Молодой человек, большой и неуклюжий с виду, услышав свое имя, вздрогнул и поспешно наклонил голову. На его лице вспыхнула радость, с какой молодость всегда встречает друга.

- Добрый день. Мы же договорились, что вы будете называть меня Джастином.

- Простите, я забыла. - Говорить с ним легко, он прям и прост, и он спрашивает то, что действительно хочет узнать.

- Как себя чувствует ваша матушка?

- Благодарю. Мазь по вашему рецепту действительно помогает. Она уже почти может сжать руку в кулак. Левую. С правой все не так хорошо.

- Я хотел бы осмотреть ее.

- Пожалуйста, мама в саду. Вот сюда.

- Со мной… я привел старого знакомого, который давно хотел с вами встретиться. Если, конечно, вас не затруднит… - Джастин Локвуд деликатен до робости. Ирен иногда говорит матери, что доктор Локвуд, верно, и у комара просит прощения, прежде чем его согнать.

- Лейтенант Перье - вот так неожиданность!

- Я рад, что вы узнали меня, мадемуазель Ирен. - Твердый высокий воротничок вынуждает его высоко держать черноволосую голову. У него твердый подбородок и полные губы полускрыты черными усами. - Но теперь не лейтенант Перье, а просто Лоран-Пьер-Симон Перье, к вашим услугам.

“Я хочу остаться в Японии”, - собственный голос, произносящий это, помнится сейчас чужим. Восточная гряда гор затянута синеватым сонным туманом, который может разорвать лишь солнце. Пусть спят горы, пусть спят. Не нужно ни о чем вспоминать. Что было - то прошло.

- И вот однажды к принцессе прилетела золотая птица с синими глазами и принесла с собой цветок, алый как кровь. И принцесса сама обернулась птицей и улетела, и более ее никто не видел.

Последнее старуха произнесла почти со злостью, ее пальцы быстро и сердито накидывали петли на спицы, и еще более сердито подпрыгивали, разматываясь, разноцветные клубочки.

***

Япония, дорога из Эдо в Киото, 1863г.

Сайто

Ехать в заплечном мешке было вполне удобно - походка у того, кто нес его, была вразвалочку, шаг широкий. На привалах его выпускали погулять, и несший его раскатисто хохотал, когда его почтительно спрашивали, не является ли черный кот его хранителем.

- Это мой талисман. Он принесет мне удачу и славу. Выпьем! - отвечал тот, кто считал теперь себя хозяином черного кота.

- Премного благодарен, Серидзава-сан, - угодливо кланялись спрашивавшие и с готовностью протягивали чашечки, в которые Серидзава щедро плескал из большого бутыля.

Больше трехсот человек двигалось по дороге в Киото. Дорога не видела такого количества вооруженных людей сразу вот уже более двухсот лет. Все они желали мечом завоевать себе славу и признание, поэтому откликнулись на призыв стать в ряды те, кому надлежало поддерживать в Киото порядок и охранять сёгуна во время его визита в столицу.

Иной раз на привала черный кот видел Кондо и те, кто шел вместе с Кондо. В той человеческой жизни, которую он помнил, Сайто пришел в штаб Шинсенгуми гораздо позже, когда Кондо уже стал командиром, пусть и деля этот пост с Серидзавой Камо.

И вот теперь он мог видеть, как все начиналось. Кондо, Хиджиката, Окита и остальные, кто выступил с ними от додзё Шиэйкан, ничем не выделялись из массы остальных ронинов. Пока - ничем.

Поэтому кот просто ехал в заплечном мешке Серидзавы, ел на привалах ошметки рыбы, которыми Серидзава его угощал, ночью отправлялся охотиться на полевок и крыс, но утром всегда был на месте, иногда притаскивая задушенную мышь или крота - к шумному восхищению Серидзавы и его людей.

Если бы тогда, два года назад, он не услышал того, что услышал…

“- Ирен должна остаться в стране, которой она принадлежит.

- Мэри, но как же ты без нее? Она - твоя дочь. Пусть не ты ее родила… Господи, что я говорю - Мэри, милая!..

- Джеймс-Джи, дети вырастают для того, чтобы уйти в свою жизнь. В свою собственную жизнь. Как можно пересаживать деревце с родной ему почвы?”

Если бы он это не услышал… Если бы не это - он бы просто ушел из усадьбы, едва занялись пучки хвороста, бережно и вдумчиво подложенные именно туда, где и никто бы из людей их не заметил. Но кошачье чутье много тоньше человечьего. И уж запах пороха он почуял еще до того, как занялись тонкие хворостинки. Да что там чутье - никто не стал бы таиться от кота, когда приносил брикеты с порохом и расладывал их под полом, вдумчиво. Так, чтобы остались в огненной ловушке все, кто был в доме. Раскладывавший хорошо знал усадьбу, недаром он много-много лет был здесь садовником.

Кот мог просто уйти и не будить задремавших женщину-иностранку и ее мужа, вернувшегося как раз накануне. Не вести их за собой из дома. Не носиться с мяуканием вдоль ограды, когда дом запылал и из него послышался жалобный крик. Но увы, что может сделать кот? И уж помешать женщине броситься в пылающий дом, помешать сжечь руки, отпирая заклинившую дверь, за которой визжала от ужаса кухарка - всего этого кот точно не мог.

Кто знает, что было бы, если бы погибли все, жившие в усадьбе, а не только рыжая воспитательница? Он хорошо видел, как Хиджиката довел ее до ворот усадьбы, и как она даже не попрощавшись с ним, только что-то гневно фыркнув, зашагала к дому, потом задержалась у колодца, зачерпнув воды и умывая разгоряченное лицо… Если бы она не задержалась у колодца, может быть, она и не заметила бы чужого человека. И тогда этот чужой человек, не желавший лишних свидетелей, не убил бы ее одним молниеносным ударом, так что она даже не успела вскрикнуть. Йайдо, подумал тот, кто скрывался в обличье кота. Йайдо, искусство мгновенного выхватывания меча. Чужак с помощью садовника Хиосаки оттащил труп в темноту, так, чтобы его не видно было из дома. Никто ничего не услыхал.

Он не питал теплых чувств к иностранцам - ни в кошачьем обличии, ни тем более в человечьем. И проследив за торопливыми вороватыми движениями обоих поджигателей, за тем, как они все подготовляли, перешептываясь с, как ему казалось, крысиным подвизгом, кот вспрыгнул на ограду энгавы и уселся там. Он взвешивал. Пока первые донесшиеся до него дымные запахи не развеяли его сомнений. Тогда только он проскользнул с энгавы в дом.

Если бы ее родители погибли, эта маленькая принцесса, - так называл ее иногда приемный отец, - возможно, осталась бы в Японии. И все могло повернуться совсем неожиданным образом.

- …Эй, Бакэ, иди-ка сюда, - позвали его. Мерное покачивание прекратилось, и мешок осторожно опустили на землю. - Привал.

========== 12. Ветер и запах цветущего персика ==========

Япония, Киото, 1864

Окита

Волки мы, хороша наша волчая жизнь…

(В.Высоцкий)

Пряный, шумный, цветочный, ветреный и яркий, Киото успел стать его городом. Так непохоже на простой и грубоватый Эдо, как непохож белый рис на рис бурый. Часто в свободные от патрулирования часы он отправлялся побродить по улицам один, ходил, смотрел, впитывал, и ему казалось, что этот праздничный и чуть лукавый город входит в него, как входит с дыханием воздух, и даже ребра расходятся, стараясь впустить город в грудь. Он дышал городом, как воздухом, полной грудью, весело и свободно. Город пах по-разному - острой пьянящей опасностью, сладкой и не менее пьянящей победой, холодной кисловатой наживой, пряной продажной любовью, свежей цветочной красотой. Город нес в эти дни дух приближающегося праздника и запах персиковых цветов, о котором Соджи старался не думать, потому что слишком многое напоминал этот запах. Особенно невыносимым был этот аромат сегодня.

…У того, кто упал сегодня у моста Сандзё, раскинув руки, судорожно скребя ими по земле, были большие глаза с длинными и густыми ресницами, как у женщины или ребенка. Перед смертью в этих широко раскрывшися глазах был дикий страх и безграничное отчаяние, и Соджи отчего-то подумалось, что без женщины тут не обошлось. А потом прибежала - нет, почти прилетела, птицей выпорхнула из-за поворота, - молоденькая девушка, одетая как для долгого пути. И с птичьим горестным криком упала на труп.

Убитый был дезертиром. Подвизался ли он в Шинсенгуми еще и в качестве шпиона, как утверждали соглядатаи Ямадзаки, Соджи не был уверен. Но и одного дезертирства ему было достаточно, чтобы не задумываться, выхватывая меч. Когда меч покидал ножны, Соджи переставал быть человеком и сам становился мечом. Меч нес смерть, и он, Соджи, также нес смерть. Он был ее орудием.