НЕ ПИТЬ.

Санс приподнял надбровную дугу.

— Опаньки, но, наверное, мне лучше знать, — и с этим отложил флакон и вытащил папку.

Страницы и файлы в ней имели приблизительно такой же вид, что и в записных книжках. Единственным отличием была некая фотография, засунутая между страниц, и Санс старательно пытался её избежать.

Нет, он сюда пришел не ради воспоминаний, формул или фотографий.

А ради единственного слова.

И, наконец, в последнем файле папки он нашел его.

Цветок.

Эта надпись повторялась, должно быть, дюжины раз на каждом свободном клочке бумаги в этом потрепанном файле.

пожалуйста, напиши побольше о цветке в следующий раз.

лады. держись от цветка подальше.

что за цветок?

я не видел цветок.

эхо-цветок? чертополох? лютик?

Больше формул. Больше химии. Список монстров, питающихся чертополохом. Список симптомов отравления лютиками. И даже несколько действительно отвратительных ботанических зарисовок (с шутливыми пометками попросить Папируса перерисовать их позже).

Среди прочего была страница с весьма… любопытным содержанием. Смахивало на очень сложную многоуровневую формулу — похоже, что-то о неких веществах, содержащихся в эхо-цветах — но эта формула была буквально похоронена под массой каракуль, складывающихся в надпись НЕ ПИТЬ, которая повторялась снова и снова и покрывала весь лист с оторванным уголком. Вспомнив недавний флакон, Санс поднял его и еще раз осмотрел этикетку, замечая, что совпадают не только очертания оборванных краев — надпись сделана точно такими же каракулями, как будто под копирку, а, может даже, тут использовался штамп. Вот только Санс точно знал, что у него нет такого штампа.

Странно.

На следующей странице была стрелка, указывающая на предыдущую, с припиской на том же языке, что и остальные заметки: ну, это было что-то. без понятия, когда это было, но у меня стойкое ощущение, что не стоит пить эту дрянь.

— Без шуток, — пробормотал Санс, откладывая флакон подальше, и продолжил пролистывать папку.

Еще больше запутанных расплывчатых заметок о цветах и множество злобных приписок над откровенно кошмарными схемами цветов. Как ни странно, обнаружилось даже пара рецептов чая, на один из которых указывала стрелка с подписью «эй, а вот этот довольно неплох», которая была перечеркнута и рядом написано «хрень, послевкусие — дерьмо».

После нескольких страниц с записями, в которых он пытался расшифровать другие записи, скелет добрался до листа с единственной надписью, сделанной большими лихорадочными символами:

цветок разговаривает.

Санс несколько секунд разглядывал слова, постукивая кончиками пальцев по столешнице. Эхо-цветы разговаривают — первое, что пришло ему на ум, но разве мог один из предыдущих «Сансов» написать такое смутное сообщение о эхо-цветах?

…Как насчет разумного цветка?

Его кости мгновенно напряглись, и его охватило чувство дежа-вю. Он знал это чувство и доверял ему все больше и больше с каждым новым тайм-лайном. А может, каждый раз доверял одинаково? Он больше не знал.

Что было важно и что поразило его — существует разумный цветок, и это уже существенно… настолько существенно, что он несколько раз писал об этом в предыдущих тайм-лайнах. А может даже опасно.

…Значит, мы имеем опасный цветок, который становился причиной неприятностей в нескольких тайм-лайнах, и Большого Пса, унюхавшего цветочный запах на…

О, Азгор.

Через миг Санс исчез.

***

Где-то через 8 ударов и 3 крика Папирус, наконец, осознал, что кто-то стоит за дверью. Он поднялся, тупо уставился на дверь, а потом хрипло ответил:

— В-входите.

Дверь открылась, и в комнату вошла КС04, неся небольшой коричневый бумажный пакет.

— Я заглянула в Гриллби’s, и бармен настоял, чтобы я передала это тебе, — сказала она, протягивая пакет. — Мне велено передать, что там нет жира, зато есть лапша.

От упоминания еды несуществующие внутренности Папируса скрутило. Ну или что-то подобное.

— Спасибо, — ответил он, не пошевелившись, чтобы забрать еду.

Кажется, стражница не заметила этого, просто подошла к кровати и поставила пакет так, чтобы скелет мог дотянуться.

— Хочешь воды?

«Я могу сходить сам», — подумал он, но, похоже, сейчас его тело не особо желало двигаться. Он кивнул.

04 тоже кивнула и отошла от кровати. Не говоря ни слова, она взяла ведро и полотенце, которое он так и оставил на полу, и вышла из комнаты. Он не просил ее об этом, но голова скелета кружилась от одной только мысли, что нужно снова вставать.

Так ли чувствуют себя бесполезные монстры?

Ему потребовалось время, чтобы собрать волю, поднять пакет и открыть его. Оттуда пахнуло теплом, и скоро он понял почему: внутри лежала ложка, несколько салфеток и закрытая пенопластовая миска с чем-то вроде супа. Он был желтый и с лапшой, как и говорила стражница.

Частично ему хотелось отложить все, что касается еды, но он вспомнил слова Флауи — наверное, ему все же стоит поесть, чтобы поправиться.

Флауи…

Папирус закрыл глаза, прямо сейчас у него не было сил, чтобы думать о своем… друге. На это требовалось слишком много усилий — а ему едва хватало силы воли, чтобы заставить себя поесть.

Но он справился, снял крышку и удивленно моргнул, когда ему в нос ударил аппетитный запах. Это… пахло вкусно. Он зачерпнул суп и неуверенно поднес ложку ко рту…

И внезапно понял, насколько голоден был.

Прежде чем успел заметить, скелет уже съел половину миски и почувствовал, что часть его сил возвращается. Флауи оказался прав — это было необходимо. К моменту, когда стражница вернулась с водой, он уже проглатывал последнюю ложку супа.

— Держи, часовой Папирус, — сказала 04, передавая стакан.

— Спасибо, — отозвался он, и в этот раз, когда принимал стакан, в его словах слышалась настоящая благодарность. Внезапно его посетила одна мысль, и он виноватым взглядом уставился на воду. — В-вам… вам двоим нужно только охранять входную дверь, — он сделал робкий глоток. — Ни к чему делать все это для меня.

— Может быть и нет, — ответила стражница. — Но мы хотим.

Папирус моргнул и поднял взгляд на лицо кошки, скрытое шлемом.

Но 04 больше ничего не добавила; она лишь подобрала брошенный бумажный пакет и пустую миску.

— Мы надеемся, что ты скоро поправишься, — и с этим она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Папирус снова посмотрел на воду. «Поправишься, — думал он, постукивая пальцем по стеклу. — Поправишься».

От чего вообще он должен поправляться?

Воспоминания о событиях, случившихся несколько ночей назад, стали запутанными и размытыми, как обрывки кошмарного сна, и он с трудом мог заставить себя думать об этом: все, что он мог вспомнить — это голос Флауи (он много кричал, потому что… потому что… Папирус… напал на него? Сделал что-то не так? Как же трудно сложить все воедино…), и ощущение лоз (он судорожно отпил воду, отвлекая себя от воспоминаний), и Санс, не приходивший до тех пор, пока…

Санс…

Вздохнув, он поднял голову к свету на потолке. Ему не хотелось верить тому, что Флауи рассказал о брате, но… какая-то его часть знала, что существует реальная вероятность того, что это правда. Может быть, Санс скрывал не просто тот факт, что говорил с Андайн — может быть, он скрывал то, что читал его душу?

Кости Папируса застучали, когда его тело содрогнулось, и ему снова пришлось прижать руку к груди. Он чувствовал, как пульсирует душа внутри. Это так несправедливо. Он не ребенок. Брат не имел на это права. Это его мысли, его воспоминания, его чувства… ему едва ли хотелось вспоминать обо всем самому, не говоря уже о том, чтобы узнал кто-то еще. Тем более брат.

Санс, зачем ты это сделал?..

Все это ощущалось совершенно неправильно, и все на самом деле так и было — изможденность, кошмары, то, что его мозг думал, что он где-то еще — и даже до прошлой ночи он не мог отделаться от ощущения, что его взломали и каким-то образом украли нечто важное. А теперь это ощущение усугублялось предположением, что брат копался в его душе, видел то, что он хотел сохранить в тайне…