Лука кивает…

«Это сон. Это снова сон. Что плохого может быть во сне?»

Протягивает свои дрожащие пальцы. Рывок. Чужое присутствие за спиной, шум разворачивающихся крыльев.

— Полетели?

— Нет!..

Но уже поздно, тело брошено вперёд… подхвачено порывом ветра и опрокинуто в стремительном падении вниз…

========== Глава 7 ==========

По вискам молотком для отбивания мяса… как же больно… глаза не открыть, будто засыпаны толчёным стеклом — приоткроешь веки, и взболтанные в крошево белки потекут по изрезанной лоскутами коже.

Больно…

Крик… не его крик, врезается в уши… громко, так громко, что вот-вот лопнут с противным чавкающим звуком перепонки и тёплая кровь заструится по новому, только что открытому, каналу.

«Не кричи так…» — он сказал бы, если бы умел говорить…

К боли внутри головы добавляется ещё одна — резко, наотмашь, по щекам…

— Очнись же… — голос становится громче, невыносимо слышать этот грохот.

Лука стонет, горло сокращается — хочет вытолкнуть комок, что сгрунтовался в глотке и не даёт дышать.

— Лука, да что же… — знакомый голос. Лера.

— Где я? Ты…?

«Ты тоже умерла?»

— Ты упал в обморок, — Лера поддерживает его голову. — Я пришла к тебе, как и обещала, после семинара. Дома никого. Я вспомнила, что ты любишь приходить сюда. Поднялась. Думала, ты не один. Слышала твой голос, ты с кем-то разговаривал.

Лука с трудом открывает глаза, пытается привстать, в затылке ломит.

— Я разговаривал? — сдерживая стон, поворачивает голову — никого.

— Да. Но ты был один. Стоял возле парапета, а потом упал, как будто тебя ноги перестали держать.

Лука проводит языком по пересохшим губам, кожа местами лопнула, чувствуется железный вкус на языке.

— Точно никого не было?

«Ну, пожалуйста»…

— Точно, — Лера пожимает плечами. — Тут негде спрятаться. Или твой собеседник улетел, — нервный смешок. У неё тоже стресс.

Лука садится, опираясь рукой о бетонную поверхность крыши.

— Что с тобой? — Лера участливо заглядывает ему в лицо.

«Ничего особенного. Я просто схожу с ума».

— Мне надо домой.

«Хватит. Надо заканчивать с этим. Я не могу больше. Я больше не выдержу».

— Давай, поднимайся, я провожу, — Лера поддерживает его, помогая встать.

— Нет, я сам, — он понимает, что обижает её, но сейчас ему не нужны разговоры по душам. — Иди домой. Мне надо побыть одному. Не обижайся. Иди…

Лера хмурится:

— Я не оставлю тебя одного… Ты что…

— Иди, — Лука сжимает губы, одна из ранок снова открылась, неприятно. — Если ты мне друг — уйди. Пожалуйста.

— Я уйду, — глаза Леры становятся влажными, она опускает вниз голову. — Я позвоню твоей матери.

Лука молчит. Пусть делает, что хочет — ему надо остаться одному, ему не надо много времени.

Моргает. Леры уже нет. Он и не уверен точно, а была ли она. Мерещится ведь ему то, чего нет, может, и она привиделась…

Голова кружится… Пасмурно, местами осадки…

По лестнице вниз до своей квартиры. Хочется постучать в дверь и послушать, а есть ли кто внутри. Лука подавляет смешок. Вот забавно, если на стук он услышит голос из-за той стороны: «Кто?»

Ну, точно. Ведь его уже нет. Он умер. Зачем ему жить где-то?

Ключ с пятого раза всё же входит в замочную скважину. Поворот, ещё… всё-таки это ещё его дом. Лука знает, куда идти… вперёд по коридору, поворот…

«Ждёшь, сука».

Стальная тварь щурится с края раковины.

«Терпеливая».

Ноги не держат. Он опускается на пол, прижимается щекой к холодной керамике, тянет вверх руку, нащупывает прохладный бок твари.

Так дальше нельзя. Это должно закончиться. Иначе… иначе… он не знает, что будет иначе. Он знает, что больше так продолжаться не может.

«Сегодня ты напьёшься досыта».

Первый надрез… Это совсем не больно, резиновое ощущение, когда кожа расходится под острым укусом.

Ещё один, выше… ещё…

Закрывает глаза, так легче…

— Ты всё неправильно делаешь, — тихий голос совсем рядом, в самое ухо.

Лука вздрагивает.

Чужак с крыши…

— Как ты? — вопрос застревает в горле.

— Ты не закрыл дверь… — успокаивающе улыбается.

«Как будто тебе нужны двери».

— Ты улетел…

— Но я обещал вернуться…

Лука бы съязвил, будь у него силы, что это какой-то неправильный Карлсон, и шутки у него не смешные… страшные…

— Ты не должен летать один, малыш, — тон голоса становится глуше, а сам он садится рядом, лицом к Луке, обхватывая его ногами. — Я научу…

В голове звенит, а его руку гладит чужая холодная рука, задевая ногтями… когтями?.. тонкие выпирающие рубчики.

— Ты всё делаешь неправильно, — когти становятся длиннее, или это снова мираж, потому что сознание туманится, а глазам верить нельзя.

Коготь цепляет один рубчик, давление, и делит его на две половины — разрывая струну, такое вот впечатление. Второй, третий…

— Много… — смотрит на верёвочки шрамов. — Устал, хороший мой?

Лука устал, очень устал. И очень хочет спать.

— Я научу тебя, как уснуть крепко, — коготь, порвав все рубчики, добирается до вены, впивается в неё одним движением и тянется вниз. — Вот так, дыши, мой хороший.

Кровь уже не сочится из неглубоких порезов, она свободно течёт по руке из разрезанной на совесть вены, стекая по пальцам на пол.

— Холодно, — шепчет Лука, голова обессиленно падает на тут же подставленное плечо.

— Сейчас станет теплее, — его тело осторожно обнимают и прижимают к чужой груди, твёрдой и словно каменной, чужие же руки. — Не бойся, всё уже закончилось.

— Мне холодно, — горячее по холодному — удивительный контраст.

Звон становится сильнее, в голове не остаётся ничего, кроме этого всё усиливающегося звона. Лука чувствует, как его волосы перебирают длинные пальцы, чуть царапая кожу острозаточенными когтями, как его бережно баюкают в странно-нежных объятиях. Краем сознания он улавливает, сомкнувшиеся над своей головой иссиня-чёрные крылья.

«Всё-таки они были, крылья», — слабо улыбается он, не сопротивляясь подкравшейся пустоте, которая оглушает его, заставляя в последней судороге изогнуться в сжимающих его объятиях и тут же обмякнуть в них безвольной игрушкой, в которой жизни было до той поры, пока так хотелось её владельцу.

========== Эпилог. Между мирами ==========

Когда тебе двадцать, люди говорят, что вся жизнь впереди. Люди не знают, о чём они говорят. Каждому отмеряно жизни столько, сколько он в состоянии выдержать. Не более, не менее.

Когда тебе двадцать, ты можешь вдруг понять, что твой путь закончен, даже если ты ничего не успел сделать. Кто-то рождается, чтобы вершить великие дела, изменить этот мир, кто-то для спокойной и унылой жизни, кто-то для ужасающих преступлений, способных всколыхнуть общество в едином порыве отвращения, а кто-то для того, чтобы шаг за шагом прийти к смерти.

Он идёт назад — тот, кто идёт к смерти.

Это не плохо и не хорошо — это просто путь. Мы не выбираем, кем родиться. Так сложилось.

Мысли о смерти в этом возрасте противоестественны, да? Детям кажется, что жизнь вечна и прекрасна. А смерть — это злая старуха с косой и лицом, спрятанным под изношенным капюшоном.

Это не так. Смерть — это просто смерть. И если долго думать о ней — она придёт. Она отправит к тебе того, кто поможет тебе выбрать правильный путь. Да, будет больно, страшно и холодно. Но разве это отпугнёт тебя? Ты чувствуешь это каждый день, так что, в итоге, изменится?

Человек со спящим разумом — он не выживет в этом мире. Он не знает как, он не умеет, он даже не будет пытаться.

И потом, это незыблемо, за ним придёт тот, кто утешит его в печали.

«Сон разума порождает чудовищ».

Надо ли бояться своих чудовищ? Возможно. Но ещё можно полюбить их и довериться им, потому что не просто так ты ими выбран.

— Холодно…

— Уже нет, — осторожное прикосновение к щеке остроопасным когтем, — тебе уже не холодно. Прислушайся к себе.