Это – прекрасно, поверь мне. Если судить по дате, тебе тогда было четырнадцать? Я тоже писал когда-то, когда ещё был романтиком. А сейчас я – старый прагматик. Поехать что ли к родителям? Они тут живут поблизости. На машине – минут пятнадцать. Как-то мне стало тоскливо – от того, что до двадцать восьмого (июля, а не июня) – полтора бесконечных месяца…»

* * *

Ответ пришёл от Вероны вечером двадцать пятого. Эртебран, получив его вкупе с прочей корреспонденцией, сперва обратился к письмам научного содержания, но спустя минуту не выдержал, вскрыл плотный пакет из Гамлета и извлёк на свой стол в «проректорском» востребованную колоду, рукописи со схемами, снимки – по виду – новые, и пару листов бумаги, исписанных мелким почерком. Карты, вкупе с инструкциями, были спрятаны в сейф с документами, после чего проректор стал изучать фотографии. На первой была дорога – земляная, в пыли – коричневой, пролегавшая между пустошью – холмистой, с низким кустарником, за которой виднелись скалы и полоска воды – далёкая. Вторая из них являла низкий забор из жёрдочек, ромашки – буйно цветущие, калитку – чуть приоткрытую, и почтовый ящик на столбике. На третьей была дорожка, идущая между клумбами – кирпичными прямоугольничками с аккуратно растущей зеленью. На четвертой – сарай за клумбами – глинобитного вида строение, когда-то оштукатуренное, но теперь совсем обветшавшее. На пятой – домишко – оранжевый, с крылечком из двух ступенек, с дверью из тёмного дерева и распахнутыми оконцами. Шестая из фотографий отражала веранду – уютную, заросшую виноградом, и стол на шесть мест – широкий, с видавшей виды столешницей. На седьмой были грядки с растениями – перцем и помидорами, на восьмой – деревья – фруктовые, между дико растущими травами, на девятой – комната – крохотная, еле в себя вмещавшая письменный стол с компьютером, кровать вдоль стены – под полками, шифоньер и трюмо – очень узкое – в виде полоски зеркала с полочкой для косметики. Последняя фотография представила взору проректора Режину на летней кухне – в шортах, в открытой маечке, – занятую готовкой и, видимо, не представлявшую, для чего её фотографируют. Именно этому снимку он уделил по времени основное своё внимание. Затем он вложил этот снимок в карман сюртука – не внешний, а прошитый в подкладке – внутренний, и приступил к посланию:

«Экдор Эртебран,

Вы знаете, я начну сейчас с самого главного – мы уезжаем из Гамлета. Мы с мамой пришли к заключению, что раз Арвеарт находится так далеко от Америки, то нам не имеет смысла оставаться жить в Калифорнии. И Джон поддержал нас в этом. А теперь обо всём по очереди. Сперва я должна признаться – я кое в чём обманула Вас. Простите меня, пожалуйста. Речь идёт о Вашем портрете из «Тысяча Лет Коаскиерсу». Я знаю, куда он делся. Экдор Ардевир порвал его и обрывки выбросил в мусорку, а я их оттуда вытащила. Но сложить их не получилось. Мне не хватило терпения. А мама, когда их увидела, то забрала «для склеивания» и ещё при этом сказала: «Должна же я хоть когда-нибудь проявить хоть в чём-то участие». Но это сейчас неважно. В общем, случилось следующее. Я вернулась в Гамлет двенадцатого. С тринадцатого по пятнадцатое я ничего не делала, ничего такого существенного, а шестнадцатого июня я наконец не вытерпела и рассказала маме о картах экдора Таерда и о раскладе на Рейверта. Мама ушла в свою комнату и вернулась оттуда с флакончиком. И я разложила на папу, но совсем ничего не почувствовала. Мама страшно расстроилась, а я объяснила следующим – что мы – в другом измерении, и поэтому карты не действуют. Тогда она предложила проверить на Виргарте Марвенсене. Но я отказалась на Марвенсене, и мама тогда сказала: «Проверь на Джоне, пожалуйста. От него тут вещей предостаточно». И я принесла свою книгу… ту самую – с его надписью, а в ней у меня хранилось Ваше письмо с фотографией, то есть с её обрывками. И я их оттуда вытащила, а мама спросила: «Что это?» И я тогда объяснила, и она начала их рассматривать и при этом чуть не заплакала, а затем попросила отдать их ей. И я понимаю, конечно, эту её реакцию. Помните, я говорила Вам, что бабушка там, в больнице, вытащила из сумочки папину фотографию, а потом порвала и выбросила. И мама как-то сказала мне, что боль за ту фотографию по-прежнему её мучает – больше, чем боль за письма, которые дедушка с бабушкой прочитали и уничтожили. И теперь, возвращаясь к теме, Вы ведь не возражаете, чтобы она хранила его? Ваш портрет… в таком состоянии… Для неё он имеет, я думаю, символическое значение. И, кстати, я ей сказала, что Вы и папа – ровесники, и что Вы – холостяк по жизни и отдали всю жизнь Академии. Ну и вот, и она после этого забрала «Минотавр» с фотографией и унесла их в комнату, а я разложила карты и услышала голос в сознании, хотя он звучал как в действительности. И это был Джон, как выяснилось. И знаете, что он сказал мне? «Меня не вполне устраивает, что ты намерена пользоваться этим подарком Таерда». И затем он сказал после этого: «Не гадай на отца, пожалуйста. Этим ты мало что выяснишь». Я спросила: «А как можно выяснить?» А он мне тогда ответил: «Приедешь в Дублин, подумаем». И ещё он сознался кое в чём – что он и был «подсознанием», с которым я разговаривала через эту Картину-копию. И я на него обиделась. Просто теперь я думаю, что он меня контролирует, хотя он успел сказать мне, что он ни во что не вмешивается. Но на деле всё, что я делала, всё это согласовывалось… я всё обсуждала с «Картиной», любые свои решения. Так мы поговорили, и потом он пропал куда-то, и мама вернулась с кофе, и я ей тогда сообщила относительно папы и Дублина, и мы с ней пришли к тому выводу, что Джон, разумеется, знает, жив ли папа и где он находится, и что с ним случилось в Англии. И ещё она мне сказала, что Джон появлялся, оказывается, пока я училась в школе. Привозил ей продукты, как раньше, и помогал финансово. А утром она сказала: «Давай переедем в Ирландию. Продадим наш дом этой Дороти и купим домик под Дублином». Дело в том, что Дороти Робинс просто уже достала нас с предложениями о выкупе. И потом мы полдня смотрели на разные объявления с ирландских сайтов недвижимости, и составили длинный список, и написали риелторам, и мама отправилась к Робинс, а Джон позвонил ей на «сотовый»… (это средство связи, мобильное) и сказал: «Позабудь о Дороти. Дом продавать не надо. Отправляйтесь спокойно в Ирландию, выбирайте, что вам понравится, остальное – моя забота. Цена не имеет значения». И потом он сказал после этого: «Я перевёл вам деньги на билеты и на гостиницу…» И мама тогда проверила – через банк, электронным образом, а на счету оказалось ровно сто тысяч долларов. Это как раз та сумма, что нам предлагали Робинсы. Вот такая у нас ситуация. Неожиданная, как видите, но в целом мы с мамой радуемся. И я за неё – тем более. Наш Гамлет – такая провинция, Вы даже не представляете. Билеты мы уже выкупили – вылетаем из Сан-Франциско двадцать третьего, в семь по-местному. А в Дублине мы забронировали отель с солидным названием – «Грэшем Отель» (на О’Коннелл). Правда, Джон попросил передать мне, что в «Уголке на О’Коннелл» мне нечего будет делать до официальной даты сбора альтернативщиков. Ну «нечего» значит нечего. Экдор Эртебран, скажите, кем бы он ни являлся, между нами ведь невозможны личные отношения? Между мной и экдором Смитом? Ведь он обо мне заботится только на том основании, что я обладаю способностями выше среднего уровня? Я много об этом думала. И меня это так пугает… – этот факт, что всё, что я думаю, лежит в его компетенции. Интересно, с такими талантами, каков его балл по Эйверу? Десять тысяч? Пятнадцать? Двадцать? Я бы не удивилась, если бы я вдруг выяснила, что все эти «Наблюдатели» («эртаоны третьего уровня») – не люди, а гуманоиды из какой-нибудь дальней галактики. У нас, между прочим, любят такого рода фантазии. В каждом втором романе нас кто-нибудь завоёвывает. То марсиане какие-нибудь, то осьминоги с Юпитера, то монстры с какой-нибудь Проксимы. То же самое – в кинематографе. Так что мы уже все просвещённые и готовы к любой ситуации. Но у нас это всё – фантастика, а у вас, полагаю, в реальности. Не то, что вас завоёвывают, а то, что просто присутствуют… И в принципе всё свидетельствует именно в пользу этого. В Иртаре не существует «теории происхождения». Даже в виде простой мифологии. Их собственная история – всего лишь три века с хвостиком и совсем ничего до этого. Но в самом Арвеарте, надеюсь, я найду хоть какие-то сведения? Почему даже там история – это тысяча триста тридцать, плюс ещё три года для точности. А что у вас было раньше? До этого исчисления? Экдор Эртебран, простите, но просто мне интересно и я почему-то чувствую, что все эти «Наблюдатели» в этом как-то замешаны – в вашем происхождении. Они ведь – не люди, правильно? Даже если судить по внешности. Ведь Виргарт проговорился: «Он не был обычным смертным…» Я рисовала Джона приблизительно класса до пятого. И рисунки все сохранились. И что? На кого он похож на них? В нём нет ничего человеческого. Он в тысячу раз красивее любого из наших секс-символов (простите за выражение). И «риззгиррский хрусталь» вдобавок. Этот хрусталь хранится в Центре экдора Таерда, с прочими артефактами, вывезенными раскольниками. И Марвенсен объяснил мне, что Риззгирр – в созвездии Лебедя. Значит, наша бутылка – с Риззгирра? Помните, я писала Вам? По виду она – такая же, как этот «риззгиррский» камушек, судя по материалу и по её свечению.