Он улыбнулся. Я насупилась.

— Ничего не изменилось, правда? — прошептал он. — Госпожа моя прекрасная, разве я похож на лягушку?

— На жабу ты похож, перегревшуюся на солнце, — буркнула я. — Если тебе нужна при н цесса, то ты не ко мне обратился. Принцесса тут недалеко песни горланит.

Мораг и вправду во весь неслабый голос распевала альханскую «Голубку». Ратер н е громко подпевал с передка, не держа обид на высочество. Вдвоем у них неплохо получалось.

— Не сердись. — Пепел все еще улыбался. — Мы просто движемся вперед, ощупью, всл е пую, натыкаясь друг на друга, наступая на ноги, пугаясь и пугая. Не сердись.

— Я не сержусь, с чего ты взял?

— Губки надуты у моей прекрасной госпожи. Если бы я был хитрее, я бы сказал, что ты правильно начала и не надо оставлять попыток. Немного больше чувства, немного больше доверия к пар т неру…

— Пепел!

— Ах. Но я бесхитростен, и весь перед тобой как на ладони. И не так хорош, как в лу ч шие времена. За каждый твой поцелуй — по стакану крови, но — увы! — они не расколдуют п е регревшуюся жабку. В чем честно признаюсь. Увы мне, увы.

— Это что, признание в любви?

— Вроде того.

— Пропасть! Ты же поэт, Пепел! Где твое высокое исскуство, где изысканные метаф о ры, изящные ставнения?

— Слов нет, — ухмыльнулся он. — Поток иссяк, и в горле пересохло. Правда, прекрасная госпожа, мне отчего-то больно говорить.

— Промочи горло.

Я сунула ему флягу и откинулась на покрытую мешковиной солому. Пощупала св и рельку сквозь платье. Вздохнула. В груди у меня щемило, хотелось плакать. Увы мне, увы.

— Не летай, голубка, в горы, — пели хором принцесса и сын паромщика.