Возвращаясь обратно домой, Марфа, как заклинание, прокручивала в мыслях образ своего мужа, впервые в жизни всем сердцем желая, чтобы он оказался дома, – почему-то именно в те минуты он вдруг всплыл в ее памяти, предстало перед глазами его живое лицо, улыбка его и взгляд, всегда наполнявшийся любовью при виде жены. Но дом был пуст – темнели его высокие окна, и только одиноко желтел фонарь над входом, освещая входную дверь и гранитные ступени.
Сапфировый свод неба постепенно темнел, укрываясь матовым полотном ночи, бесцветно-черным, двусмысленным и туманным.
Катрич вернулся из Петербурга только в пятницу утром, но в Марфе к тому времени уже остыло ее нетерпеливое ожидание возвращения мужа. Она встретила его более приветливо, нежели обращалась с ним раньше, накрыла к завтраку стол и все время улыбалась ему, ожидая, что он как-нибудь по-особенному выразит ей свою благодарность за ее ранний подъем, радушную встречу и завтрак, который Марфа почти никогда не готовила мужу, за исключением вот таких порывов глухой приязненности. Но Катрич, вопреки ожиданиям Марфы, не только, как ей показалось, совсем не заметил ее особого расположения к нему в то утро, но даже не притронулся к завтраку: Филипп наспех поцеловал жену, поднялся в спальню, торопливо переоделся, зашел к себе в кабинет, собрал какие-то бумаги, после чего спустился вниз и, одарив жену еще одним беглым поцелуем, уехал.
Эта поспешность мужа обидела Марфу. Она испытала чувство разочарования, будто и он, единственный, для кого, как она считала, она была фокусом жизни, вдруг отвернулся от нее, проявив к ней все ту же бесстрастную заученность и формальность.
Катрич часто задерживался на работе, и в тот день он не возвращался домой особенно долго. Стрелки часов уже перевалили за полночь, когда Марфа услышала, что входная дверь дома открылась.
Марфа обернулась на этот звук.
Дверь ее комнаты была распахнута. Поднявшись с кресла, что стояло напротив раскрытого окна, Марфа подошла к двери. Внизу слышались мерные шаги Филиппа, но наверх он не поднимался. Марфа решила не спускаться к мужу, вспомнив его обхождение с нею утром. Но все же она не стала плотно закрывать дверь своей спальни, решив, что это ее действие было бы слишком резким по отношению к ее мужу, которого не было дома больше четырех дней. И Марфа только прикрыла дверь спальни, оставив мужу возможность самому решить, заходить к ней или нет.
Марфа легла на постель, не снимая халата. Она отвернулась от двери и лежала теперь с открытыми глазами, рассматривая тусклую стену, цвет которой совсем нельзя было различить в темноте.
Внезапно на стене появилась желтая полоса света, просочившегося в приоткрытую дверь спальни, – Филипп включил в коридоре второго этажа светильник.
Марфа прислушивалась к шагам мужа, которые медленно приближались. Внезапно шаги стихли – Филипп остановился, но не у двери спальни жены, а чуть дальше, там, где была дверь его комнаты. Некоторое время Марфа не слышала ничего. Вдруг снова шаги – и через несколько мгновений желтая полоса света исчезла со стены. Марфа обернулась. Дверь в ее спальню была плотно закрыта.
На следующий день Катричи были приглашены Алексиной Тимофеевной на празднование юбилея Кирилла Георгиевича. Празднование это проводилось скромно, по-домашнему, в четырехкомнатной просторной московской квартире, где жили Дербины.
В гостиной был накрыт стол, за которым собралось все многочисленное семейство. Приехали сыновья Дербиных, старший из которых привез с собой немолодую уже женщину, назвавшуюся его невестой, Агриппина с мужем и восьмимесячным сыном и сама чета Катричей, которой особенно была рада Алексина Тимофеевна. Она уважала Филиппа, находя в нем ту редкую способность мягко, но твердо держать себя, которая всегда вызывала в ней уважение.
Кирилл Георгиевич заметно постарел за прошедшие три года. Ему исполнялось шестьдесят пять лет. Еще недавно ему нельзя было дать больше пятидесяти, и очень он всегда гордился этим своим моложавым видом. Но потом, как это часто бывает с теми, кто выглядит моложе своих лет, он вдруг резко постарел, его еще густая шевелюра на голове стала совсем белой, а лицо осунулось, щеки опустились, даже обвисли, а на лбу появились коричневые пятна. Он сдержанно улыбался, сидя во главе большого стола, и время от времени поддакивал на замечания своей жены.
Алексина Тимофеевна же нисколько не изменилась. Она была младше мужа на четыре года и всегда выглядела строго на свой возраст, со всех сторон ухоженный и старательно корректируемый. Невысокая, сухая, с пышной темной копной волос без единой проседи, собранных в объемную высокую прическу, она производила впечатление женщины бодрой, энергичной и уверенной в себе, каковой, собственно, и являлась.
Сыновья Дербиных, младшему из которых было тридцать два года, а старшему – тридцать пять лет, были высоки ростом, статны, как отец, с упрямо выдвинутыми подбородками, высокими лбами и жестким изгибом бровей, который делал взгляд обоих твердым и решительным. Агриппина же была маленькой и худой, как мать, с тонкими темными волосами, собранными на затылке в небольшой пучок, бледными щеками и пышными ресницами. Личико ее, некогда бывшее утонченно-прелестным, с нежным розовым румянцем на щеках и веселым взглядом, потускнело, и Марфа видела в нем тщательно скрываемую усталость, лицемерием отзывавшуюся в ее улыбке.
Марфа же была как всегда сдержанна и немногословна, но немногословность ее на сей раз была не следствием ее отстраненности или поиска нужных фраз, а плодом ее задумчивости.
Когда после несвойственной семье Дербиных суматошной встречи, громких поздравлений, самые красноречивые из которых принадлежали Филиппу, все сели за стол, наступило более привычное сдержанное затишье, нарушаемое короткими фразами, исполненными высокомерной учтивости братьев Марфы, субтильно-любезной расположенности Алексины Тимофеевны и скромной заинтересованности Кирилла Георгиевича, и отчасти разбавляемое остроумными оборотами громкой речи мужа Агриппины и ответами на эти обороты Филиппа, который говорил тихо, но которого слышали при этом все. А Марфа следила за этим казавшемся ей вымученным диалогом, потому как – это стало бы ясно не только для Марфы, но и для всех собравшихся за столом, если бы они задумались над этим, как задумалась она, – все, собравшись волей случая вместе, говорили о чем-то пустом и несущественном, но по собственной воле никогда бы не заговорили друг с другом даже об этом, потому как все были людьми разными, далекими друг от друга, даже полярно-противоположными. И единственной точкой соприкосновения их служила Алексина Тимофеевна, прямо или косвенно устроившая судьбу каждого сидящего за столом и упорно теперь поддерживавшая бессодержательную беседу в приторно-правильном, великосветском направлении.
– Филипп, ты ведь ездил на этой неделе в Петербург? – обратилась Алексина Тимофеевна к Катричу, занятому приготовленной ею рыбой «по-гречески». – Твои проекты распространяются теперь и за пределами Москвы?
Филипп смущенно улыбнулся на последние слова Алексины Тимофеевны, которые были сказаны ею для того, чтобы подчеркнуть значимость и важность Катрича, а следовательно, значимость и важность самой Алексины Тимофеевны, бывшей его тещей.
– Мы строим в Петербурге галерею, в которой в будущем предполагается сдавать помещения под выставки зарубежного искусства, – сказал Филипп. – Строительство галереи началось около трех месяцев назад: уже заложен фундамент и началось возведение стен. Проект галереи принадлежит мне, но неожиданно появилась новость, что в него без моего участия внесены некоторые коррективы.
– Какая неудобная ситуация… – протянула Алексина Тимофеевна, со всем вниманием подавшись лицом в сторону Филиппа и сощурив и без того мелкие глаза. – Как же так могло получиться?
– Такое случается, – отозвался Филипп. – В ходе работ заказчик обращается к исполнителю с просьбой изменить проект, например, касательно этажности здания или же изменения конструктивных частей объекта, как, в частности, в нашем случае. Если исполнитель отвечает отказом на подобную просьбу, проект не подлежит корректировке. Однако наш заказчик обратился к другой компании, которая разработала новый проект на основе первого. Хотя в нем и указаны оба проектировщика, авторские права были явно нарушены, и мы намерены обратиться в суд с требованием о защите таких прав.
