Я фыркнула:

— Что-то ты не рвешься спасать навозных мух, слепней и прочую пакость от неминуемой смерти.

— Не понял сарказма. Что заставило тебя предположить, что я занимаюсь спасением людей?

Действительно, с чего я это взяла? Я потерла переносицу. По подбородку мазнул мокрый рукав, весь облепленный песком. Тьфу, гадость какая!

Я рывком села, с недоумением оглядывая сырое измятое платье. И руки, и босые ноги, высовывающиеся из-под подола, были словно не мои — распухшие, выбеленные водой до синевы. За пазухой ощущалось некоторое неудобство. Я пошарила там и обнаружила недоеденный мантикоров обед — две рыбешки прилипли к животу, одна забилась подмышку.

— А! — обрадовался Амаргин. — Это кстати. Давай их сюда.

— Ты непоследователен, — объявила я. — Ты вытащил человека, то есть меня, из мертвого озера. После этого ты утверждаешь, что не занимаешься спасением людей.

Он пожал закутанными в черный плащ плечами.

— Мои утверждения так же субъективны, как и любые другие утверждения. Ты имеешь право доверять им, а имеешь право не доверять. Истиной они не являются в любом случае.

— Последнее высказывание тоже субъективно.

— Ага. Правильно мыслишь. Может, когда-нибудь из тебя выйдет толк.

Повозившись на нагретых солнцем, слежавшихся за века сокровищах, я кое-как поднялась на ноги и отряхнулась. Песок мгновенно ссыпался с платья, складки расправились. Амаргин искоса поглядел на меня и хмыкнул.

Я подошла поближе. Заглянула в котелок. Вернее, это был не котелок, а большая чаша-кратер с ручками в виде прыгающих львов, установленная прямо на угли. Чаша была явно выкопана Амаргином из кучи драгоценного барахла, но снаружи она уже закоптилась, а внутри вовсю бурлило варево, мелькали какие-то куски, сверху плавала пена. Выглядело все это устрашающе и донельзя аппетитно.

— Что там у тебя? Есть хочу смертельно.

— Не удивительно. Рыба осточертела, наверное?

— Я бы сейчас и рыбы целый воз съела… Слушай… — Меня вдруг пронизало догадкой, прошило наискосок, от левого плеча, через грудь, через лоно и вышло из правого колена. — Ты… когда… когда меня нашел?

В черных амаргиновых глазах проскочила искра. Нарочито медленно он встал, отошел к стене, где была свалена куча плавня, выбрал несколько окатанных водой досок и аккуратно подсунул их в костер. Потом сказал, явно провоцируя мой страх:

— Сегодня.

— А… какой сегодня день?

— Новолуние, разгар звездных дождей. Люди из города думают, что сегодня суббота, день Поминовения.

— Холера черная!

Я тяжело плюхнулась на кучу золотых монет. Амаргин усмехнулся:

— Ну и физиономия у тебя, Лесс! Столько пафоса, столько драматизма! Только слезы в голосе не хватает. Да и текст не годится для высокой трагедии. "Холера!" — это грубо и безыскусно. Ты бы еще сказала: "Лопнуть мне на этом месте, если не прошло четыре дня!"

— Так… провалиться мне, если не прошло!.. И не фыркай, пожалуйста. Мне надо как-то… осознать это, что ли… Черт! Я ведь по-правде утонула в этом проклятом озере!

Черпая дым широкими рукавами, Амаргин нагнулся через костер и крепко взял меня за плечи.

— Хватит переживать. Ты упала в воду, я тебя вытащил, какого рожна тебе еще надо?

Я шмыгала носом.

— И ведь тебе тонуть не впервой, разве нет? — продолжал волщебник. — Не принимай эту историю так близко к сердцу. Вытащили тебя — радуйся.

— Радуюсь изо всех сил, — я уныло вздохнула. — Ты сейчас сгоришь.

— Не сгорю. Давай, подбирай губу и прекращай хлюпать. Быть серьезным — значит считать себя слишком важной величиной, чрезвычайно ценной для мироздания, а наша с тобой ценность — вещь более чем сомнительная. Или ты другого мнения?

— Да нет, собственно… Хотя, сказать по правде, очень хочется быть ценным и незаменимым. Хоть для кого-то.

— Для кого-то? Заведи себе блоху. Здесь кроме тебя никого нет, будешь самой ценной и незаменимой. Возлюбите друг друга, но берегись, век блохи короток. Ибо мироздание вряд ли заинтересуют ваши душераздирающие страсти.

Я, неожиданно для себя, разозлилась:

— А мне плевать на мироздание!

— Не выйдет. — Амаргин воровато оглянулся, нагнулся еще ниже и шепнул: — С ним приходится считаться, с этим мирозданием. Точно тебе говорю. Поверь мне, как более опытному. Оно слишком большое, и характер у него сволочной. Эдакая здоровенная волосатая задница, которая висит у тебя над головой и никуда не девается.

Он выпрямился, строго поглядел на меня, задрав бровь, и подытожил:

— Угу. Никуда она не девается.

— Отстань, Амаргин, — взмолилась я. — Я есть хочу, а ты меня баснями кормишь.

— Это можно совмещать, — жизнерадостно заявил он, однако закатал широкие рукава, бесстрашно ухватил чашу голыми руками и вытащил ее из костра. — А что у нас с ложками?

Я глядела, как бледные длиннопалые руки ворочают раскаленную чашу, величиной с небольшой тазик, полную крутого кипятка, и размышляла: эта демонстрация необыкновенных способностей, способностей мага — аргумент в споре или просто хлопоты по хозяйству, которым этот невозможный человек не придает особого значения? С Амаргином никогда не знаешь, что он на самом деле имеет в виду.

— Ложек нет. — Сбитая с толку этим представлением, я окунула палец в похлебку, обожглась, — Уй! — и сунула палец в рот. — В кладах ложки не предусмотрены. Зато полно острого оружия приемлемой величины, всяких там кинжалов, стилетов и ритуальных ножей, их можно использовать в качестве столовых приборов.

— Ты же была в городе, — недовольно поморщился маг. — Купила бы себе ложку, миску нормальную… Одеяло, между прочим, теплое. Август за середину перевалил, скоро осень. А тебе тут жить. Что головой качаешь? У тебя другие планы? Ладно уж, горе мое, держи. — Он достал из-за голенища грубо вырезанную деревянную ложку. — А то с тебя станется встать на четвереньки и лакать суп по-собачьи.

— У меня пока никаких планов. Я вообще не очень понимаю, на каком свете нахожусь.

А похлебка оказалась крайне вкусной. Кроме рыбы, там плавали бобы, лук, морковка, кусочки колбасы. Она была горячей, душистой, соленой (в отсутствие Амаргина я жарила рыбу на прутиках, а вместо соли посыпала пеплом) и ее было много. И я не могла оторваться, пока не слопала почти половину, и только тогда сыто вздохнула.