- Нет, не хочу прическу.
Попытка Ирен носить японскую прическу окончилась неудачно - помада с жиром и воском, использующаяся для закрепления прически, раздражала кожу головы, кроме того, волосы Ирен были тоньше и мягче, чем волосы японок - служанка Цую, которая и сооружала прическу, с сожалением говорила, что один нормальный волос по толщине как у Ирен два или три. Необходимость беречь прическу и спать на высокой узенькой деревянной подставке не давала нормально выспаться и, промучившись три дня, Ирен почти с ожесточением вымыла волосы до скрипа и по-прежнему днем просто закручивала их в свободный жгут на затылке, закрепляя двумя длинными деревянными шпильками, а на ночь заплетала в косу.
Ирен потеребила прядь, выбившуюся из жгута. Ей очень хотелось завести с матерью задушевную беседу, но она решительно не знала, с чего бы начать. Мысли путались и разбегались, и в конце концов она выпалила первое, что пришло в голову:
- Мне так жаль мадемуазель Дюран.
- Почему? И почему именно сейчас? - мама, казалось, совсем не удивилась вопросу.
- Не именно сейчас, а вообще, - немного смутившись, ответила Ирен. - У тебя есть папа, у папы есть ты, у меня есть и ты, и папа… - “и “старший братец” Соджи” едва не вырвалось у нее. Ирен испуганно моргнула и поспешно добавила: - А у нее никого нет. Она совсем одинокая.
- Прости мне прямой вопрос - ты жалеешь ее оттого, что чувствуешь свое превосходство, не так ли? - проговорила мать, внимательно и серьезно, без тени улыбки смотря в глаза Ирен. Это была правда, Ирен тотчас осознала, что мама попала в точку, но сам вопрос ее рассердил.
- Конечно, сирота, не знавшая своих родителей и живущая в семье из милости должна чувствовать свое превосходство… - она отвернулась.
- Не стоит говорить о жалости, если ты ничем не можешь помочь, - сказала мама, ничуть не изменив мягкого серьезного тона и словно не услышав слов Ирен. - Жалость должна быть деятельна.
“Я как раз и собираюсь действовать”, - чуть было не выпалила Ирен, но вовремя прикусила язык - не стоило выдавать их с Соджи план.
- Мама, а если бы ты не познакомилась с отцом, за кого бы ты вышла замуж? - неожиданно для себя спросила она, желая загладить свою резкость.
- Что за вопросы? - рассмеялась мама. - Разве хорошо воспитанная барышня должна задавать подобные вопросы? - добавила она по-французски.
- Ну а все-таки - за кого? - не отставала Ирен.
- Наверное… ни за кого, - подумав, ответила мать и мечтательно улыбнулась, глядя на гитару, которую она продолжала держать в руках. Ирен поняла этот взгляд - еще в Швейцарии она слышала, что такой музыкальный талант, как у ее мамы, редкость. “Поистине се звуки горние, не нашей грешной юдоли”, - говорил директрисе пансиона, где жила Ирен, пожилой священник, которому привелось слышать мамину игру. Мама, наверное, могла стать знаменитостью.
- А ты жалеешь? - шепотом спросила Ирен.
- Нет, - быстро и твердо ответила мать. - Нет. Ни на единое мгновение.
Окита
- Когда мама играла, все замирали и не могли пошевелиться. - Гэта Изуми звонко шлепают по земле, его дзори звучат гораздо глуше. Они не пошли по большой дороге, которая сейчас должна быть полна паломников и просто любопытствующих, направляющихся на Празднество Темноты, а свернули на узкую тропинку, которая вела через лесок прямо к основной аллее, по которой должно было следовать праздничное шествие.
Рыжая воспитательница следовала позади с угрюмым видом; ради праздника Изуми уговорила ее надеть комон и вместе со служанкой помогла правильно задрапировать его и завязать пояс. И Соджи с удивлением заметил, что рыжая круглоглазая иностранка вовсе не так уродлива, как ему всегда казалось. Может, ее портило именно варварское платье, подумал он и украдкой взглянул на Изуми. Он был сейчас уверен, что уж Изуми-то даже варварское платье - такое, например, в каком иногда ходила ее приемная мать, - не могло испортить.
Чем более темнело, чем ближе подходили они к храму и чем слышнее делались звуки собравшейся толпы, тем сильнее сосало у Соджи под ложечкой. Он прекрасно знал, зачем в эту ночь мужчины и женщины приходят к храму Мёдзин, но то, что и он окажется здесь с девушкой, которая теперь занимала почти все его мысли и желания, словно бы забылось за придумываниями плана как сбагрить Хиджикате рыжую воспитательницу.
Когда они с Хиджикатой сговаривались вчера вечером, тот, искоса поглядывая на старательно завязывающего пояс Соджи, вдруг обронил как бы невзначай - “Когда первая женщина оказывается девственницей, мужчина всегда в проигрыше”. Он не уточнил, что именно хотел сказать этим, и Соджи ответил что-то вроде “Вам виднее, Хиджиката-сан”, намекая на богатый опыт Хиджикаты в посещениях ночного празднества. Однако что Хиджиката имел в виду, было ясно как день, и эту мысль Соджи старательно отгонял.
“Прошу вас позаботиться о моей дочери, Окита-сан. Я знаю, что вы смелый и честный человек и не допустите, чтобы ей была причинена какая-нибудь обида”. Ничего такого не было в этих словах Мэри-сан, и сказано это было с ее обычной мягкой полуулыбкой, прячущейся в уголках тонких губ, но Соджи в ответ багрово покраснел и поспешил почтительно поклониться и заверить, что он приложит все усилия.
У святилища была уже довольно большая толпа, но Соджи сразу заметил Хиджикату - как и было условлено, тот поджидал их как раз там, где тропинка выходила из леса. Соджи уловил оттенок изумления и неподдельного интереса в том взгляде, который Хиджиката бросил на Дюран-сан - так смотрят на диковинное животное, которое непонятно как укрощать и что с ним вообще делать.
Еще не совсем стемнело, но главная аллея была ярко освещена, все ждали шествия с огнями и затем полной темноты, в которой мужчины и женщины уединялись попарно в окрестных кустах и под деревьями, стараясь соблюдать полнейшую тишину, что требовалось обычаем.
- Держись ко мне поближе, - тихонько сказал он Изуми. На помосте, ярко освещенном большими фонарями и факелами, уже началось праздничное действо, пестрая разряженная толпа вокруг волновалась и дышала. И понемногу томительное ожидание толпы передавалось и им двоим. Соджи видел, как мужчины жадно шарили глазами вокруг, выискивая себе пару на эту ночь, да и женщины не слишком отставали - он не раз слышал, что на Празднике Темноты даже почтенные матери семейства вели себя как похотливые самки в период течки.
Люди все прибывали, кто-то сильно толкнул Изуми, так что она едва не упала. Соджи потянул ее за рукав, поставив прямо перед собой и закрыв от толчков, и поймал счастливый благодарный взгляд, когда она быстро обернулась. Теперь он мог видеть, что ее ушки чуть оттопыриваются, видеть тонкую шейку с выступающей косточкой позвонка над воротом комона, пару выбившихся из прически тоненьких коротких прядок, падавших на эту беззащитно острящуюся косточку. Соджи с усилием оторвал от нее взгляд и оглянулся, ища Дюран-сан. Как бы там ни было, за нее он тоже отвечал. Но заметив, что совсем рядом с воспитательницей маячит широкоплечая статная фигура Хиджикаты, он успокоился.
Изуми была, видимо, поглощена действом, которое уже началось - медленным и величественным движением девушек в старинных одеяниях, с длинными струящимися волосами, сбегавшими почти до цветных подолов одежд, - и почти не замечала, как то и дело по толпе пробегали словно бы волны, как то и дело то один, то другой мужчина выбирал себе партнершу и почти выдергивал ее из толпы. Соджи очень хотелось обнять Изуми, просто обнять и ничего больше. Если бы Мэри-сан знала, что такое Праздник Темноты, она ни за что не позволила бы дочери придти сюда. Соджи вдруг пришло в голову, что ее приемные родители не будут весь век жить тут, в Японии, и что если они просто увезут Изуми? А храмовое действо продолжалось, и вот уже спустился по ступенькам храма и поплыл по главной аллее, идущей от храма, большой паланкин, окруженный факельщиками в церемониальных одеждах. В ушах отдались звуки тайко(4), сопровождавшие движения паланкина, на котором был установлен переносной алтарь, в котором мужское божество храма следовало к женскому божеству, дабы соединиться.
