– Налей вина, выпей бокал, а потом затянись... Дурман для вас – отрава, но очень вкусная. Тебе понравится опиум.

   Анна судорожно схватила бутылку вина, едва не уронив ее. Руки слегка подрагивали, и горлышко позвякивало о край стакана – чистого, но какого-то мутного, как будто залапанного или плохо протертого. Учинни было все равно – лишь бы побыстрее выпить.

   Крепкий алкоголь ожег горло до кашля, до попыток продышаться и нормально вдохнуть. Но даже тогда Анна не отрывала взгляд от Короля, в очередной раз уводящего ее в полный абсурда мир, постепенно приучающий к нему, как приучают к дому волка, дабы сделать из человека дворовую собаку.

   Однако Анне не была о себе столь высокого мнения, чтобы сравнить с гордым диким зверем. Она знала, что слаба – еще с детства, когда впервые поддалась испугу и открыла к себе дорогу потустороннему монстру. И все же с каждым разом ей открывали все новые и новые грани персонального ада.

   Девушка обняла губами мундштук и затянулась. Впервые в жизни она пробовала не только наркотик, даже просто курить, так что первая затяжка также не оказалась удачной и вызвала кашель. Крепко сжав в правой руку прохладный металл и прикрывая левой рукавом рот, Анна смотрела на приближающегося теперь уже действительно монстра, в котором не осталось ничего человеческого. Даже облика.

   Король остановился перед Анной, позволяя той еще пару раз затянуться, его острая морда ткнулась в колени и раздвинула их, длинным языком пачкая задранные юбки, которые таким образом чудовище требовало снять немедленно. Вдали от дома Учинни не должны были волновать мораль, догмы и запреты существующего мира. Первые опиумные сети должны были скоро захватить девушку и изменить ее сознание, а пока чудовище потянуло за пуговицу и оторвало ее с тихим рыком.

   Тени в комнате сгустились до смолянистой пустоты, пожирающей шумы за дверью. Вновь они остались одни.

   – Ночи мало для того, чтобы насытиться, – почти ласково сообщил король, вновь проводя шершаво снизу вверх по ткани, точно проходясь промежности и лону.

   А затем подтолкнул девушку отодвинуться дальше под тень балдахина, укрывающего незнакомое бархатное ложе, изнутри словно оживающее и медленно поглощающее в себя, как болото.

   Анна пятилась, опираясь на руки, и все никак не могла оторвать взгляд от своего кошмара. Вязь символов над сердцем и на руке медленно пульсировала, в такт пространству, изгибающемуся то ли согласно воле короля, то ли из-за опиума, навевающему видения.

   – Насытиться?

   – И пить твое дыхание... – шепот разносился со всех сторон, поцелуями снежными, пуховыми ложился на губы, истощал попытки сопротивляться так легко, как будто Анна изначально и сама являлась марионеткой. – Когда уходит страдание, когда жизнь истлевает, остаюсь я... Я милостив, Анна. Со временем ты поймешь. Когда и твой срок придет, я лично заколочу крышку твоего гроба, чтобы ты не бродила живым мертвецом по Земле.

   Чудовище разъело ткань тлением, а затем склонилось пастью к лону Анны, чтобы прохладным языком провести по нему.

   – Я... – девушка сглотнула ком в горле. – Я не хочу умирать...

   Да, сейчас она хотела жить – до ужаса осознания, что может лишиться своей возможности дышать в любой момент. Даже в этой странной реальности, о наличии которой совсем рядом с обычным миром мало кто подозревает – все равно хотел жить, дышать, чувствовать.

   Анна обмирала от одной мысли, что Король сделает из нее бездушную марионетку, подобную медсестре в школе, и одновременно понимала, что не в силах противопоставить хоть что-нибудь.

   А тело начинало реагировать на ласки, которые столько отличались от творимого ранее. Или это гибкая психика девушки перестроилась, дабы она не сошла с ума и воспринимала происходящее как данность.

   От невидимых поцелуев сохли губы, внизу становилось влажно, а похоть, разбуженная в теле вышитыми Королем рисунками, расцветала желаниями.

   Анна облизнула губы и раздвинула ноги, открывая доступ к себе.

    – Живи для меня, со мной, моим несуществованием, – попросил шепотом король, изнурительной, больной лаской выкручивая Анну, прошитую нитями смерти. Язык неспешно поднялся по животу, как будто заставляя глубокие венки проступать на поверхности черными извилистыми тропками. Добрался до вздымающейся тяжело груди, под ребрами которой бился источник вдохновения всех извращенных идей потустороннего гостя.

   – Ты замираешь под моим взглядом, словно овечка перед волком... Так трогательно, – сказал зверь тихо в губы Учинни.

   Анна стиснула зубы. Да, она понимала, что ведет себя глупо, особенно оказываясь наедине с чудовищем, куда уж более... Но ничего не могла поделать. Можно встать в позу, гордо отказаться от всего – и тогда потеряешь жизнь, обретя не-жизнь марионетки, которая хуже смерти. Можно отдать Верона. Или можно было, ведь Король сказал, что выбрал ее, а, значит, юноша не нужен. Возможно.

   Думать в такой ситуации не получалось. В любом случае, Верон – это тот рубеж, через который она просто не может переступить. Пусть даже и не любит.

   А кровь стучала в висках, томительно медленно разжигала все тело так, что девушка чувствовала, что еще немного – и она будет сама умолять обо всем. Даже маска с расползающейся и тут же опять восстанавливающейся плотью лица не пугала, как несколько минут назад.

   – Я не овечка, – упрямо пробормотала Анна, хоть рот и сводило странной судорогой.

   – Ты не овечка, ты – моя. Каждый твой вздох, каждый твой взгляд, каждый звук, который ты роняешь так глупо... Только моя, – звериное тщеславие заключило девушку в плен, обещая той стать лучшим из блюда, которые готовил себе король. Неспешное смакование бормочущих оправдывающихся губ лишь глубже укрепляло связь. Так пьют старое, бесценное вино, пролежавшее в подвалах несколько столетий. – Ты думаешь обо мне? Ты должна думать только обо мне и перестать быть овечкой. Ведь у тебя есть силы служить мне. Стать очень богатой через смерть, через слабости других. Мы поедем в столицу и откроем новое дело. Я уберу всех твоих конкурентов, Анна... Но ты не выйдешь замуж за Верона. Никогда.

   В странном мире, сплетенном из опиумных грез и магии смерти короля, в ломающей тело жажде, голос искушал и испытывал, прорастал все глубже желаниями, и вот уже девушка со стонами сама целовала тварь, от которой все отшатнулись бы в ужасе. Понимала ли она, чем ее сейчас соблазнял Король? Далеко не все, но чувствовала, что у нее появляется шанс на жизнь, от этого надежда вспыхивала ярким фениксом, питая короля тем, что он только ночью требовал от Анна – эмоциями.

   – Да... Я хочу жить... – шепот прямо в разлагающиеся губы, пока пальцы упираются в мягкость тлена.

   – Будешь... Дыши со мной чаще, – чудовищу хотелось, чтобы поцелуи становились все глубже, дурманил сознание девушки, ядовитой слюной капал на язык, который сворачивался лепестком, чтобы густая слизь скатывалась в глотку и склеивала ее вязко, душа Анну и не позволяя откашляться. Одежда ее вновь начинала тлеть, покрываться черными пятнами плесени, по коже ползли темные следы болезни. Король же целовал Учинни, как лучшее из испробованных блюд.

   А потом развернул спиной и, поставив на колени, стянул с бедер белье, чтобы огромным членом потереться о текущее лоно, которое от слизи стало раскрываться, словно похотливый бутон. Холодное древко терлось между ягодиц, уплотнениями скользило вверх вниз, растирая кожу, раздражая ее и вызывая зуд во внутренностях – свербящая пустота мучила девушку и изводила ее.

   Страшные видения мешались с опиумными грезами, страх и боль с наслаждением, и если бы Король сейчас остановился – это стало бы страшной мукой для Анна. Ужас прошлых ночей оборачивался своей противоположностью.

   Девушка задыхалась, от недостатка воздуха уже плыла голова, и тело сотрясалось в инстинктивных попытках откашляться и избавиться от инородного вещества в горле, однако рожденная королем похоть побеждала все. Анна сама вертела задом, пытаясь поймать плоть чудовища, ощутить хотя бы головку члена, входящего в нее, и насадиться до упора, лишь бы облегчить выворачивающее желание.