем нет одежды или меха или чего-то похожего. Можно ли что-то сделать, чтобы он не замерз?

Санс тряхнул головой и заставил себя безрадостно посмеяться.

— Скелеты не мерзнут…

Топтоптоптотоп

В голове Санса одновременно вспыхнули две мысли: Андайн догнала их и Папирус в неподобающем виде.

Шипя проклятия сквозь зубы, Санс сорвал свою толстовку и неловко прикрыл ей нижнюю половину Папируса как раз в тот момент, когда Андайн влетела на поляну.

— Где этот сукин…

Андайн замерла на месте, клубы снега, которые она подняла, медленно осели, а она все так же молча смотрела на Папируса. Желтые отблески ее глаза, сузившегося от страха, четко выделялись на фоне холодного синего пейзажа, Санс слишком хорошо понимал, что она чувствует.

— Прошу тебя, — позвал он дрожащим голосом.

Гифтрот отступила в сторону, когда Андайн, выронив копье, упала на колени и потянулась к Папирусу, бормоча проклятья, смешанные со словами ужаса и отрицания.

— Папс? — прошептала она, положив руку ему на плечо, и тут же отдернула, когда он вздрогнул, тихо постанывая.

Убрав руку, как будто боясь, что он разобьется от прикосновения, Андайн осмотрела скелета сверху вниз, пытаясь оценить ущерб. Санс видел, как ее взгляд скользнул по обрывкам одежды, разбросанным по поляне, и задержался на толстовке, которой он укрыл Папируса. Ее собственное тело содрогнулось, а голос задрожал от плохо сдерживаемой печали и ярости.

— Это он с ним сделал?

Санс не мог говорить, только крепче сжал руку Папируса. Часть его ждала, что гифтрот что-то выболтает, потому что казалось, что это вполне ей свойственно, но когда он покосился на нее, то обнаружил, что рогатый монстр повесила голову и слепо смотрит в снег.

Но он не сомневался, что Андайн сама обо всем догадалась.

Теперь ее взгляд сосредоточился на нем, сверкая чистой ненавистью. Он мог поклясться, что на миг увидел лазурную вспышку под ее повязкой.

— Я убью это.

***

Его ничего не заботило.

Санс прочитал его душу и теперь все знал, а Папирус теперь воочию увидел реакцию своего брата. Увидел этот взгляд, полный ужаса и омерзения, увидел, как он опускается на колени в снег, после того, как всего на секунду взял его душу в руки. Его это не удивило, учитывая, как сильно он пострадал. Разумеется, он будет выглядеть кошмарно, он и чувствует себя кошмарно.

Это неважно.

Он уже доказал, что не способен ни на что — быть хорошим стражем, хорошим братом, хорошим другом, даже защитить себя. Взгляд Санса подтверждал, что он был отвратительным мерзким провалом.

Боль уже грозила добить его.

Так почему бы не позволить ей это?

Когда он ощутил, что начинает соскальзывать в оцепенение — а может даже в небытие — его пронзил свежий укол исцеляющей магии в районе грудной клетки. Это возвратило ему несколько ХП и выдернуло в сознание, вместе с ним вернув всю боль, и он не смог унять дрожь, попытался протестовать, но не получилось.

Остановитесь.

Еще одно прикосновение исцеляющей магии.

Хватит.

Он не хотел продолжать существовать. Больше не видел в этом смысла.

Приглушенные голоса вокруг поднялись в гневе — на него, само собой. Даже когда он не мог двигаться, все равно приносил неприятности, все еще причинял боль окружающим. Тогда зачем они хотели исцелить его? Зачем хотели его вернуть?