Из кухни тянуло горячим сладким запахом, там варили варенье. У меня даже слюнки потекли — так вкусно пахло. Когда же Мораг с Ратером угомоняться? Есть хочу! И доходягу нашего кормить пора!

Эрайн выполнил мою просьбу лучше, чем я ожидала — Пепел, выспавшись, встал на ноги. Он был еще очень слаб, но, осмотрев его, я с удивлением обнаружила, что кошмарные отеки сп а ли, твердые черные синяки почти рассосались, на ранах шелушится корка, и под всем этим вполне можно прощупать сросшиеся ребра. Пепел упоенно чесался, сковыр и вая струпья с ран, его приходилось шлепать по рукам как маленького.

— Хай, Гриф! Рыжий, не сутулься! Спину держи! Еще раз.

В животе у меня недвусмысленно забурчало. Скоро они там?

— Ба-ать, а ба-ать! Ося зюззит! Бать, ося! Боюсь!

Малышка за соседним столом испуганно заерзала.

— Кыш, кыш! — Бородатый громила помахал рукой над мисками. — Ешь скорей, и по мордахе не размазывай. А то все осы твои будут.

Второй, совсем еще молодой парень, только хмыкнул. Расколупал вареное яйцо и з а сунул его целиком в рот. Меня взяла беспричинная злость. Ни с того, ни с сего. Захотелось огреть парня чем-нибудь т я желым по маковке.

Я раздраженно отвернулась. И заметила, что Пепел сидит с блаженно-сосредоточенным выражением на ф и зиономии, запустив руку за пазуху аж по локоть.

— А ну прекрати чесаться! Скребешься как шелудивый!

Он поспешно выдернул руку и вытаращил на меня глаза:

— Что ты так кричишь, госпожа моя? Не пожар ведь.

— Извини.

Я смутилась. Что на меня нашло? Пусть себе скребется. У него там все зажило, чеши — не хочу.

Очевидное доказательство эрайновой магии меня впеча т лило. Эрайн — волшебник, мне до него еще расти и расти. Только бы он справился со своей полуночной фюльгьей. Мне ле г че — у людей с Полночью нет такой дикой взаимной ненависти. Люди придумали преиспо д нюю, а преисподняя — это не Полночь.

Интересно, у всех магов есть фюльгья? У эхисеро тоже? А может быть… может быть гении, о которых говорила Ама Райна — это и есть фюльгьи? Тогда, получается, у меня есть гений. Это Ската — гений? Сияющее облако, «светильник мой, огонь любви нетленный»? Н и чего себе огонь любви…

Погоди. Амаргин говорил, что фюльгья — твое отражение в каком-то из миров. Не об я зательно Полночь, не обязательно Сумерки, есть еще миры, более дальние, более чуждые. Может, гении эхисеро — оттуда?

Какая теперь разница. У меня есть Ската.

А у Скаты есть я.

И что же мне с этим делать? Наша связь обоюдна: Ската приходит, когда нужна мне, и я, по идее, должна отвечать ей тем же. Если она звала меня — я не слышала. И даже если бы услышала… в Полночь я не полезу! Еще чего! Меня там съедят!

Я сейчас сама кого-нибудь съем.

— Ося! Ося! Ай! Кусит!

— Катинка, руками не размахивай. Тогда не укусит.

— Кусит, кусит! Боюсь!

— Кыш, пошла! Там яблоки варят, вот и осы. Ешь быстрей.

Бородач помахал над столом похожей на лопату ручищей. Его сосед тупо жевал, изо рта у него торчали луковые перья.

Оса покружилась под потолком, сунулась было к нам, но у нас на столе ничего инт е ресного не нашлось, если не считать горки зеленых стружек от пепловой палки. Певец не гл я дя отмахнулся, оса вильнула в воздухе и села мне на рукав. Хорошая оса, полосатая. На мою фюльгью похожая. Такая тя п нет — мало не покажется.

Оса задумчиво переползла с рукава на голую кожу. Цепкие насекомые лапки защек о тали. У осы была ладная треугольная головка и миндалевидные, аспидно-черные, как у Ск а ты, гл а за. Из заостренного брюшка то и дело высовывалось жало. Я знала что она не укусит, если ее не трогать. Но все равно стало немного жутко. Я бы на ее месте укусила. Потому что п о тому.

Пепел перегнулся через стол и ударил меня по руке, сбрасывая осу.

— Какого черта!? — тут же взбесилась я.

— Леста, с тобой все в порядке? — он пытливо смотрел на меня.

— Я в порядке, а вот ты…

— Ай, кусит, кусит!

— Да никто тя не укусит, Катинка. Не хнычь.

— Куси-и-и-ит! Боюсь!

— Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, — промычал парень набитым ртом. — Гля, на хлеб села.

Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не сообр а жая.

— Все, Катинка. Ешь спокойно. — Мужик смел на землю полосатый трупик и припо д нялся, чтобы достать его сапогом. От пре д чувствия хруста у меня волосы дыбом встали.

— Стой!

Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тел ь це.

— Ты чо, девка? Девка, ты чо?

Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух — она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.

— Тяпнет же, — прогудел над моей головой бородач. — Брось! Дрянь всякую подбирает…

— Жалостивая она, — услышала я голос Пепла. — Видеть не может как кого-то бьют.

— Дык… оса же! Катинку вон спугала.

— Пойдем, Леста.

Я почувствовала как меня поднимают за локоть.

— Пепел… — меня все еще трясло.

— Пойдем.

— Скаженная девка, — бормотал за спиной бородач. — А с виду и не подумаешь…

На крыльце я споткнулась о ноги одного из зевак, но Пепел подставил плечо. Осу я так и несла на ладони. Она сучила лапками, маленькие жвала беззвучно щелкали. Живая. Живая. Боже мой, он мог ее раздавить.

Пепел отвел меня за дом, к зарослям репейника и крапивы. В зарослях явно скрывался овраг и оттуда тянуло гнилью — должно быть, в овраг сбрасывали мусор.

— Положи ее вот сюда, под лопух, — посоветовал Пепел. — Отлежится твоя оса. Он ее только помял.

Я присела на корточки, протянула руку меж стеблей и осторожно стряхнула насекомое на землю. Оно упало не на бок — на лапки. Отлежится, да. Он ее и правда не раздавил — тол ь ко помял.