А завтра он пойдет к Нативидад для окончательного разговора. Нечего ей юлить и отговариваться лихорадкой, которой якобы болен этот родственник ее дядюшки. Понадоба будет - он, Густаво, и дядюшку прижмет, что ему. И звон будто тоже соглашался с Густаво, становился чище и нежнее.

Тонкий звон сопровождал Густаво всю дорогу до зловонного болотца, куда он, предварительно обыскав и сняв кошелек, сбросил тело злосчастного Караччиоло. Жив ли, нет - упал лицом вниз в болотную жижу. Лицо первым объедят слизни да болотные гады, так что никто не признает.

Густаво вывел коня на дорогу, взобрался в седло и поехал к сторону Матамороса. И весь путь его сопровождал тонкий и нежный серебристый звон монет.

***

“Мир - это стол со множеством поверхностей, которые лежат невидимо друг от друга. И живущие на каждой убеждены, что она единственная. Лишь очень немногие умеют сверлить в этой столешнице дырку”.

Когда в сказках герой приходит к ведьме, она непременно чует его, едва он переступает порог ее дома. Однако у нас нет ни героя, ни ведьмы. Рыжеватый парнишка с рожком никак не тянет на героя, а васконка без возраста, жилистая и в движениях текучая как вода, не слишком тянет на ведьму.

Но они чуют, чуют друг друга, как чуют соперники - сторожкие шакалы или ласки, пьющие горячую кровь. Охотничьи угодья оказались в опасной близости друг от друга, сползлись, как сползаются два кровавых пятна.

- Ты пришел, мальчик с серебряным рожком?

Хосефа говорит вполне обыденным тоном, будто раздумывает взять осла в хозяйство. Рожок - вот что приманило ее. Он и сам знал, что на рожок сползаются не только змеи.

- Ты ведь и сам знаешь, что по иному я до него не доберусь. Он прислал сюда этих девочек, а я отошлю их обратно. Чтоб они сделали то, что я им велю. А каков твой интерес во всем этом?

- Я просто люблю наблюдать за людьми, - кошачья короткая улыбка, вспыхивают оттенком не то каленого ореха, не то болотной тины широко расставленные глаза. Непонятные глаза. Даже Хосефа не может выдержать его взгляда.

- Наблюдать и ничего не предпринимать?

- Да, - Лисенок касается кончиками пальцев стола, у которого сидит Хосефа. Стол стар и поверхлость его лоснится от тысяч пальцев, касавшихся его, но под пальцами Лисенка он вздрагивает от удовольствия, будто живое существо.

- Ты ведь не собираешься помешать мне, мальчик с серебряным рожком?

Он чуть прикрывает глаза и видит протянувшуюся с континента на континент горящую белым тонкую линию. Через четыреста-пятьсот лет ее сравнили бы с лазерным лучом, но сейчас Лисенку она кажется похожей на молнию, вытянутую в тонкую жгучую струну. С Пиренеев до южного оконечья того материка, к которому пристали чуть более десяти лет назад первые каравеллы.

- Как бы я мог это сделать? Даже если бы хотел.

- Мне не хотелось бы, чтобы ты этого хотел.

- Но и тебе не стоит мешать мне получать удовольствие. Очень уж неприятно, если перед зрительной трубой становится чей-то объемистый зад и мешает наблюдать.

- Наблюдай, сколько душе угодно, мальчик с рожком. Но вторая девочка, та, что живет сейчас с тобой в одном доме, тоже нужна мне, я вряд ли смогу обойтись лишь одной. Вторая много сильнее, несмотря на то, что первую я успела кое-чему обучить.

- А где же первая?

В ответ Хосефа заговорила о прилежности первой, о тех успехах, которых она достигла в обучении, и плелась прихотливая ткань разговора, путаясь, извиваясь тысячами тропок, которые не под силу распутать никому. Никому, кроме сына существа, которое равно может причислено к добру и ко злу, но не примыкает ни к одному из них. Которое, верно, должно было назвать Демоном Игры, но зовут его просто Игроком.

Лисенок после первых же слов Хосефы перестал слушать смысл и вник, вплыл, втянулся в самое движение слов-нитей. И эти нити привели его к Матамороса.

***

Плут, убивший своего хозяина, добрался до Матамороса быстро, но счел слишком опасным заявляться на виноградню среди ночи или утром, и остановился в укромном местечке меж больших серых валунов. Сон смотрил его - сон такой крепкий, что его можно было счесть смертью. Не берусь, внимательный слушатель мой, сказать тебе, что было причиной этого сна - сильное ли душевное волнение или последствия выпитого, или иная причина была для такого крепкого и долгого сна, но дождь шел, и прекращался и снова шел, а Густаво все продолжал спать.

Он въехал во двор виноградни дона Иньиго лишь вечером, когда в соседних деревнях успели лечь спать куры, а небо у своего западного края оделось грязно-розовым, подсветив низкие тучи. Шел четвертый день дождей, и моросить прекратило, будто тучи задержали слезы.

Нати он перехватил у колодца, лицо ее слегка омрачилось, словно она не рада была видеть его, словно и не заботилась о его здоровье, когда выгнала два дня назад чуть не пинками, говоря, что у родича ее дядюшки лихорадка и что она боится, как бы Густаво не подхватил.

- А дядюшка-то где? - Густаво не признавался в этом себе, но застарелый крестьянский трепет перед дворянином нет-нет да и просыпался в нем, мешая чувствовать себя совсем свободно перед доном Иньиго. Ничего, ваша милость, вот станет Густаво мужем вашей племянницы, так и ровней вам будет, чего ж нет. А с денежками-то и вовсе в благородных зацепится.

- Лозы пошел проверить.

- А братец твой?

- Да кто его знает, где его носит.

- А этот… родич? - осторожно спросил Густаво - и сразу подметил, как напряглась Нати. Но ответила она также, как обычно говорила о родиче своего дяди.

- Да что с ним сделается, спит, наверное. Пусти-ка, мне на кухне еще дел полно.

И правда в доме сподручнее, коли нет никого, подумал Густаво.

- Ты уж поняла, верно, что приглянулась мне, - начал он, когда они вошли в кухню. Нати налила в казанок воду и принялась чистить овощи. Острый нож так и летал в ее тонких пальцах, отблескивая светом масляного светильника. Это мелькание немного сбивало Густаво, но уж начав, он не собирался останавливаться. - Ты девушка безродная, да мои мать с отцом люди понимающие, примут тебя, коли приданое хорошим будет.

- Какое приданое? - в голосе Нати послышалась насмешка. - Какое же приданое может быть у бедной сироты? Что дядя уделит по доброте своей, то и…

- Приданое у тебя может быть получше, чем у какой графини, - Густаво наконец надоело равномерное хряцание ножа о шкурку моркови и брюквы, он шагнул к девушке и схватил ее за плечи.

- Послушай-ка, Нативидад…

***

Бьянка, дойдя до Матамороса, насторожилась при виде чужого оседланного коня, привязанного у дома. Но в окнах кухни она заметила свет и решила, что конь это хозяина, а Нати хлопочет на кухне.

В Матамороса Бьянка уже приходила, даже дважды, но всякий раз что-то будто огромной ладонью загораживало ей ход в винодельню - в первый раз дерево упало как раз поперек тропинки, и дроздиное гнездо с покрытыми белесым пухом птенчиками шмякнулось прямо у ног оторотевшей Бьянки. “Я дрозд. И я учу тебя, как быть дроздом”. Хосефа говорила ей, что дрозд всегда ей поможет, подскажет. И то, как отчаянно разевали рты птенцы и то, как вились над разоренным гнездом отец с матерью, не могло быть хорошим знаком.

Вот второй раз она заблудилась. Прекрасно зная дорогу, она трижды выходила к другому проходу в предгорья, и на четвертый раз увидела яминку, в которой клубком копошились змеи. От них исходил такой потусторонний ужас, что Бьянка, не раздумывая, повернула назад.

И вот теперь третий раз. “Ален, чтоб тебя, не влипай в эту жизнь. Не влипай! Если уж нам не повезло переродиться тут в баб - надо сделать все, чтобы вернуться”. Без Нати… то есть без Алена у них ничего не выйдет, сказала Хосефа.

Бьянка шла, стараясь не терять направления и собственной цельности - все как говорила Хосефа. Не думать о том, что ее тянет повернуть в Азуэло, где у окна сидит златовласая красавица с зеленоватыми растянутыми к вискам глазами и взглядом, который может превратить камень в податливую глину. О этот светлый взгляд! Бьянка покрутила головой - все будет, сказала Хосефа, если Бьянка станет ее слушаться. Все будет… и возвращение, и Кристабель…