- Идем к деревьям, а то потом не выберемся. Паланкин шествия видно и оттуда, - прошептал Соджи. Изуми послушно кивнула. Ему пришлось пробиваться сквозь толпу, ведя, почти таща за собой Изуми. И выбравшись под кроны деревьев, они продолжали держаться за руки, когда все огни вдруг разом погасли и упала тьма, которую не могли разогнать ни звезды, ни слабенький свет лунного нарождающегося серпика. “Хочу, чтобы она была со мной”, - подумал Соджи и сильнее сжал тоненькие пальчики Изуми. Они сели у толстого дерева, не видя друг друга, лишь продолжая держаться за руки; Соджи хотел было обнять девушку, но все его мышцы словно онемели и он не в силах был двинуться.

- Мои родители хотят скоро вернуться в Европу, - словно отвечая на его мысли, сказала Изуми. Соджи со страшным усилием поднял руку, наослеп протянул ее, и его пальцы чуть задели ее волосы. Словно не заметив этого, Изуми продолжала с тихим смешком: - Папа говорит, он накопил материала достаточно, чтобы думать над ним следующие десять лет.

- А вы, Изуми-сан? - Получилось как-то очень отстраненно, слишком уж вежливо, слова находились с трудом. Вместо ответа он ощутил ее руки на своих руках.

- А я хочу остаться, - как ни в чем не бывало продолжала Изуми тем же горячим шепотом. У Соджи словно помутилось в голове от прихлынувшего счастья, и дальнейшее он едва расслышал - про то, что Изуми хочет изучать медицину, что в Эдо есть врач-японец, который обучался у голландского врача, доктора Меердевоорта, которого хорошо знает ее отец, что этот врач даже согласен взять ее в ученицы…

- Я хочу остаться в Японии, - повторила она, и Соджи, не видя, почувствовал, что она улыбается. Божество велит молчать во время своей ночи, вспомнил он. Осторожно обнял Изуми и притянул к себе, и она положила голову ему на плечо, легко дыша теплом ему в шею, куда-то возле грудной ямки. Оба затихли, не закрывая глаз, слушая шорохи и шепоты ночи, слушая дыхание друг друга. Где-то вокруг сотни мужчин и женщин сливались в объятиях под покровом непроглядной ночи и под покровительством древнего божества. Соджи казалось, что все вокруг было сейчас зачаровано, и нельзя спугнуть эту тишину, нельзя торопиться, нельзя двинуться, чтобы не исчезло это чудесное, сильное и теплое, что рождалось в эту ночь вместе с соединением мужского и женского божества. Есть время молчания, время темноты и тишины, время рождения…

Они сидели рядом, просто обнявшись, потеряв счет времени, и понемногу тьма и тишина отпускали их. Соджи уже готовился пошевелиться, снова ощутить свое тело и тело девушки рядом с ним, когда небо за лесом вспыхнуло и осветилось, и мгновение спустя раздался глухой громовой удар. Вокруг в темноте послышались испуганные голоса.

- Гроза, недаром так парило днем, - стараясь говорить спокойно, произнес Соджи. - Идем домой, может успеем добраться до дождя.

И словно подгоняя их, раздалось еще два глухих удара, и новая вспышка осветила часть неба над лесом. Соджи очень надеялся, что он ошибся, что вспышки были совсем не в той стороне, где находилась усадьба Сэги Комона. Может, им не стоит спешить… Он вытащил из-за пазухи складной бумажный фонарь, свечу и кресало, быстро зажег и пристроил фонарь на бамбуковую палочку.

- Идем. - Изуми робко улыбнулась в ответ, и он взял ее за запястье.

- А как же мадемуазель Дюран?

- Хи-сан обещал мне присмотреть за ней. На него можно положиться.

- Надеюсь, твой друг понравится мадемуазель Дюран, - весело прошептала Изуми, крепче сжимая его руку.

По лесной тропинке они почти бежали, неяркий свет фонаря прыгал по темным, угрюмым стволам деревьев. Соджи очень хотел снова услышать удары грома, увидеть еще одну молнию, убедиться в том, что вспышки и грохот был всего лишь грозой, и что в усадьбе Сэги все спокойно и мирно. Но вспышек больше не было, и только где-то впереди, там, куда они шли, между деревьями то и дело мерцал свет. И Соджи замедлял шаги, прислушиваясь и всматриваясь в темноту, которая щерилась вокруг них. Он уже ругал себя за то, что решил идти к усадьбе - надо было остаться у Мёдзин до утра.

Колокол в маленьком буддистском храме неподалеку от усадьбы ударил четыре, когда они поднялись на небольшой холм, откуда был спуск к дому. Изуми пронзительно закричала - усадьба Сэги была объята пламенем. Метались в огненных муках кипарисы, пылала старая слива у ворот, домишко садовника превратился в большой костер. С треском обрушились в огненное буйство балки главного здания, и следом провалилась крыша, взметнув в черное небо тучу искр.

Комментарий к 10.Праздник темноты и огонь сквозь ветви деревьев

(1) - Куроями мацури, “праздник темноты” отмечаемый в 5-й день 5-й луны в храме Рокуся Мёдзин (сейчас Окунитама)

(2) - из цикла “Времена года”

(3) - подушка для сидения

(4) - большие барабаны

========== 11. Сказка о маленькой принцессе ==========

“Глупый ангел пятнадцатилетний,

Иностранка испуганных лет”.

(А.Вознесенский, “Юнона и Авось”)

Танжер, наши дни, 40 дней назад

Ева

Ходить из одного дома, где спит похожим на смерть сном молодой мужчина, в другой дом, где также спит похожим на смерть сном другой молодой мужчина - в этом есть что-то от неудачного фарса.

Но оставаться в одиночестве надолго, смотреть на теряющую полноту луну, проваливаться в ночь… Ева набрасывает светлую шелковую пашмину, Ева выходит из дома, Ева спускается по крутым узким ступенькам и ныряет в ущелья улочек. И неожиданно натыкается на Билаля, который идет ей навстречу. Ни разу до этого Билаль не попадался ей на улице. Ни разу за все время, пока она его знала. Ни разу за все время, пока он был чем-то вроде секретаря и агента при Ките - при Кристофере Марлоу, ее самом давнем друге, который знался с тех времен, с каких Ева только и помнила себя. У их породы есть странная особенность - они мало что помнят из времени до того, как их обратили. Воспоминания о человеческой жизни стираются, поглощаются последующими событиями - так же, как поглощается их человеческая природа другой, нечеловеческой.

Но Билаль, араб-писатель, которого неизвестно как и неизвестно где нашел Кит, был несомненно человеком. И человеком была старуха Харуна. Вместе с именем Харуны на ум Еве пришел плащ - расшитый золотом и каменьями с одной стороны и рваный, выцветший и бедный с другой. Плащ Харуна ар-Рашида, калифа и мудреца. Что кажется бедным и грязным - не всегда им является, произносит в ее голове знакомый голос Кита Марлоу. Она хочет спросить Билаля, где теперь тело Кита, но спрашивает совсем другое.

- Что такое “привратница”, Билаль? - Они уже поднимаются по грязным ступенькам на самый верх, в жилище Харуны. Араб в ответ виновато пожимает плечами.

- Учитель, - так он всегда называет Марлоу, - учитель назвал ее так; так же ее всегда называл и я. “Привратник - тот, кто при вратах. Ни там, ни здесь, ни внутри, ни снаружи - при вратах”. Когда я был мальчишкой, она уже была такой старой. Ей, верно, больше сотни лет.

Больше сотни лет. Для человека это много.

Убывающая луна на одном из круты поворотов лестницы плеснула в Еву горсть своего серебра, заставив зажмуриться. “Зачем я иду к ней? Чего я хочу? О чем тоскую?..” Плещет в лицо луна, плещет звенящим холодком света, который не дано ощутить никому, кроме существ их породы. Луна утихает только в комнатке Харуны, где узкие окна завешаны темным полупрозрачным газом, лишающим луну ее силы.

- Интересно было бы посмотреть, где он сейчас, - говорит Ева, внимательно смотря в лицо лежащего Сайто. - Нашел ли, кого искал?

Она говорит, и сама понимает, что говорит глупость - если бы Сайто уже выполнил то, зачем отправился так далеко, то не лежал бы он так неподвижно. Ни там, ни здесь, ни внутри, ни снаружи, ни живой, ни мертвый…

Харуна поднимает на нее глаза, отрываясь от вязанья - она вяжет что-то сложное и очень пестрое, многоцветные нити мелькают в коричневых сухих пальцах.

- Утро уже прогоняет ночь. В такое время я обычно рассказываю мальчику сказки, - говорит она. Маленький немой слуга, сжавшийся в комочек в углу ковра на подушке, робко улыбается. Ева не ощущает его природы - словно он тень, словно его и нет. Он не вампир и не человек, он темен и невнятен…