Какая у этой басни мораль?

А морали нет никакой.

Один родился рогатым, но

Пернатым родился другой.

(Наутилус Помпилиус)

Строго секретно

Правительство всерьез обеспокоено деятельностью террористических групп, называющих себя “сигма-дельта”, в состав которых входит некоторое количество лиц, обладающих сверхфизическими способностями, так называемых “менталов”. Все силы должны быть брошены на выявление лиц со сверхфизическими способностями и взятие их под полный контроль.

Джинджер

Когда пролетает флаер, от него остается дымный четкий след, распарывающий небо надвое. Я отрываюсь от экрана и провожаю его взглядом - впрочем, далеко провожать не нужно, флаер приземляется на соседней крыше, она чуть ниже той, на которой сижу я. Из него робот-рука выгружает замотанные в кровавые тряпки тела, которые съезжают по желобу в отверстие приемника и исчезают там. Иной раз, в тихие вечера, даже слышно, как они глухо падают где-то внутри.

Флаер улетает, я потягиваюсь и глажу кота, разлегшегося на коленях. Коричнево-полосатый, ничего особенного. Я его подобрала, когда вышла из клиники - вернее, когда меня оттуда выпустили, решив, что я совершенно здорова и на ментала не похожа.

Убедиться в моей нормальности им оказалось проще простого - я же бездарь, ничего кроме кибернетики у меня сроду не получалось. И вся наука Джулиана тоже прошла даром, не оставив во мне следа. “Если ты поверишь, что земля жидкая, то сможешь плавать в ней”, - он пару раз проделывал этот фокус со мной, но у меня так никогда не получалось. Как я ни старалась.

Тем, кто тестировал меня, и в голову не пришло поинтересоваться, старалась ли я плавать в земле - с них было довольно и того, что я этого не умела. Ни делать землю жидкой, ни делать воздух пламенем, ни делать воду твердью. Стандартные проверки. Меня признали нормальной и отпустили домой.

Я снова углубляюсь в столбцы цифр и знаков, белый экран бросает неоновый мертвый отсвет на мое лицо, я этого не вижу, но знаю, как оно бывает. Мое лицо выглядит мертвым. Это не имеет значения - я уже давно знала, что мертва. С того дня, как мне сказали о смерти Джулиана и о том, что сделала Оливия.

Следователь, высокая мужеподобная крашеная блондинка рода “мне-насрать-что-вы-думаете-обо-мне”, еще только рот раскрыла, как я уже знала. “Закрытая черепно-мозговая травма, на запястьях следы связывания, в крови следы барбитуратов…”

“Вы хорошо знали Джулиана Рассела?”

Нет. Я не знала его. Никто не знал его, как бы близко не был. И в то же время его знал каждый, кто хотел подойти. Кто рисковал подойти.

Джулиан казался зеркалом, в какое не каждый рисковал заглянуть. “Почему ты сам подошел ко мне?” - спросила я его, когда мы уже поселились вдвоем в моей комнатушке в кампусе, изгнав Ли, мою соседку. Джулиан просто вежливо спросил, не согласна ли она поменяться на его одиночную комнату в другом корпусе, и Ли согласилась сразу же. Не знаю, как ему это удавалось.

“Почему? Ведь не из-за векторной алгебры же?” В первый день нашей встречи он нес пересдавать работу и попросил меня взглянуть. Я смотрела на аккуратно, от руки вписанные в печатный текст формулы и изумлялась - для чего их вписывать, если так легко можно набрать на компьютере? От страниц шло тепло.

“Потому что ты очень этого захотела. И потому что я не мог больше ждать”. Я фыркнула - какая самоуверенность! Хотя знала, что он не врал. Он вообще не умел врать.

“Когда вы в последний раз видели Рассела?”

Какого-то мартобря. Конечно, следователю я безошибочно назвала дату, но дата не имела для меня значения. Потому что каждый раз, как я видела Джулиана, был последним. И каждая новая встреча была по-настоящему новой.

“Какая у тебя любимая книга?” - нет в наше время более нелепого вопроса, и я задала его Джулиану, чтобы отвязался. Потому что не хотела понимать, что было нужно самому красивому парню факультета от такой замухрышки как я. Он действительно был красив, но я знала, что его красота включается и гаснет, подобно лампочке, повинуясь его собственной воле. Джулиан умел становиться совершенно незаметным, ничего особенного. Но когда он не хотел быть незаметным, когда зажигалась лампочка - от него нельзя было глаз отвести.

“Если хочешь, чтобы я ушел, просто так и скажи”, - ответил он. Оставляя мне обычную страшную свободу - совсем не то, что называла свободой Оливия, свободу заскулить и спрятаться подмышкой у знаменитой сестры. “О, Оливия Вильнёфф твоя сестра? Что, правда?”

В первый вечер я и Джулиан сидели на крыше, ожидая вечернего смога, всегда так красиво закрывающего падающий за высокие дома шар солнца. Хорошо, если в это время на западе что-то взрывается - поднимающийся дым красив в лучах солнца. Хотя в такое время я всегда думаю о том, что совсем скоро миру придет конец.

“Есть много других миров, - сказал тогда Джулиан. - Не хуже. Может быть, есть смысл ускорить конец этого. Чтобы люди оторвались, наконец, от земли и взлетели”.

Он поднял голову и я увидела, как в его светлых до прозрачности глазах утонуло заходящее солнце. В это время небо разрезала густая дымная полоса, летающий дом, объятый пламенем, врезался в торец стеклобетонной двадцатиэтажки за два квартала от нас. Я едва успела прикрыться курткой от взлетевших фонтаном осколков, которые осыпались вокруг нас. Джулиан же не пошевелился и даже глаз не закрыл. И на его кожаной куртке не было ни одного кусочка стекла или бетона.

“Смотри!” - сказал он, и я увидела, как стеклянные осколки медленно-медленно осыпаются из воздуха, сверкая как рубины в лучах заката.

“Хотел, чтобы ты полюбовалась”.

Оливия

“Джин, я убила его. Я убила его. Господи, Джин, с тобой все в порядке?” - я бросилась к решетке, разделяющей нас. Фразы короткие и сухие - нормальные, а вот бросок слишком эмоционален, и Лейден, адвокат сразу же предостерегающе поднял руку. Уж Лейден-то никогда не бросится так, сдержанный и рациональный, что бы он мне ни говорил о привязанности и чувствах.

Джинджер казалась сонной, взгляд у нее был мертвый и ничего не выражающий. А я смотрела на нее во все глаза - зверьком из клетки.

“Он был террористом, Джин. Клянусь богом. Он был угрозой обществу. И делал такой угрозой тебя”.

Все хорошо, говорил взгляд Лейдена. Ты правильно, правильно говоришь. Ты убила его в первую очередь ради общества, а не ради своей дуры-сестры. В твоих действиях нет неуместного порыва самопожертвования, в твоих действиях есть только трезвый и правильный расчет, понятный судьям. Джулиан Рассел был…

Джинджер

“Ты спросила о книге, - когда осколки осыпались, я увидела что в его руках небольшой томик в темной мягкой обложке, помятый, старый и, видно, дешевенький. Даже как раритет не прокатит. На черноте обложки выделялись белые буквы - “Иллюзии”.

“И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата Индиана*”, - прочел Джулиан, открыв книжку наугад. Поднял голову и с улыбкой посмотрел на меня.

“И был полдень, и было лето. Его застрелили из дробовика. Он жил еще двадцать одну минуту, после того как заряд дроби ударил его в грудь, пробил дыру в обшивке его “Трэвел Эйр”.

Пока Джулиан говорил это, я не могла отделаться от мысли, что он описывал то, что видел. Сам. Хотя ему всего двадцать два, а самолет модели “Трэвел Эйр” не выпускается уже больше сотни лет.

“Сто тридцать шесть лет, - кивнул Джулиан. - А звали его здесь Дональд Уильям Шимода”.

Не знаю, отчего они это позволили - почему Джулиан позволил Оливии накачать себя наркотиками и убить, почему тот, Дон Шимода, позволил застрелить себя и дал себе истечь кровью.

“Есть вещи, которые ты не знаешь”, - сказал бы, наверное, Джулиан. Он сказал так в наше первое утро, когда я, проснувшись не нашла его нигде, ни в постели, еще хранившей тепло его тела, ни в ванной, ни в прихожей. Окно было раскрыто и виден был занимающийся над крышами более низеньких домов рассвет, все его носильные вещи были аккуратно сложены, куртка, неизменная коричевая кожаная куртка, висела в нашей крохотной прихожей, там же стояли мокасины, всегда чистейшие и без единого следа грязи или брызг, в какой бы дождливый и слякотный день мы с Джулианом ни гуляли.