Вчера они с Оби-Ваном и Квинланом вместе с Эйлой поехали в бар отмечать Хэллоуин после работы. Асажж уехала домой, потому что по ее словам Хэллоуин — милый семейный праздник, и ее ждал муж. Кажется, доктор Вос основательно запал на свою молодую коллегу и пригласил ее на танец. Энакин остался вдвоем с доктором Кеноби и впервые ощутил, что ему нечего сказать. Ну о чем вообще говорить с человеком, который улетает на работу в Израиль через… Может, месяц. Или неделю… Сколько там оформляется перевод на новое место работы? Наверное, у Энакина появится новый шеф. Возможно, кто-то менее строгий, имеющий своеобразное уважение к племяннику директора и делающий поблажки. Будь на месте Оби-Вана любой другой столь же строгий заведующий отделением, Энакин благодарил бы судьбу за чудесное избавление от тирана. Но Кеноби, помимо вечных издевательских поручений и прочих бонусов в его адрес, был самым чутким и самым удивительным человеком во всей «Звезде». Энакин был уверен, что как только Оби-Ван уедет, никто не станет общаться с ним, как сейчас. Квинлан, Вентресс… Да кому он нужен будет, если для всех в этой клинике он этакое дополнение к Кеноби? Скайуокеру стало совсем гадко на душе, и он заказал себе двойной виски со льдом, даже не думая о том, как доедет до дома, не парясь, что дядя будет ворчать, даже о том, что завтра будет болеть голова.
Теперь Энакин, проснувшийся только ближе к обеду и, взглянув на часы, осознавший, что в это самое время доктор Кеноби, должно быть, на собеседовании с представителем со своего будущего места работы, не находил себе места. Он ведь так и не признался Оби-Вану в своих чувствах. И теперь, когда вскоре всё перестанет иметь значение, эти чувства искали выход. И нашли его во внезапном порыве творчества.
Энакин никогда не писал стихи. Если, конечно, не считать тех, что он посвящал дочери мэра в средней школе. Он до сих пор помнил пару строчек из того своего творения: «Мы сидим на берегу в зареве заката. Вата у тебя в мозгу, да и в лифе вата». После этого Энакин получил сумочкой по голове, но произведенным эффектом остался весьма доволен. Но вот всерьез за подобный вид творчества никогда не брался, да и вообще считал себя далекой от творчества личностью, несмотря на богатое воображение. Максимум, на что его хватило — освоить несколько аккордов на электрогитаре, подаренной ему дядей, кажется, на шестнадцатилетие.
Но любовь делает с людьми удивительные вещи, и поэтому теперь Энакин вот уже второй час сидел в кресле с тетрадкой и строчил любовное послание в стихотворной форме своему предмету воздыхания. Исписав пару страниц и перечеркнув половину, Энакин перечитал получившееся и остался доволен результатом. Можно было отправить свое стихотворение Кеноби по электронной почте, но это было бы слишком банально. Прошлый век. Нужно что-то поновее, как решил Энакин. И пришла ему в голову гениальная идея, что хоть раз приходила в голову каждому, кто страдал от безответной любви или разлуки с любимым человеком: записать грустный рэп про расставание под какую-нибудь лиричную минусовку.
По счастью, были у Энакина знакомые владельцы студии звукозаписи, а потому труда это не составило, и уже через три часа Энакин был не просто каким-то интерном Скайуокером, а MC Vader. Этот сценический псевдоним он придумал, пока загружал свое творение в аудиофайлы Фейсбука, дабы скинуть лично доктору Кеноби. Но для начала стоило спросить мнения у более широкой аудитории.
Наскоро создав конфу с емким названием «будущие фанаты», Энакин скинул аудиозапись и стал ждать. Первой откликнулась Баррис, которая проводила, как видно, в соцсетях не только все рабочее время, но и выходные. Реакция ее была весьма лаконичной, но зато выразила, пожалуй, всю суть:
Баррис Оффи покинула чат
«Очень даже неплохо получилось, Скайрокер. Я даже прослезилась на припеве. И ещё на строчках «Один звонок разбил мечты — в Израиль улетаешь ты», — писала Асока, отослав для убедительности несколько плачущих смайлов.
«Пиздато», — как обычно кратко и по существу отозвался Мол.
«В понедельник на работе я вскрою тебя за то, что ты заставил меня поставить на паузу Oomph ради двух минут вот этого», — написала Вентресс, тут же добавив улыбающийся смайлик, который у нормальных людей как правило подчеркивал сарказм, но вот в ее конкретном случае лишь подтверждал правдивость сказанного.
«Это, слушай, Энакин… То есть, прости, эмси Вейпер, — подключился к диалогу, наконец, и Квинлан. — Это мило, конечно, но ты вообще заходил в аудиозаписи Оби-Вана?»
Энакин хлопнул себя по лбу на замечание о столь досадном упущении, если учесть, что стену доктора Кеноби он промотал до самого конца, до первого статуса, что датировался 2007 годом, все фотографии профиля пролистал около двадцати раз подряд, а также прошерстил списки всех, кто ставил на этих фотографиях лайки, но не додумался зайти в списки аудиозаписей.
Так, благодаря доктору Восу, Энакин выяснил, что его любовь — убежденный фанат тяжелого рока с некоторым уклоном в классику. Карьера рэпера закончилась так же мимолетно, как и началась, а старая электрогитара благополучно разыскалась на антресолях.
Тем же вечером началась новая сольная карьера Энакина, о чем моментально были оповещены звонкой гитарной трелью жители как минимум трех соседних от холостяцкого жилища Оби-Вана Кеноби домов.
— Разлука проверит чувства наши
Я подарю тебе рубашку
Которая будет пахнуть мной
Не забывай меня, родной! — рвал глотку Энакин, стоя напротив темных окон Оби-Вана и сопровождая каждую строчку того, что в изначальном варианте было рэпом, тремя дребезжащими аккордами.
— Да заткнись ты уже! — раздалось со стороны соседского дома. — Дай поспать, заебал!
— Я вызову полицию! — раздался истерический женский крик, перекрикивающий детский визг с другой стороны.
Однако, Оби-Ван, по всей видимости, не слышал, и Энакин перешел к припеву, самой лиричной части своего творения:
— Возьми в моем ящике стола от любви таблетки
Ты уснёшь, а я проснусь и отдам тебе своё доброе утро
Запиши мой голос и поставь на звонок, детка,
Чтобы помнить обо мне каждую минуту!
***
Доктор Кеноби, вернувшийся домой с деловой встречи, после которой еще заезжал в супермаркет за продуктами и навещал бабушку, а потому приехал достаточно поздно, был удивлен, заметив припаркованный возле своих ворот байк Скайуокера, но не обнаружив самого владельца поблизости. Зато рядом мигом нарисовался сосед, с интересом разглядывающий транспортное средство, задумчиво дымя сигаретой:
— Вот ведь обидно, а! На каких дорогих железяках у нас нынче психопаты всякие разъезжают!
— А что тут, собственно, произошло? — осведомился Кеноби.
— Да сумасшедший какой-то возле ваших окон крутился с гитарой, песни орал какие-то дебильные. Потом копы приехали, так он еще возмущался, мол, «вы хоть знаете, кто мой дядя?» Вот такая нынче молодежь пошла, кругом одни блатные. Чуть что, сразу дядь на помощь зовут. Повязали, в общем, да увезли в обезьянник за нарушение общественного правопорядка. Там таким самое место, — охотно поделился сосед.
Оби-Ван, взглянув на полный пакет продуктов в своих руках, а затем на темные окна родного жилища, вздохнул. Кажется, теперь придется наведаться в ближайший участок.
Скайуокер, за которого Кеноби добропорядочно заплатил залог, объяснив, что является его начальником, а значит и вопросов к нему быть не должно, при выходе из-за решётки со слезами бросился своему спасителю на шею.
— Доктор! Я вам песню написал по случаю вашего отъезда в Израиль, решил сыграть её перед вашими окнами, хотел приятное на прощание сделать, а эта вредная тётка, ваша соседка, вызвала полицию, — пожаловался Энакин с умилительным, почти плачущим выражением лица.
— Это очень мило с твоей стороны, но ни в какой Израиль я не лечу, Эни, уймись, — прохрипел Кеноби, которого стиснули в объятиях. За сегодняшний день он успел взвесить все за и против. Здесь, в «Звезде Бессмертия», и более того — в городе, а теперь благодаря Энакину и во всем штате, он был известным хирургом. Он был заведующим отделения с многолетним стажем. В конце концов, здесь были его друзья с самой молодости и любимая бабушка, живущая на соседней улице. А там, в Израиле, он был бы лишь одним из многих выдающихся медиков, который даже местного языка не знает. Будь он интерном вроде Энакина он бы, конечно, согласился, не раздумывая, но начинать жизнь заново в свои почти сорок…