Мэтт тихо, почти неслышно сказал:

— Ты – конец моего пути.

И Иви, кажется, верила ему, - в её глазах была глубина, синева, которой Мэттью прежде никогда не замечал, и умиротворённость, и цельность.

Он спал спокойно.

Ему снилась вода, чистая, прозрачная, молчаливая; он стоял у её кромки на песчаном берегу, видел в ней отблески медяного солнца, слышал её робкий, колыбельный шелест.

С противоположного далёкого и затерянного берега его звала Иви.

Вода разливалась у её ног смущёнными кольцами, мягкими волнами, что хотели обмануть её, усыпить её в своей неподъёмной мерцающей толще. Она мерцала обманчиво-ласково, пока не обратилась в багрянец, не поглотила весь свет; пока не поглотила девушку с головой.

А на следующее утро Иви исчезла.

========== Тот, кто был виновен ==========

If you become a nobody

Blind, to your family

Who would you be?

***

Если ты станешь никем,

Невидимкой для своих близких,

Кем ты будешь? (с)

Не хочешь поговорить со мной?

Анна бесшумно склонилась над ним, пытаясь притронуться к его руке в привычном успокаивающем жесте, но он не видел её. Он не видел её лица, обычно уравновешенного и собранного, и сосредоточенного, теперь бледного и взволнованного и будто немного постаревшего; не видел её силуэта. Не было дома и дороги за окном, как не было хрипящего чайника, зашедшегося в сухом кашле, тикающих часов – они молчали, капающей в кране воды.

С ним оставалось лишь его собственное оцепенение – всё остальное было размытым, словно после дождя, расплывчатым, мелькающим, незначительным.

Анна звала его – снова. Его друг и психолог.

Мэтт не слышал её.

Он сидел на холодном полу, и всё, что он хотел – это чувствовать его холод, это молчать, это вспоминать; его голова была прислонена к стене, и руки лежали на коленях.

Он искал её.

Первый день был самым страшным.

В первый день, когда Иви не вернулась к обеду, он сам отправился за ней вместе с Хэнком, проходя по заросшим тропам, тщательно обследуя окрестности дома.

За домом в одной стороне лежала полоса редкого леса, с другой – дорога, ведущая к городу. На обочине дороги стояла заправка, пропахшая дешёвым бензином, затянутая плёнкой масляных разводов, и магазины, недорогие и захламлённые.

Иви не видели ни в одном из них.

К вечеру он поднял на уши поисковые службы и ФБР – он боялся собственных предположений, он боялся тоскливой, скалящейся, несмолкающей неизвестности.

Ночи Мэтт не почувствовал.

Ночи, ослеплённой фонарями, оглушённой, окружённой зычными сиренами и лаем собак, не было.

Утром приехала Анна.

Она заставила его поесть – он не ощутил вкуса еды. Его одежда была грязной и влажной от ледяного пота, в его глазах рябило, его голова кружилась, будто он резко поднялся на ноги после длительной изматывающей болезни.

Второй день постепенно, неспешно и осторожно слился с первым, будто невзначай; он казался сырым, простуженным и беспробудным, хотя светило солнце, и ветер был сухим и тёплым. Лес за домом зевал, пробуждаясь; в голове у Мэтта всё смешалось – чужие, незнакомые голоса, лёгкое постукивание часов – когда мир замирал на мгновение – белёсый свет, треск отломленных ветвей. Кто-то беспрестанно приходил в его дом – спрашивал Мэтта о чём-то, уходил, но входная дверь хлопала всё реже и реже, пока не умолкла вовсе.

Третий день принёс затишье – сворачивались все работы, а Иви так и не возвращалась домой. Он метался по дому, повсюду натыкаясь на её вещи – находя её повсюду. Её телефон на прикроватной тумбочке на половину разряженный, кружка с недопитым чаем, оставленная на столе, резинки для волос в ванной на крючках.

Ночью, давящей, грозной ночью Мэтт постоянно просыпался, пытаясь понять воспалённым сознанием, что разбудило его.

Было тихо и холодно.

Он спросонья, находясь где-то на грани реальности и иллюзии, протягивал руку, туда, где совсем недавно лежала Иви, но находил одну только пустоту. Он мог бы разбить эту пустоту её именем, звать её, но его горло пересохло, и Мэттью не мог выдавить и звука, он мог бы проклинать всех богов, но бумажные боги прятались от него в тени.

Пятый день не отличался от четвёртого, а шестой от пятого. Была лишь болезненная размеренность и пульсирующая, непроходящая, шипящая боль в голове. Ещё была Анна с её раздражающе-добродушным тебе-нужно-выговориться, но единственное, что ему действительно было нужно – необходимо, - всё, что он хотел, это холод пола, это бессознательное, всё отрицающее оцепенение, сковавшее его, стеревшее его в труху.

Анна готовила ему кофе – кофе был излишне горьким и чересчур горячим.

Возможно, он хотел закончить то, что начал. Возможно, он нашёл её.

Мэтт ладонью пытался вынуть жар из своей головы, содрать его со своего лба.

Мэтт так и слышал в её тихих словах это застывшее, так и не произнесённое – она, скорее всего, мертва.

Иви мертва.

Ты не виноват в том, что произошло.

Мэтью знал, что Анна ошибается, что не всё было правдой – с самого начала, что это Иви сама нашла его – кем бы он ни был. Что Иви была умной для того, чтобы выследить, но слишком смелой для того, чтобы выжить, и Мэтт чувствовал, как в нём переворачивается что-то, лопается, словно воздушный шарик, надутый, наполненный мыслями и чувствами.

И Мэтт продолжал сидеть на холодном полу, и молчал Анне в ответ, и молчанием говорил о том, что ей пора уходить: он не хотел – не мог – видеть её.

Он не хотел – не мог – видеть никого.

***

Иви вернулась поздним воскресным вечером.

Иви стояла на пороге его окоченевшего, укутанного неясными предчувствиями и ожиданиями дома. Она была продрогшей, промокшей насквозь – после засухи, затянувшейся на несколько дней подряд, дождь казался особенно крупным, мокрым и необходимым, – озябшей, но, несомненно, живой.

Мэтт застыл перед ней – бесчувственный ко всем и ко всему, деревянный и чуть больше, чем мёртвый.

Он представлял себе это прежде, мечтал об этом – как она внезапно вернётся, как он обнимет её, как проведёт ладонью по её лицу – она вздрогнет или улыбнётся, но стоило признаться хотя бы самому себе – с Иви всегда было всё иначе, не так, как он предполагал, и поэтому не происходило ничего из всего того, что должно было произойти. Вместо этого всё, что он мог делать – это стоять остекленевшим, неживым, придавленным чем-то громоздким и неподъёмным, как Атлант небом, не в силах заставить себя пошевелиться, не в силах заставить себя выдохнуть.

Мэтт.

Она звала его.

Могу я пройти?

Он посторонился, пропуская её, и плотно захлопнул дверь вслед за ней, оставляя дождь и грозы где-то позади, неестественными, ненастоящими. Её голос был прежним, её взгляд был прежним, запах волос, движения, мимика. Вся она была прежней – такой, какой он запомнил её себе, такой, какой он мог воспроизвести её в собственной памяти до мельчайших подробностей.

Иви смотрела на него чуть виновато, снимая ботинки и стягивая с себя куртку – она, наверное, уходила в этом три недели назад, но Мэтт не мог сказать точно, каких из её вещей недоставало.

Её длинные волосы, завившиеся от влажности, казались почти чёрными и закрывали её лицо. Мэтт боялся, что сейчас мог сделать всё, что угодно – что мог упасть перед ней, подкошенным, что мог взять её за запястье, и то сломается, точно ветвь, под его прикосновением; но Иви внимательно посмотрела на него, и это отрезвило Мэтта. Она замёрзла настолько, что её кожа казалась прочной, белой и холодной, точно лёд или мрамор. Она попросила налить ей что-нибудь согревающего.

Он отвёл Иви в гостиную и, пока заваривался чай – густой и чёрный, как она любит – заставил её переодеться в сухое и чистое, как когда-то она – его. На скуле у неё была ссадина, на подбородке царапина – защищалась? – её ногти, всегда аккуратно и коротко подстриженные, выглядели неровно и словно обломано; но Иви не казалась обречённой, или напуганной, или сломленной, и Мэтт заставил себя вспомнить об их основном правиле, об обоюдной договорённости – захочет-расскажет, а потому держал язык за зубами.