Стив только головой покачал.

— Знаешь, я был уверен, что когда мы вернемся с войны, у тебя будет много-много детей. И вот… мы наконец вернулись.

— Если бы не Себастьян, у меня бы не было детей. У меня был бы ты и Солдат. И вечная война.

— Он у тебя совсем-совсем штатский? Конни вот сдает нормативы ЩИТа по стрельбам.

— Себастьян не любит стрелять, хотя я таскаю его на пострелушки, — Барнс уселся на какое-то перевернутое ведро. — Он занимается крав мага, у него хорошо получается. Он актер, Стив, богемное создание, нежный цветуечек, по крайней мере, для меня. Понимаешь, даже если бы он был спецназовцем, он для меня все равно бы был цветочком, потому что я отделение спецназовцев скручиваю, как детей, да и взвод кладу, не напрягаясь. Себастьян не слабый, нет, я никогда не пытался отвести ему роль женщины в наших отношениях, просто я здраво сознаю, насколько сильнее его и живучее.

— Зато он показал тебе, что такое мирная жизнь, верно? — спросил Стив.

— Он научил меня любить, показал, что такое любовь, а это круче мирной жизни, потому что в мире я и в Ваканде жил, — Барнс вздохнул. — Понимаешь, мирная жизнь — ничто, если в мире ты одинок. И если что-то или кто-то будет угрожать Себастьяну, моим детям или моим друзьям, я не раздумывая возьмусь за оружие и положу этому конец, — жестко закончил он.

— Да, — согласился Стив. — В этом я тебя очень хорошо понимаю.

— Знаешь, я почитал всяких мамских форумов, когда выяснял, что для детей лучше, что сейчас модно, чего стоит опасаться, ну так, чтобы быть в курсе веяний времени, так сказать. Начитался историй, где дети явно творили хуйню, а их родители отвечали “ну это же ребенок”. Знаешь, я, если надо будет, своих пиздить буду, чтобы хуйни не творили. Но черт, как бы чужому ребенку шею сгоряча не свернуть, если будет обижать моих малышей, — эти мысли Барнс Себастьяну не высказывал, не хотел беспокоить своего мужа всей этой дурью, которую вычитал в интернете. А вот другу можно было и рассказать о своих сомнениях и опасениях.

— Знаешь, Баки, думаю, дети сами разберутся, — неуверенно сказал Стив. — Хотя вот Майкла в школе после развода Конни начали травить, ну как меня, помнишь? Пришлось вмешаться.

— Взрослые-то сами разобраться не могут, а ты говоришь о детях, у которых еще даже нет сформировавшегося мировоззрения, норм морали и приличия, — не согласился Барнс. — Дети — очень жестокие существа, Стив. И как сделать так, чтобы мои были не самыми жестокими, я не знаю. Как объяснить, что папа, у которого есть арсенал на небольшую армию — не панацея? Как донести, что известность Себастьяна не распространяется на них, и надо идти своим путем? Вдруг они, учась в обычной школе, возомнят о себе невесть что, или, наоборот, будут считать, что мы их в чем-то ущемляем, что не отдали в престижную школу? Но пока только погремушки, подгузники и бутылочки.

— Я думаю, — Стив приобнял Баки за плечи, — вы решите и эту проблему, и все остальные. Вы справитесь. Я в вас верю.

— Конечно справимся… Пока Стив, Лекс проснулся, — Барнс чувствовал, как плач сына выдергивает его из сна. — До следующего раза.

========== 5 ==========

— Колики, — объяснила Дора, хлопочущая над плачущими малышами. — Сейчас я их чаем от колик напою и грелку…

Себастьян, растрепанный, в одних домашних штанах, взял покрасневшего от крика Лекса на руки и принялся укачивать.

— Знаешь, Баки… — начал он. — Помнишь, нам на курсах рассказывали о верном средстве от детских колик?

— Не знаю, насколько это средство верное, — со сомнением заметил Барнс, беря в руки надрывающуюся плачем Мику, — но можно попробовать. Пойдем в спальню.

Барнс был еще более растрепанный, в серых пижамных штанах с красными звездами по ним.

— Дора, ложись, мы разберемся, — предложил Барнс, совершенно не видя смысла в том, чтобы не спали вообще все.

Себастьян сам напоил Лекса чаем от колик, отнес в их с Баки спальню, улегся на спину и уложил малыша животом на свой живот. Тот некоторое время хныкал, а потом уснул, сжав крохотные ручки в кулачки.

Себастьян глянул на Баки и тихо сказал:

— Похоже, работает.

Барнс так же лежал с Микой, которая еще похныкивала, отказываясь крепко засыпать, и поглаживал малышку по спинке.

Когда его дети плакали, Барнс чувствовал себя самым беспомощным человеком на свете, потому что совершенно не понимал, что им нужно. Он уже ждал, когда малыши научатся говорить, чтобы могли объяснить, что болит, чтобы можно было подходить к проблеме действенно, а не просто пытаться укачать в надежде, что это поможет.

— Засыпай, лапушка, я отнесу их, когда уснут, — посоветовал Барнс. Его время сна кончилось, он понимал, что больше не уснет. С другой стороны, лежать вместе с детьми рядом с Себастьяном было безумно приятно, в этом было что-то запредельно счастливое, такое, на что Барнс никогда в жизни не надеялся.

Мика расслабилась, задышала ровнее, Барнс слышал, как успокоилось ее сердце. Вообще, это было что-то с чем-то — слышать четыре сердца вместо двух. Ровно, мощно, уверенно бьющихся.

Барнс нашел ладонь Себастьяна и переплел их пальцы.

Себастьян скоро задремал, придерживая рукой Лекса за спинку. Тот сопел, иногда похныкивал во сне, но больше не кричал.

Барнс лежал, глядя на Себастьяна, на детей и ни о чем не думал. Совсем ни о чем. Он просто был бесконечно счастлив, что у него все это есть.

Погладив совсем уснувшую Мику, Барнс подумал, что оставлять детей спать с ними в одной кровати нельзя. Не тогда, когда они такие маленькие, а Барнс с Себастьяном непривычные к тому, что с ними спит еще кто-то, кроме Стива, который вполне был способен за себя постоять, если придавят.

Он аккуратно поднялся, подставив под Мику руку так, что она просто отлепилась от его живота и легла на сгиб, и понес ее в детскую. Как Барнс ни примеривался, утащить разом обоих малышей у него не получалось.

Отнеся Мику, он вернулся за Лексом и чуть не разбудил его, когда забирал с Себастьяна, но малыш только покряхтел и снова заснул, и Барнс благополучно отнес и его в кроватку.

Выполнив священный долг перед детьми и мужем, Барнс взял ноут и пошел писать статью, забравшись на подоконник, где теперь было его любимое место.

Под тихий шум кулера он вслушивался в тишину квартиры, в которой все, кроме него, спали, печатал слово за словом и думал о том времени, когда у детей начнут резаться зубы.

— Как хорошо, что мы успели со всеми фотосессиями до того, как это началось, — сообщил Себастьян, устроившийся в кресле-качалке перед телевизором с Микой на груди. Лекс сегодня был поспокойнее, а вот Мика никак не утихала.

— Ага, хорошо, — согласился Барнс, который забавлялся с Лекcом на диване. Малыш лежал у него на животе и радостно издавал пока еще совершенно непонятные звуки, пытаясь отобрать у Барнса погремушку. Ну как пытаясь, скорее, делая попытки к ней потянуться. — Камилла скажет, когда все это безобразие появится для всеобщего обозрения? Или верстку статьи пришлют?

— Пришлют верстку, — сказал Себастьян, покачиваясь и вполглаза поглядывая на какую-то французскую нуарную комедию на экране.

Мика ухватила его за палец и потянула палец в рот.

— Я хочу, чтобы дети знали несколько языков, — вдруг сказал Барнс, хотя они с Себастьяном об этом говорили. — Ты сможешь научить их румынскому, а я большому списку на выбор. Ты бы какой предложил?

— Русский кажется вполне очевидным, — сказал Себастьян. — И испанский, хотя я его почти не знаю. Румынский порадует маму.

— Тогда с ними надо говорить на этих языках, — сказал Барнс. — Я читал русских классиков, там очень интересно описывали, как у знати родители с детьми говорили принципиально на французском, популярном в то время. Так почему бы тебе не говорить с ними по-румынски, мне по-русски, а когда вместе, то по-английски. Его-то они точно изучат.

— Мне нравится эта идея, — кивнул Себастьян. — Только не ругайся по-русски, когда будешь говорить с детьми, — улыбнулся он.