Брок отбросил штаны, как ядовитую змею, обняв Роллинза.

— Ну что ты, что ты, Джек, — он просто повис на сидящем, изображающем из себя изваяние Роллинзе, нежно гладя его, целуя везде-везде, пока тот не оттаял, не обмяк, принимая ласки. — Просто я не знал, что так получится, — решил все же объясниться Брок. — Мне нужно оформить отпуск.

Роллинз сделался пунцовым, опустил глаза и только после того, как Брок погладил его по щеке, отозвался.

— Извини, — глухо сказал он, инстинктивно потянувшись к поглаживающей его руке, — я думал, что…

— Хуйню ты думал, — поцеловал его Брок, не давая опомниться. — Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой. Малыш, все будет хорошо, я тебя не обижу. Тебя никто не обидит. А сейчас я позвоню, а ты пока уберешь ошметки несчастной подушки, и мы продолжим. Если ты хочешь, — добавил Брок.

— Хочу, — кивнул Роллинз и принялся собирать разбросанный наполнитель, пока Брок звонил в ЩИТ.

Уже через десять минут они снова были в кровати, Брок гладил большое сильное тело, целовал Роллинза то в губы, то в грудь, шепча какие-то нежности, отвлекая больше себя, чем его. Брок внезапно понял, что боится сделать что-то не так, неправильно, навредить. У него были девственные омеги, и Брок с ними был заботлив и ласков, но они не значили столько, сколько значил Джек.

— Брок, — позвал его Роллинз, когда тот уже добрался до идеально проработанного живота, который подрагивал от поцелуев.

— Да, мой хороший? — тут же встрепенулся Брок, не прекращая своего занятия. — Что ты хочешь? Или не хочешь?

— Можешь… погладить меня по спине? — не сразу озвучил свое желание Роллинз, будто просить о подобном было стыдно.

— Конечно, могу, — мягко рассмеялся Брок, предлагая Роллинзу перевернуться, что тот и сделал, уже собравшись засунуть голову под подушку, но Брок ее стратегически отобрал, как и еще две, скинув их на пол, и лег на Роллинза, пытаясь укрыть его всем собой. — Я могу все, что ты захочешь, Джек, — шепнул он ему на ухо, огладив плечи, а потом стал выцеловывать каждый позвонок.

Роллинз гнулся под его губами, подставляясь ласке, льнул, весь податливый, словно воск, а Брок целовал и гладил широкую спину, спускаясь все ниже и ниже. У него стояло до боли, до звезд перед глазами, но он не спешил переходить к главному, лаская своего омегу, желая, чтобы тот запомнил его навсегда, запомнил таким: нежным, ласковым, внимательным. Он практически забылся, лаская Роллинза, спускаясь все ниже, ниже, поцеловал в копчик, лизнул ложбинку между ягодиц и спустился еще ниже, снова с вожделением припадая к приоткрытому влажному, сочащемуся смазкой отверстию. Роллинз подставлялся, прогибаясь в пояснице, выше поднимая ягодицы, уже практически не зажимаясь, дышал шумно, призывно стонал, подаваясь на язык, на пальцы Брока. И Брок дурел, растворялся в этих стонах, а потом приставил член к раскрытой заднице, толкнулся внутрь, ложась на Роллинза, поглаживая его по плечам. Как мог старался не спешить, чувствуя, как поддаются тугие, девственные мышцы, как входит член. Чувствовал, как Роллинз напрягся всем телом, а потом расслабился под Броком, позволяя, впуская. Брок входил медленно, что-то ласковое шепча Роллинзу на ухо. Вошел до конца и сам ахнул от ощущений сжимающих его мышц. Замер, весь напрягаясь, чтобы не начать трахать сразу, дать привыкнуть, и Роллинз сам чуть подался ему навстречу, давая понять, что готов, что хочет.

Про резинки забыли оба, но Брок знал, что Роллинз бесплоден и совершенно здоров из его медкарты, которую видел после недавней диспансеризации.

Брок двинулся на пробу, аккуратно, еще немного загоняя внутрь, и вынул почти полностью. Роллинз застонал громко, просяще, и Брок сорвался от этого почти жалобного стона, вошел почти резко и принялся трахать своего омегу. Роллинз отдавался полно, жадно, ловя движение Брока на половине, двигаясь в такт с Броком.

Они были словно единый организм, словно всегда были друг с другом, словно знали друг друга с этой стороны так же полно. Брок чувствовал, что не сможет остановиться, что повяжет Роллинза, но все же нашел в себе силы, выдавил короткое “Можно?”, и Роллинз только кивнул, выгибаясь. Брок уложил его на бок, целуя шею, плечи, спину, оказывается, такую чувствительную, обхватил член Роллинза рукой и начал дрочить ему, чувствуя, как набухает узел, как все еще тугие мышцы обхватывают его, сжимают, окуная в блаженство.

Роллинз весь напрягся, как перетянутая струна и кончил, заливая спермой себя, руку Брока, постель, сжался на узле, застонал протяжно, громко, и Брока просто снесло от этого, он почувствовал, как кончает сам от этого стона, от этого давления в жарком тесном нутре, и, только клацнув зубами где-то в районе плеча, понял, что чуть не сделал, и что так безумно захотел сделать. Присвоить Роллинза, сделать его своим навсегда.

Они лежали, успокаивая дыхание, Роллинз с непривычки пытался шевелиться, но Брок остановил его от этого необдуманного шага, просто обхватив руками, продолжая целовать шею и спину.

Когда сцепка распалась, Брок аккуратно вышел из Роллинза и тут же перевернул его лицом к себе, утягивая в длинный, нежный поцелуй, словно в пропасть толкнули.

— У меня жрачки нет ни хера, — вдруг сказал Роллинз, до этого самозабвенно целовавший Брока в шею, поглаживающий его почти без стеснения.

— Давай закажем? — пожал плечами Брок. — Я плачу. И это не обсуждается.

Роллинз кивнул, глянул на Брока, что-то прикидывая, а потом заказал еды, которой бы хватило чтобы накормить многодетную семью.

— Я в душ, — сказал Брок, но не спешил подниматься с постели, оставляя Роллинзу простор для маневра, потому что сам был бы не против, пока ждут доставку, искупать его. Просто искупать, оглаживая литые мышцы, гладкую, где не было шрамов, кожу… В это короткое мгновение Брок себе уже много успел нафантазировать, но Роллинз его обломал.

— Иди, я после, — ответил он, возвращая на постель скинутые Броком подушки.

Брок мылся и пытался вообще ни о чем не думать, потому что все мысли возвращались к Роллизну, стонущему под ним, такому доверчиво податливому, такому незнакомому. Брок не представлял, что Роллинз может быть таким чутким к ласкам, отзывчивым и робким. До этого дня Броку бы даже в голову не пришло назвать Роллинза робким, кого угодно, только не его, а вот оно как все повернулось.

Роллинз принес ему полотенце и штаны, предложив, так же халат, от которого Брок отказался, понимая, что просто в нем утонет. Штаны внезапно оказались Броку впору, и он вспомнил, что это и были его штаны, которые он как-то оставил у Роллинза, когда прятался у него от разыскивающего его омеги. Неприятная была история, но Роллинз тогда его просто спас, хотя тот омежка добрался и до него, но когда ему открыла дверь эта гора мышц под два метра ростом, тот даже заикаться ни о чем не стал, просто развернулся и ушел. И больше Брока не доставал.

Роллинз обнаружился на кухне, медитативно следящим за кофеваркой, которая варила вторую порцию кофе, первая была в руках и у него самого.

— Держи, — протянул ему Роллинз вторую кружку, как только кофеварка закончила. Он знал, что Брок пьет черный без сахара.

Брок принял кружку, отхлебнул горячий напиток и уселся напротив, изучающе глядя на Роллинза, который под его взглядом немного стушевался, но все же вне постели остался привычным. Лаконичные движения, завораживающая грация огромного тренированного тела, Брок даже отметил красоту, странную, жесткую, которой раньше не замечал. Брок засмотрелся, по-новому глядя на Роллинза так, что чуть не вздрогнул от поставленной на стол кружки.

— В душ, — пояснил Роллинз, вставая и оставляя Брока в одиночестве.

Доставку привезли, когда Роллинз еще мылся. Брок помнил, что тот любил, если позволяло время, долго стоять под тугими струями, уходя глубоко в свои мысли. Брок его не торопил, понимая, что Роллинзу надо подумать, но почему-то не хотел, чтобы тот думал сейчас слишком долго и обо всем том, что происходит между ними. Об этом можно было подумать после его течки, после того, как они натрахаются, привыкнут друг к другу так или иначе. Брок был уверен, что на службе ничего не изменится, но он почему-то хотел, чтобы изменилось между ними. Внезапно хотел чего-то большего, чем просто секс по дружбе.