И она дышала – согласная со всем и на все, дышала в такт с Королем, теряя сознание и пробуждаясь. Дышала, вновь и вновь пропитываясь разложением и тленом, отдавая ему свое дыхание, свое возбуждение, острой мучительной грани которого не смог бы от девушки добиться ни один человек. Отдавая свои крики боли и стоны наслаждения, уже не задумываясь над тем, что происходит, принимая полностью все, что дают.
ГЛАВА 11
Король не спешил отпустить трепещущее тело, от которого исходил животный ужас и постепенное, нахлынувшее от принятия происходящего блаженство. Не было большей темной серо-мглистой радости, чем та, что даруется миром потусторонним, где духи говорят с живыми. Темный бледный юноша опустил Анну на кровать в тот момент, когда все ее мышцы были расслаблены, когда изо рта перестала литься музыка боли.
– Дыши теперь всегда со мной, – шелестом опадающей в садах листвы приказал Король. – За это я отдал тебе дар.
Анна не ответила, даже не пошевелилась, так и оставшись лежать так, как ее уложило чудовище. Но тому и не нужен был ответ – согласие уже было получено этой ночью.
– Запомни, что всегда приходится отдавать что-то за полученный дар, – бледное лицо с провалами глаз напоминало фарфоровое, которое, если стукнуть, покроется сеточкой морщин, настолько тонка работа. Но именно эти глаза обещали, что все сказанное – правда. И от нее невозможно откупиться. – Ты привыкнешь. Тебе понравится со мной, – пообещал бледный юноша в кровати Учинни.
Все еще пребывающая в бреду девушка смотрела в эти абсолютно черные глаза – без белков, залитые первозданной тьмой, и собственные попытки что-то изменить только этим днем казались абсолютно бессмысленными. Мягкость праха забивала все вокруг пушистым ковром, делая мир серым и странно-уютным.
– Что тебе нужно от Верона? – вдруг спросила Анна. По сравнению с проникающим шепотом Короля, собственный голос слышался скрипом не смазанного колеса. – За что ты ему мстишь?
Король улыбнулся: все шире, шире, пока его рот, казалось, вот-вот не разорвется, как у тряпичной куклы. За белоснежным фарфором лица оказались белые острые зубы, которые вызывали ужас. Вряд ли ночной посетитель собирался давать ответ на глупый вопрос Анны, еще прошитой белыми нитками реальности. Зато следовало научить ее покладистости, и тогда Черный Король прижал тенями девушку к ложу, дернул ее руку к себе и достал сверкающую иглу с красной ниткой, а потом, обмотав предплечье щупальцем, коснулся острием кожи и начал вышивать рисунок, не похожий ни на один из мирских. Иголка входила и выходила, а нить плавно скользила и питалась кровью.
У Анны не оставалось сил ни на что, она лишь лежала, не имея возможности ни шевелиться, ни думать, ни говорить, и поскуливая, глотала слезы. По сравнению с творимым над ней ранее, острая боль иглы казалась почти милостью и не вызывала жуткого противоестественного желания.
Учинни вышивали, как изящную салфетку или платок, рисовали на ней свой узор, который оплел запястье. Игла еще долго играла с кожей и плотью, пока нить не закончилась, и не был сделан завершающий стежок.
– Теперь вопросов нет, – задумчиво поцеловав руку Анны, юноша поднялся с кровати, а следом за ним поползли тени и щупальца.
Анна уткнулась лицом в подушку. Она хотела бы заплакать. Она хотела бы забыть. Она хотела бы не чувствовать боли, остатки которой продолжали бродить по телу. Она хотела бы вернуться в прошлое и никогда не приближаться к тому кладбищу. Она хотела бы быть сильной, чтобы хотя бы хоть что-нибудь противопоставить Королю. Хотела бы – но не могла.
Единственное, чего она не хотела – умереть.
Девушка попыталась натянуть на себя одеяло, но то было склизким, пропитавшимся мерзостью принесенным с собой чудовищем, так что Анна просто попыталась свернуться, надеясь согреться, но от этого начинали пульсировать болью не только проколы, но и все тело. Сил оставалось все меньше, как и возможности выбора, так что девушке пришлось все-таки укрыться и, дрожа от слабости и холода, вдруг сменявшегося накатывающими волнами жара, уснуть.
А утром пришел Верон, то есть жених послал служанок, одна из которых разбудила Анну и сообщила, что та проспала завтрак.
– Сеньор передали, что хотели бы отправиться в кофейню попить горячего шоколада.
Жарко натопленная комната, только вчера бывшая символом свободы, казалась Анне филиалом ада, хотя о прошедшей ночи почти ничего не запоминало. Вынырнувшая из мути девушка очень боялась, что на теле остались какие-то следы, поэтому сразу же отослала служанку, чтобы одеться самостоятельно.
Но почти ничего не было – разве что узор из проколов, прямо напротив сердца. Учинни долго стояла и смотрела на него в небольшое зеркало, висящее на стене. Почти единственная роскошь в довольно бедно обставленной комнате.
– Доброе утро, Верон, – полностью одетая для верховой прогулки девушка подошла к жениху и улыбнулась, постаравшись вложить в движение губ радость от встречи. – Думаешь, сегодня погода нам не помешает насладиться прогулкой?
Верон, который был возбужден невероятно в этот день, поправил на голове шляпу, залился ярким румянцем и тихонечко, словно украдкой улыбнулся.
– Я был бы не прочь прокатиться. Только вот... я... – он смутился. – Давай лучше пройдемся и поговорим. Я читал ночью старые сказки из твоей библиотеки. В них говорится о существах, которые живут под холмами и утаскивают детей. Ты слышала, что эти проказники приходят к кроваткам, если нет оберегов? У вашей семьи странные вкусы на сказки, – юноша подхватил Учинни под локоть и увлек на дорожку по саду. – А в кофейню мы можем дойти и пешком...
Анна отстраненно слушала болтовню, улыбаясь жениху, но чем дальше, тем улыбка становилось все более вымученной. Шаг за шагом, камушки хрустят под ногами... дом все дальше... А вот вокруг все – серо, как в дымке. Вернее сверху-то все замечательно, но внутри каждого предмета и человека – серое марево сердцевины. И от этого мучительно больно сжимается сердце.
– А ты какие сказки в детстве читал? – Учинни постаралась сменить тему.
– Никакие особенные. Про животных и птиц, про принцев и рыцарей, – смутился Верон, видя, что настроение девушки совсем испорчено. Он взял тонкую руку и чуть сжал. – Что-то случилось? Ты бледная и выглядишь очень расстроенной, – юноша ступил под сень деревьев, ведя Учинни по уединенной тропинке, чтобы побыть с ней только вдвоем.
– Все в порядке, – Анна силилась казаться обычной. Не хватало еще расспросов. Хотя зачем казаться обычной – девушка не смогла бы ответить на этот вопрос. Но когда мир смещается, хочется, чтобы хоть что-нибудь оставалось обычным, якорем, за который можно цепляться. – Расскажи мне какую-нибудь свою сказку.
Она и не заметила, как четко разграничила такой простой фразой свое детство и Верона. Ведь действительно – в ее детстве рассказывались негромким нянюшкиным голосом совершенно другие сказки...
Верон погладил большим пальцем ладонь Анны и не продолжил расспросов. Он чувствовал, что-то творится в душе спутницы и очень хотел ее защитить. Ведь он привык быть сильным и оберегать любимую от невзгод. А потому начал рассказывать сказку про путешествие трех братьев, которые хотели найти свое счастье. Один мечтал о золоте и обогатился, как ростовщик, потерявший совесть. Второй стал ремесленником, так как желал обрести счастье своими руками, а третий подался в поэты и умер в дороге без дома и семьи, зато его песни знают во всем мире.
Неторопливые шаги, ветер, сменивший гнев на милость и ставший теплым, запах свежей зелени... Анна невольно заслушалась, успокаиваясь. Верон умел не только писать трогательные письма, но и был прекрасным рассказчиком. И дело даже не в хорошо поставленном голове и умении держать внимание – в юноше чувствовался внутренний свет, притягательный, как все необычное. Пусть Учинни зачастую смотрела на своего жениха очень часто просто как на билет на свободу, во взрослую жизнь, но в такие моменты она любила его по-настоящему. Может быть, и не как жениха, но как близкого человека – точно.
