Проводник – смуглолицая, жилистая женщина с упрямым взглядом и кроткой улыбкой – чеканила что-то про правила поведения в горах, про обвалы, про резкую смену погоды и про то, что в среднем их маршрут займет чуть более четырех часов. Потом она стала рассказывать некоторые легенды о шаманах, реках и озерах, пока группа змейкой взбиралась от берега по той самой вытоптанной тропе на холм. А когда все, тяжело дыша, поднялись на вершину холма, то проводник уже не говорила ни об обвалах, ни о шаманах, а остановилась и, так же как и все, обводила взглядом открывшуюся взору всех зеленую долину.
Мир здесь стоявшим на пригорке казался раскрытой ладонью, а горы, объятые солнцем, – молодыми великанами, радушно встречавшими своих гостей.
Здесь, на вершине холма, тропинка кончалась или же просто больше не была различима неопытным глазом, поэтому далее группа двинулась вслед за проводником прямиком по мягкой траве, в которой тонули кроссовки. Солнце еще не нагревало макушек, а лица освежал ветер, который с особенной силой разбегался здесь, как игривое, непокорное дитя. Конечным пунктом маршрута была названа вершина невысокой горы, с которой открывался вид на цепь горных вершин, скалистыми, неприступными хребтами выстроившихся до самого горизонта, подобно острым зубам громадного чудовища, пытавшегося когда-то заглотить этот кусок Земли и застывшего на века с раскрытой своей пастью, превратившейся в завораживающее зрелище единения иссушенного мира скал и каньона причудливой игры света и тени, пропитанного живительным солнцем, а также слезами тронутых красотой ландшафта смиренных созерцателей неподвластной этой силы, заключенной в нем.
Когда долина была перейдена, группа вошла в лиственничник, облеплявший подножия окружавших долину гор и густо покрывавший их склоны. В лесу галдели птицы, перекликаясь на разный лад, – то тут то там подрагивали ветки, и темная острокрылая точка, едва мелькнув среди развесистых ветвей, тут же исчезала в пятнистой мозаике листвы.
В лесу было значительно прохладнее, нежели на освещенном солнцем открытом пространстве межгорий. Когда Марфа узнавала у администратора все подробности предстоящего тура, та предупредила ее о том, что с собой следует взять как необходимые в походе воду и небольшие съестные припасы, так и теплую одежду – в горах было значительно холоднее, чем в межгорной котловине, в которой находился пансионат. Поэтому Марфа, как и большинство членов группы, надела ветровку еще в своем номере, потому как и раннее утро, несмотря на знойный день, не отличалось теплотой. Теперь же, когда путь группы пролегал по крутому подъему, хотя в лесу и было довольно прохладно, Марфе стало жарко и она сняла с себя ветровку и обвязала ее вокруг пояса. Примеру Марфы последовали и некоторые члены группы.
– В прошлом году мы с отцом ездили на Алдан, – услышала Марфа запыхавшийся голос Савелия позади себя. – Знаете, река в Якутии? Почти каждый год мы ездим туда на рыбалку. И вот в том году приключилась с нами такая штука: на нашу стоянку стала наведываться рысь. Началось все с того, что у нас пропал улов. Прямо из ведра пропал. Ведро стояло у костра – мы собирались варить уху. Ненадолго отлучились, а когда вернулись – ведро перевернуто, а рыбы-то и нет. Сразу заподозрили, что к нам кто-то наведался. Снова наловили и решили понаблюдать. – Савелий остановился, переводя дыхание, – широкая грудь его тяжело вздымалась. Кое-кто из членов группы тоже остановился, с интересом прислушиваясь к рассказу молодого человека. – Так вот, – продолжил он, – долго мы наблюдали, а никто так и не появился. Мы решили сменить место стоянки и прошли вниз по течению. Дня через два история снова повторилась: оставили мы ведро с рыбой у костра, а сами у моторки были. – Теперь остановилась вся группа, включая проводника. Глаза Савелия блестели, а уши почему-то были ярко-красными – то ли от ветра, то ли от смущения. – Оборачиваюсь я, значит, ненароком на костер и вижу: стоит у ведра рысь и лапой рыбу нашу черпает. Вот, думаю, наглая какая! И знает же, когда рыба без присмотра оставлена, а когда следит за ней кто-то! Я окликнул отца. Пока он из моторки на берег вылезал, я громко свистнул. Рысь так и замерла с поднятой лапой и на меня смотрит. Ну я поднял камень и бросил прямо в ведро, чтобы спугнуть ее…
– А если бы она бросилась на тебя? – откликнулась его сестра, которая, вероятно, уже не раз слышала эту историю.
– Все могло быть, – пожал широкими плечами Савелий. – Только когда камень ударился о ведро, рысь отскочила, на секунду приникла к земле, а потом кинулась в лес.
– И что же? – спросил кто-то из группы. – Больше не приходила?
– Больше не приходила, – кивнул Савелий, округлив грудь.
– Смело ты в рысь… – протянул кто-то.
– А чего она чужой улов ворует! – вскинул руку Савелий. – Пускай знает, что не везде она хозяйка!
Этот короткий рассказ Савелия стал поводом для небольшого привала, в продолжение которого кто-то сделал несколько глотков воды, кто-то так же снял с себя накинутую на плечи ветровку, кто-то, напротив, оделся, а кто-то обходил кругом, всматриваясь в смиренно чирикающую лесную чащу.
– А в этих лесах водятся рыси? – спросила вдруг сестра Савелия у проводника.
– Рысь есть, – ответила проводник. – Но она в тайге в основном, к людям не приближается.
– А волки? – послышался обеспокоенный голос.
– В некоторых районах их довольно много, – сказала проводник. – Но здесь мы их вряд ли встретим, поверьте. Здесь вполне можно увидеть лося, оленя, быть может лису. Но волка или рысь – нет.
Однако, после рассказа Савелия и обнадеживающего «вряд ли» проводника, подъем утратил некоторую расслабленность его участников, и даже Марфа стала ловить себя на том, что то и дело всматривается теперь в просветы между деревьями, ожидая увидеть какую-нибудь тень. Но никаких теней не было – лес шуршал и шептался, перебирая в зеленых пальцах листвы золотистые монеты солнечного света, и скоро Марфа снова чувствовала себя в его объятиях гостьей, которой рады здесь и с которой ничего не может произойти.
Савелий, заметно повеселевший после своего рассказа, шел теперь бодрым, уверенным шагом, и лицо его, с тонкими чертами и бесцветными почти бровями, приняло убежденно-начальственное выражение, которое бывает у людей, участвовавших в деле, которое они успели основательно изучить. Такое выражение лица сохранялось у него вплоть до случая, который заставил проводника несколько изменить маршрут группы.
Лес постепенно редел. В просветах между тонкими стволами стала просматриваться вершина соседней горы, что стояла за неширокой межгорной долиной. Группа поднялась уже на достаточную высоту, так что, когда вслед за проводником Марфа вышла на открытую площадку, лишенную всякого укрытия, при виде той высоты, которая открылась ей, у нее слегка закружилась голова и захватило дух так, что вздох, который она невольно издала, получился особенно глубоким и прерывистым.
Дальнейший путь группы пролегал по достаточно широкому, но от того не менее головокружительному серпантину. Проводник уверенным шагом направилась вперед – за ней последовали и другие; и только Савелий, выйдя из чащи леса, остановился как вкопанный, округлившимися глазами глядя туда, где крутой обрыв терялся в дымке склона. Марфа заметила то мгновенное изменение выражения его лица, которое совершенно стерло с него все следы убежденности и начальственности, а само лицо сделалось белым как полотно. Марфе вспомнилось то возбуждение, в котором пребывал Савелий перед выходом группы, его натянуто-веселый голос, и она вдруг поняла, что причиной этому служил страх. Савелий боялся высоты, а быть может, и не только ее, но и всех тех опасностей, которыми наполнен был пеший маршрут в горы. Пусть Савелий всегда был безмятежно-весел, пусть грудь его важно округлялась, когда шутка его или замечание с успехом воспринимались публикой, пусть он гордился смелостью, проявленной им при встрече с рысью, пусть нередко проявлял он хвастовство, но беспокойство и совершенная растерянность, которые тенью лежали на его лице утром, и настоящий страх, которым полны были его глаза теперь, говорили о том, что Савелий был отнюдь не бесстрашен, а даже робок и несмел.
