День напролет скакал Арслан, пока увидел перед собой ополье - бранное место; взрыта грудь земная, кровью полита, кровью сотен, тысяч дивьих людей, о которых разве только старики теперь когда вспомнят. Стелется туман меж вросших в землю останков и не растет на поле трава, и не гнездится в поле птица, не рыскает зверь. Все тихо, недвижно в мертвом поле, и даже туман стелется незаметно людскому глазу и кажется не колебаемой ни малейшим ветерком завесою; и лишь топ княжьего коня разгоняет туман.

- Зачем тревожишь наш покой? - услышал ясский князь шипение, подобное змеиному. - Зачем топчешь кости тех, кого поверг здесь когда-то злой Громовик и оставил не живыми и не умершими? Ступай своей дорогой!

Гнев ударил в голову Арслана, однако взглянул он на корчившуюся у копыт его коня тварь - и гнев его сменился жалостью. Перебило твари хребет, и пресмыкалась она, не в силах ни жить, ни умереть. Поднял он меч, готовясь окончить страдания дивьего отродья, но услышал шип изнизу:

- Постой, витязь! Не убить меня земным железом, принесет мне смерть лишь железо небесное. Видишь меч возле руки моей?

Меч, что лишь мощному витязю по руке, сам собою светится голубым - как будто пляшут по нему болотные огоньки. Мгновение помедля, поднял Арслан меч, который когтистая лапа, видно, все время своего мученичества тщилась схватить, и одним ударом перерубил шею полуживого дивьего чудища.

- Дай тебе судьба счастья, витязь… - прошипела, умирая, тварь. - Возьми меч из небесного железа да помни - кого б ни бил ты этим мечом, бей его лишь один раз.

Закатились белые очи твари и стала она одним цветом с землею, на которой лежала.

Скачет, скачет князь ясов, и меч из небесного железа грозно отблескивает неземным голубоватым светом.

========== 7. Воин и Змей ==========

Когда-то в незапамятные времена…

…белые каменные змеи, безглазые, безухие, лежали, свившись кольцами, будто любовники в страстном объятии. Шшшш, о какой любви вы речь ведете? Нет ее там, нет. Вот холодные белые камни, вот мхи-лишайники, на эти камни все лезущие и влезть не могущие. Вот древняя могучая тайна, этими камнями хранимая. Вот и все. Больше ничего нет у белых каменных змей, свившихся в темном мху - не было, пока не подошел, подгоняемый в спину солнечными лучами. Оглянулся на клонящееся к западу солнце.

- Постой! Не входи!

Не летает ночная птаха днем, не летает днем серый большеротый козодой. Не летает, не садится на плечо, не вьется у самого лица…

- Ойна!..

Нет птахи-козодоя, на месте птахи - она… И нет у Свейна слов, чтобы встретить ее - есть только счастье, которое само бьется под ребрами, как малая пташка. И чем ближе подходит Ойна - светлая, в платье белого полотна, в платочке сереньком, - тем сильнее колотится счастье в ребра, бьется, словно в страхе, что сейчас исчезнет она и снова не будет ничего, кроме неба, клонящегося к западу солнца и белых камней в темных мхах. И не в силах был поверить в свое счастье, пока не обнял Ойну, пока не прижалась она к его груди, сама прячась в его руках от всего мира, как робкая птаха.

- Любый мой… Боялась я не успеть; пока дожидалась, чтоб ушла бабушка, чтобы заснул братец, извелась.

- Ойна…

- Много страхов ждет тебя, Свейн… - Прижимается крепче, теснее, то ли сама укрываясь, то ли его укрыть пытаясь.

- Главное, чтобы пропустили меня змеи.

- Нет! Змеи меня послушают, пропустят. Не в том страх.

- Если ты ждать меня будешь, никакие страхи…

- Молчи! Помнишь ту ночь, когда встретились мы с тобою? Помнишь колодязь, оконце болотное? То самый первый. Миновал ты его, помогли тебе. И второй миновал, - вспыхнули щеки Ойны, - миновал, когда от богатства отца моего отказался. Ночь ту… Туман синий… помнишь?

- Я тогда и не видел ничего вокруг… Тебя одну видел.

- Слушай! Много колодязей у бабки - два явленных в этом мире да другие, которые в тот мир выходят. В тот мир - нижний, навий. Куда дерева корнями проростают, куда страсти людские уходят, где нет ни вчера, ни сегодня. Мир, где заря с зарей расходятся, чтобы никогда уж не встретиться. Безвременье…

Говорит, говорит Ойна - а сама все крепче в рубаху Свейна вцепляется, так что и косточки на пальцах белеют.

- Должна была я бабку заменить, стать Владычицей Безвременья. А Арслану-князю суждено было стать жертвой - ибо не может новая Владычица удел свой без жертвы принять, сил у нее не хватит. А отпустить меня бабка согласна только с тем, кто навьи колодязи ее пройдет.

Молчит Свейн, только крепче ее к себе прижимает и ладонью по волосам гладит.

- Что ж молчишь? Почему не спросишь, как так вышло, что княжья дочь - ведьма? Почему не оттолкнешь?.. - и сама уже рвется прочь, только руки молодого воина не пускают, удерживают.

- Если нельзя по-иному - пойду в тот мир, к тем колодцам. У всякого своя доля, своя судьба, - шепчет Свейн. - А ты - моя доля.

И ветер, налетевший было, затих и в травах ухоронился. И месяц, что бледною тенью на небо взобрался солнцу на смену, тоже укрылся за тучкой. И не глядели, как сплетались тела девушки и юноши, как губы их ловили дыхание друг друга, словно живую воду.

- Любый мой… Месяц солнце сменил…

Встала Ойна с их вольного ложа, с мягкого мха, с грубого плаща. И, нагая, с косой расплетенною, подошла к змеям-камням. И змеи каменные не поднимали больше белых голов и стали недвижны, как послушные псы.

- Теперь иди…

И не почуял Свейн, как разверзлась грудь земная меж белыми змеями, каменными и холодными, как исчезло все вокруг и как очутился он один на поросшей мхом-лишайником равнине среди круглых холмов. Сомкнулась тишина вокруг Свейна; только голос, что провожал его, еще долго отдавался в его ушах, разбивая тишину - “…и пребудет с тобой любовь моя!”

***

Была Улеба, прекрасная дочь ее, любимой женою Сирта, князя Сурьева. Тиха она была и молчалива, но ласкова и добра, и любили ее все в Сурьеве-граде; а больше всех любил ее князь, дарил ее золотом, жемчугами, самоцветами и сделал своею княгиней. Только Финн-волхв, который на всех пирах одесную князя сидел, поглядывал на Улебу со злобой. Но всего полгода прошло с веселой свадьбы, как стала молодая княгиня чахнуть, румянец с лица ушел, глаза потухли. И Финн, которого призвали, сказал, что гложет Улебу червь невидимый, печаль да тоска.

И вот под самую середину лета, когда звезды высоки, а небо черно, как дорогой оксамит, когда синие раки выползают на берег, когда разрыв-трава цветет, а плакун-трава слезы льет, умерла красавица Улеба. А перед смертью дала жизнь сыну и дочери. Сын родился хилым, ножки его срослись как рыбий хвост и кожа была сухой, будто у ящера или змея. Ужаснулся Сирт, увидя младенца, и повелел отнести его в лес и бросить там - чтобы не шла дурная слава про княжий род.

А дочь назвали Людомилой, и полюбил ее князь более других своих дочерей. Но никто в Сурьеве не знал, не помнил, как имя привычное “Людомила” сменилось странным, чуждым и коротким, как крик ночной птицы именем - “Ойна”.

И никто не знал, что единоутробный брат юной княжны не кончил жизнь в пасти дикого лесного зверя, а стал Черным змеем, владыкой дальнего каменного чертога, в котором выростила его бабка, ведунья Наяна. И любил Черный змей сестру свою, как не всякий человечий брат родную кровь любит.

Так прошло много лет.

…Влетела старая Наяна в стрельчатое каменное окно, черным вихрем влетела, птицей-филином. Влетела, филиново обличье сбросила, вокруг огляделась, заругалась:

- Спишь, лодырь, пустожор! Спишь и не чуешь, что сестры-то нет!

Открыл Черный змей очи, зеленым огнем, болотным, ведьминским вспыхнули они. Только свился он кольцами, готовясь в окно прянуть, сестру искать, как влетела в окно малая птаха ночная, серый козодой. Влетела и обернулась княжной Ойной.

- Не шуми, не кричи, бабушка, тут я! Только на часочек отлучилась погулять, ночные цветы душистые пособирать.

Смотрит на нее Наяна, верит и не верит. Знает она, что те, кто искал руки Ойны-княжны, мертвы - Урра-хан с Атиля в бою пал, Рахдая удалого разорвали каменные змеи, после того как швырнул его князь Арслан в самые змеиные кольца, да и третий, мальчишка-северянин Свейн тоже, видать, каменным змеям достался - не нашла сегодня Наяна и следов его у белых камней, извивы змеиные слагающих. Все мертвы, кроме одного лишь Арслана-князя. Но и тому конец придет.