Энакин никогда не садился за руль машины Шми, и Шив прекрасно знал это так же как и то, что Энакин не доверял другим водителям, включая собственную жену, и всегда предпочитал водить сам. Шиву казалось, что всё было спланировано идеально: тормозные шланги были повреждены очень искусно, никто бы и не посмел заподозрить Палпатина в гибели родной сестры… Ровно до того момента, как ему позвонили, сообщив об аварии, о том, кто был за рулём машины Шми, и указав количество погибших.
Возможно, это была его, Шива, карма за содеянное, а возможно судьба Энакина — умереть в один день с Шми, но именно в тот день Скайуокер-старший впервые сел за руль машины жены, сдав свою в автосервис по каким-то одному ему известным причинам. Шив до сих пор помнил, как забирал малыша Эни из полицейского участка. Маленького, напуганного и даже не успевшего понять, что произошло, донимающего полицейских вопросами, когда его заберут папа или мама. К счастью, хотя бы в этом судьба сжалилась, и ребёнок даже не пострадал.
У Эни были отцовские глаза, и вместе с тем, как он подрастал, Шив улавливал всё больше сходства между двумя Энакинами — тем, которого он потерял, и тем, которого они могли бы сейчас воспитывать, как общего сына. Они одинаково смотрели, одинаково улыбались, одинаково хмурились, и это разбивало Палпатину сердце, служа вечным напоминанием о его самой большой потере. Даже их смех звучал одинаково. Энакин всегда так смеялся над шутками… а шутками ли?.. Шива о том, что он с радостью увёл бы его у Шми.
За девятнадцать лет не прошло ни дня, чтобы Палпатин не вспоминал Энакина и не ставил себе в вину произошедшее с ним, но со дня похорон побывал на могиле лишь раз. Слишком больно было видеть его имя рядом с именем сестры. Это было выше его сил.
Шив Палпатин, проигнорировав старания своего адвоката, чистосердечно сознался в организации аварии, повлекшей смерть своей сестры Шми Скайуокер и её мужа Энакина Скайуокера-старшего. До остальных обвинений ему не было никакого дела. Одного лишь предумышленного убийства и педофилии хватило с головой для пожизненного заключения. Часть его имущества оказалась конфискована, другая передана племяннику — Энакину Скайуокеру-младшему, как и «Звезда Бессмертия», что по праву наследования принадлежала ему изначально.
Первым делом после выписки Энакин переехал из роскошного дядиного особняка в дом своих родителей. Ну как переехал… Собрал лишь самое необходимое: одежду и некоторые книги, а к дорогим подаркам дяди даже не притронулся. Квартира Скайуокеров нуждалась в капитальном ремонте, но этот факт смущал Энакина куда меньше, чем необходимость жить в доме убийцы. Особняк был поспешно продан по цене куда ниже той, что полагалась бы за него в действительности, как и всё остальное имущество дяди, а вырученные деньги анонимно перечислены детским домам.
«Звезду Бессмертия» Энакин так и не продал. Он должен был продолжить дело отца, но прекрасно осознавал, что его хирургическая карьера теперь была загублена. Да, этими руками, покрытыми сетью шрамов, он мог держать ложку или, к примеру, зубную щётку, но никак не хирургический скальпель. И вряд ли когда-то сможет. Нейрохирургическое отделение лишь развело руками, и даже гений вроде доктора Кеноби оказался бессилен, честно сознавшись в этом Энакину.
В день своего увольнения Энакин корил себя за то, что совершенно не горел желанием прощаться с каждым из приобретённых здесь друзей. Не хотел выслушивать слова сочувствия, сколь бы искренними они ни были, да и вообще не желал сейчас никого видеть… Кроме одного человека, с которым попрощаться был просто обязан.
Доктор Кеноби был в операционной один. Распустив медсестер и санитарок, он самостоятельно наводил порядок после очередной операции. Видя краем глаза, что зашедший был без медицинской формы, он уже собрался было наорать на нарушителя порядка, как положено строгому начальнику, но удосужившись взглянуть на незваного гостя, лишь улыбнулся ему. Энакину всегда дозволялось чуть больше.
— Доктор, я… Попрощаться зашёл, — Скайуокер сунул предательски трясущиеся ладони в карманы куртки и опустил взгляд. — Полагаю, мои травмы будут сильно мешать моей врачебной практике, поэтому я увольняюсь. Я был очень рад работать с вами.
Оби-Ван стоял и в полной растерянности смотрел на Энакина, не в силах произнести что-то в ответ. Даже элементарное «я тоже» или «я буду скучать». Ничто из этого никогда не сумеет отразить того, что чувствовал хирург. Он хотел бы попросить Энакина остаться, но ведь и сам понимал, как глупо это бы выглядело, учитывая, что юноша ничуть не драматизировал — с такими травмами он и вправду не смог бы дальше работать.
— Чем думаешь заняться теперь? — спросил Оби-Ван и поджал губы, чтобы они не тряслись, требуя дать эмоциям выход.
Энакин неопределенно пожал плечами.
— Не знаю пока. Может… — он ухмыльнулся, — окунусь в творчество. У меня вроде неплохо получилось с той песней, которую вы так и не услышали. Знаете, если я однажды выпущу свой альбом, я посвящу его вам. Вы только не улетайте сразу в Антарктиду от стыда, ладно?
Оби-Ван рассмеялся, не зная, шутит Энакин или говорит всерьез, но идея ему понравилась. Не сбежать в Антарктиду, а услышать музыку Энакина, конечно же.
— Пообещай, что не пропадешь и будешь заходить в гости. Тем более Квинлан с Эйлой скоро женятся, — сказав это, Кеноби ощутил самый настоящий ком в горле. Не то чтобы сейчас был самый благоприятный момент говорить о чьей-то счастливой личной жизни, а особенно пытаться наладить свою собственную, но… — Энакин, я хотел сказать тебе еще кое-что… Просто хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя, — вырвалось у Оби-Вана против собственной воли.
Энакин опешил от подобного заявления, ожидая подвоха. Любит… Как друга? Как интерна? Как-то ещё, как любят кого-то, но только не своего возлюбленного?
— Л… Любите?.. — переспросил он хрипло. Почему-то очень хотелось получить скорее опровержение, чем подтверждение собственных страхов.
— Люблю, — повторил Оби-Ван. — Я хотел сказать это ещё в тот день, когда ты… Когда ты попал в аварию. Я понимаю, как неуместно сейчас звучит моё признание, но…
Энакин прервал попытки Кеноби оправдаться поцелуем, что оказалось весьма мудрым решением, поскольку Оби-Ван моментально переключился на более интересное занятие, чем длительная речь о том, почему он не должен был говорить те слова, которые больше всего ждал Энакин.
— Я тоже вас люблю, — прошептал Энакин, когда они прервались, чтобы перевести дыхание.
У Оби-Вана был такой вид, словно он не вполне понимал, что творят его руки, снимающие с Энакина куртку, забирающиеся ему под футболку, ощущающие крепкие мышцы и шершавую от шрамов кожу. Потребовалось несколько секунд, чтобы ошеломленный Энакин осмелел и тоже ринулся в атаку. Трясущимися руками он забрался Оби-Вану в форменные штаны и замер, опасаясь, что уже зашел слишком далеко. Но Оби-Ван только поощрил его действия и подтолкнул к хирургическому столу, в который Энакин уперся задницей. Оби-Ван подхватил его за талию и усадил на стол, Энакин обвил его ногами и чуть не задохнулся от новизны ощущений. Железные заклепки куртки звякнули о металл стола, оглушив их обоих, Энакин часто-часто дышал в губы доктору, а тот словно очнулся и отстранился, как-то быстро оглядываясь по сторонам.
Ну вот. Всегда он так. Снова подразнил и не дал большего. Сейчас все вот так глупо и закончится.
— Нужно что-то…
— Постелить? — быстро выпалил Энакин. Рук он так и не разжал. Черта с два он теперь отпустит Оби-Вана, пусть тот даже не старается! — А то жестковато будет, — Скайуокер похлопал ладонью по глянцевой поверхности стола.
Оби-Ван, казалось, думал о чем-то несколько ином, кусая губу. И внезапно до Энакина дошло.
— Рядом… кабинет УЗИ… — попытался донести свою мысль до Оби-Вана Скайуокер.
Тот кивнул, и не успел Энакин ничего сообразить, как доктор Кеноби отцепил от своего зада его руки и скользнул к двери.
— Я быстро. А ты пока… — голубые глаза хитро блеснули, — раздевайся.
