Голова разболелась. «Это… это неважно. Флауи… не плохой. Не может быть плохим. Никто не может быть по-настоящему плохим. У него… должна была быть причина. Я не знаю какая, но… я… я верю в него».
Что-то в этой мысли вызвало сбой в дыхании, и Папирус свернулся, уткнувшись головой в колени.
— Эй, — прошептал Санс, Папирус ощутил, что он придвинулся ближе и поглаживает его по спине. — Все хорошо. Все хорошо. Тебе не обязательно говорить мне сейчас, бро.
Это хорошо, потому что сейчас он не знал даже, что сказать самому себе.
Когда Санс погладил его по спине, Папирус внезапно осознал, насколько сырой была надетая на нем толстовка. Правильно, из-за снега, что скопился в грудной клетке. Эх. Наверное, еще и грязь налипла на кости, и…
Брат убрал руку, заглянул ему через плечо, а потом спросил:
— Хочешь переодеться?
— Да, — быстро ответил он, потирая один из рукавов. — И… наверное, сполоснуться.
Без лишних слов Санс соскочил с дивана и отправился на кухню, откуда скоро вернулся с ведром мыльной воды в руках и полотенцем с мочалкой на плече. Папирус подумал о том, как здорово видеть брата, изъявляющего такое желание помогать… хотя это не то, с чем ему требовалась помощь.
Санс, непривыкший к работе, морщась, начал тащить ведро вверх по лестнице. Увидев это, Папирус нахмурился и откинул одеяло в сторону. Обычно он сложил бы его, но сейчас на это не было времени, если он хотел помочь брату. Он медленно перенес вес на ноги, вздрогнув от боли в левой, и похромал к лестнице.
— Ой, бро, тебе не надо этого делать, — Санс, крякнув от натуги, втащил ведро на очередную ступеньку, чуть не расплескав воду по лестнице. — Я почти справился.
— Нет, давай я, — скрипнув зубами, Папирус неловко прошел по ступенькам и потянулся за ведром здоровой рукой. Брат нерешительно передал его, выглядя готовым подхватить ведро (или Папируса) в случае необходимости, но высокий скелет взялся за ручку и с кряхтением поднял ведро — оно не было тяжелым, но он чуть не упал, потому что, взяв его здоровой рукой, ему пришлось перенести больше веса на больную ногу. — Я-я смогу…
Лестница была достаточно широкой, чтобы они могли подняться по ней бок о бок, и Санс все время держался рядом. Когда они добрались до второго этажа, суставы в ноге Папируса болели так, будто их пронзали копья Андайн.
Уж лучше больные кости, чем раненая гордость.
Поставив ведро, чтобы дать уставшим конечностям отдохнуть, он тяжело вздохнул.
— Это сделано… А сейчас, м-может быть, я успею собраться на работу.
— Работу? — Санс приподнял надбровную дугу. — Эм, ты немного опоздал с этим, сейчас полдень, бро.
— Ч-что?! — Папирус повернулся к настенным часам и поник, увидев, что его брат прав. — Но кто тогда будет…
— Уже написал собакам смску, так что Догго и Малый Пес знают, что сегодня им придется быть немного внимательнее, — снова подняв ведро, низкий скелет прошел через открытую дверь (постойте, разве он оставил ее открытой?) в комнату Папируса, осторожно поставил ведро и положил мочалку с полотенцем перед кроватью. — Вот. Полегче сегодня, ладно, бро?
Сначала Папирус хотел поспорить, но потом ощутил новый всплеск боли в ноге и понял, что, наверное, сегодня не лучший день, чтобы стоять на своем посту, патрулировать округу и часами проверять головоломки… Особенно, если это обозначает, что ему придется идти через лес, чего ему совершенно не хотелось. Вздрогнув, он прохромал в свою комнату и опустил взгляд на полотенце на полу.
Тем временем, Санс выходил.
— Я буду внизу, если понадоблюсь, — сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь.
Ну, пора начинать.
Открыв дверь шкафа, Папирус обнаружил свое старое снаряжение, аккуратно развешенное на крючки, основная одежда была сложена в ящики ниже. Никому из них не требовалось много одежды, особенно после того, как они с Сансом сделали его боевое тело. Папирус ощутил неприятный комок в груди, когда осознал, что какое-то время не сможет надеть это снова… если вообще когда-нибудь сможет.
Он вытащил кофту и растянутые спортивные штаны, положил вещи на компьютерный стол и сел на кровать.
Когда он начал снимать перчатки и сапоги, его пробила дрожь от неловкости. Почему-то ему было очень неуютно раздеваться… но как еще можно вымыться? На ногах засохла грязь, наверное, таз и грудная клетка были в том же состоянии. Кроме того, нужно избавиться от этого… ощущения лиан, все еще ползающих внутри. Он мог поклясться, что все еще чувствовал их на лодыжках, запястьях, шее и…
Вздрогнув, Папирус решительно расстегнул толстовку и скинул ее с плеч, пока не успел слишком сильно задуматься об этом. Он тут же почувствовал себя слишком открытым и обхватил грудную клетку, покрытую трещинами, ушибами и — как и ожидалось — грязью. «Просто нелепо», — думал он, закрывая глаза. — «Здесь не от кого прятаться, здесь больше никого нет. Никто тебя не видит». Однако он продолжал дрожать, не в силах справиться с ощущением, что в комнате есть кто-то еще, кто разглядывает его поврежденные ребра и позвоночник.
Он резко вдохнул и, открыв глаза, лихорадочно оглядел комнату, но, разумеется, был один.
«Детский сад, — подумал он, разглядывая пол. — Нет… нет никаких причин для страха. Ты почувствуешь себя лучше, когда помоешься».
Нужно просто снять последнюю часть доспехов, тогда можно будет смыть грязь, переодеться в чистое и покончить с этим. Скрипя зубами, он поднялся, чтобы избавиться от последней части одежды, и…
…На миг ощутил себя в лесу, лозы насильно сдергивали его броню, оставив его полностью обнаженным и уязвимым. Хватали за ноги и…
Папирус вернулся в реальность и обнаружил, что сидит на полу, прижимаясь к спинке своей кровати-гоночной машины. Его кости стучали друг об друга, а по лицу катились слезы. «Ох… хватит, — он вытер глазницы, выпрямился и решительно сбросил броню. — Что я за часовой, если… если дергаюсь из-за каких-то глупостей?»
Однако ему совершенно не нравилось это чувство незащищенности — оно не беспокоило его, когда он в последний раз мыл свои кости, но сейчас у него было ощущение, что он снова открывается для всех опасностей — чтобы его ударили, ранили, изъяли магию…
Он снова зажмурился, пытаясь сосредоточиться. «Глупости. Я не могу позволить какой-то слабой панике… наверное, это все равно была моя вина… встать у меня на пути. Я просто должен двигаться дальше и в следующий раз быть сильнее. Вот… вот и все». Тряхнув головой, он поднял мочалку, окунул ее в ведро, порадовавшись, что вода все еще теплая, и начал обмывать руки.
По крайней мере, ощущение теплой мыльной мочалки ничем не походило на навязчивые прикосновения извивающихся лоз.
Отмыть грязь оказалось труднее, чем изначально предполагалось. Папирус был правшой, но шевелить этой рукой было слишком больно, так что он делал все, что мог, левой. Приходилось быть предельно осторожным с ребрами, которые все еще ныли, и он невольно содрогнулся, когда мыл внутри. Позвоночник тоже был поврежден, но теплая вода немного успокоила его. Грязь легко сошла с ног (хотя ему приходилось быть очень нежным к суставам), и ступни получилось отмыть быстро, но…
Папирус закрыл глаза. Он не хотел видеть эту часть.
Настолько быстро, насколько смог, он обмыл свой таз. Скелет сосредоточился только на этой задаче, полностью сфокусировался на том, чтобы отмыть грязь, пытаясь заблокировать воспоминания о том, откуда она там появилась. Обычно его никоим образом не волновало мытье этого места, но теперь это больше напоминало сражение с собственными мыслями, попытку удержать свою ментальную оборону.
Он справился. Его кости были чисты, но скелет чувствовал себя полностью выжатым. Он повесил мочалку на край ведра и обернулся полотенцем, радуясь, что тело опять что-то скрывает, и… остался сидеть перед кроватью, слепо глядя в пол.
Он думал, что должен встать, но понял, что не хочет двигаться. Он всего лишь помылся, а ощущал себя так, будто одновременно разгадывал пять головоломок.
