— Что-то мне подсказывает, что ты вот сейчас не шутишь, — блондин отступает на шаг.

Киваю, и даю ему, кажется, действительно нужный совет:

— Бека любить надо. И всё.

— Да я… — начинает было Чар, но, заметив мой взгляд, осекается, — …попробую.

— Иди, «пробуй», — хлопаю его по плечу.

Диковато немного мне, имеющему о любви довольно странное, искажённое представление, не понимающего её, говорить такое. Но это всего лишь слова. А мне и самому нужно попытаться привнести немного действия.

Хотя бы заботы о своём маленьком, больном мальчике-птенчике. Он инстинктивно завернулся в одеяло, как в кокон, дрожит. Если вести себя правильно, то человека, у которого озноб, нужно ещё больше охладить. Ну это постороннего человека, а не любимого.

Его-то жалко, маленького. Но прежде всего, нужно дать ему воды, чем больше, тем лучше. Тормошу, раскутываю, но он то ли спит, то ли бредит, и не реагирует почти.

Чар, проклятый придурок, вот что теперь с ним делать? Поить из ложки? Ну или по-другому, как нас учили фильмы не для детской аудитории.

Набираю в рот немного воды, осторожно, придерживая голову любимого, пытаюсь при помощи поцелуя перелить в его ротик хоть немного. Результат — худший поцелуй в моей жизни, вода повсюду, только не там, где нужно. Миф развенчан, пойду схожу за ложкой. Звать кого-то из персонала страшно не хочется. На крайний случай.

Тот ещё квест, конечно. Ужин-то окончен, а посуда — пересчитывается. Но помытая — никак не охраняется, это же не ножи, даже не вилки, а мы — не в России, где, говорят, из ложек уголовники заточки запросто делают.

Ну, не то чтобы совсем не охраняли, но две девушки технического персонала, занятые мытьём посуды и санитар, который с ними болтает вместо того, чтобы делать обход — это несерьёзно.

Может, в другое время здесь к делу подходят более добросовестно, но не сегодня, когда есть что обсудить, и сплетня дня обрастает всё новыми подробностями, ведь персонал почти весь — сменился, и не был свидетелем событий. Так, наверное, к утру нападавших будет уже трое, на защиту девушки бросятся доблестные санитары, а про меня только полицейские будут помнить. Тем лучше.

Не прятаться, не красться, просто тихо, уверенно подойти, взять ложку со стеллажа и уйти.

Поверить не могу, что у меня всё так легко получилось, на меня обратили внимание, только когда я шёл по коридору обратно, и то совсем другой санитар.

Но я особенно ничего не нарушал — у многих пациентов здесь была бессонница и, пока ты ведёшь себя тихо и никому не мешаешь, можешь ходить туда-сюда, или даже, как писатель, работать в общем зале.

Хотя, мне кажется, он сейчас не вполне работает, а единолично захватил весь сигнал Wi-Fi и сёрфит в интернете.

Взгляд, которым он меня одаривает, только подтверждает мою догадку, а также то, что сайты явно не литературоведческие. Но дела мне до этого никакого нет, тем более, я у него ещё и печеньку накануне украл.

Воровство теперь — мой образ жизни просто. Повяжут меня и спросят: «Скажите, мистер Наэйдр, как вы докатились до такой жизни воровской?» А я отвечу: «Это всё ради птиц!»

С ложкой дело пошло намного легче и лучше, и я перестал пытать любимого только тогда, когда споил более, чем достаточно, несмотря на то, что он даже немного отбивался и пару раз подавился. Я не злой, я причинятель добра.

И постараюсь всё искупить настолько, насколько это только возможно. Хотя бы вниманием и нежностью, всем тем, чего так не хватает моему больному мальчику.

Выпутываю его из одеяла, чтобы расправить то как следует. С его плеч и спины ещё не совсем сошли следы от моих меток-укусов, а там, где я давил, вжимая его в кровать — вполне чёткие синяки-следы, отвратно зеленоватые.

И носик, опять же. Немного опухший, с забавным пластырем-стяжкой сверху. Только всё, что было — ни капли не забавно.

И я не удивлён, что он не желал меня видеть. И сомнительно, что хочет сейчас — Чар говорил, что он кричал на него в дороге, а если любимый повышает голос — он не просто недоволен, а невероятно зол. И как знать, будет ли рад моему присутствию, когда ему полегчает. А вдруг это последняя возможность до него дотронуться, прикоснуться?

Буду обхаживать, как принца, ни за что не отстану. Ложусь рядом, чтобы его греть всю ночь. Охранять. Просто лежать с ним под одним одеялом. Обнимаю, притягиваю поближе. Утыкаюсь носом в светлую макушку, с не очень чистыми волосами, но от этого только сильнее пахнущими вишней и ванилью.

Он вообще весь — абсолютный соблазн, пахнет острее, кожа — горячая, сам — едва копошится, беспомощный. Идеальная добыча. А я, оказывается, сомнофил, поздравляю. Просто полежать? Серьёзно?

Как тут устоять? Как не начать ласкать его? Тем более, я не собираюсь приносить ему хоть малейший вред. Просто буду вести себя немного эгоистично. И начну, пожалуй, с этих вот темно-розовых губ, они пересохли, необходимо немного увлажнить.

Осторожно провожу языком сначала по верхней, потом по нижней, дотрагиваюсь своими губами, но даже не пытаюсь углубить поцелуй. К чему, если он будет безответным?

На очереди — шея и плечи, вот их покрывать поцелуями с языком — можно и нужно. Опуститься чуть ниже, обласкать языком тонкие ключицы. Любимый ворочается, как будто ему неприятно, пытается перевернуться на бок, но я ему не разрешаю. Всё же я — насильник, но теперь — очень нежный.

И змея внутри меня — мирная, пушистый альбинос, тихо шипящий, довольная вместе со мной тем, что соски любимого, реагируя на прикосновения, заострились, затвердев, и чуть потемнели.

Те, кто считает, что мужчинам они не нужны — ничего не знают о предварительных ласках. Но что я хочу добиться сейчас? Не задаюсь таким вопросом, нежно присасываясь, обводя языком, и чуть-чуть покусывая сначала один облюбованный сосок, потом переходя к другому, и повторяя это, повторяя…

Выцеловываю узоры ниже, по линиям рёбер, по-прежнему довольно чётко обозначенным на коже, и животику, немного ниже, у линии трусиков… Интересно, будет ли ему, находящемуся в болезненном, бредовом состоянии, приятно? Или всё пройдёт незаметно? Или мне вообще не удастся его возбудить? Есть лишь один способ это узнать.

Осторожно стягиваю с него бельишко, нежно сжимаю упругую попку в руках. Какая же желанная, как бы я хотел туда, внутрь, ещё раз! Мне же, оказывается, удаётся туда поместиться самой заинтересованной частью тела!

Но ни в коем случае не сегодня, змея, не сегодня. Только тогда, когда любимый будет в полном сознании, а не копошиться в истоме, как сейчас.

Более того, только тогда, когда он сам об этом попросит, не из чувства долга или любопытства, а от желания, которое станет всепоглощающим. Может, этого никогда не произойдёт, но сегодня я — лишь поиграю.

Развожу ножки любимого, из чистого эгоистичного удобства, он опять хочет посопротивляться, но слишком слаб и беспомощен для этого. Тем более, это не более, чем инстинкты. Меня ожидает много работы, со стороны жертвы — ни малейшего интереса. Но мы ещё посмотрим, болезнь, кто кого.

Теперь я на прелюдии уже не размениваюсь, решительно захватываю член любимого губами, втягиваю, обласкиваю языком. Если этого будет недостаточно, применю профессиональные умения рук.

Но уже через несколько секунд ощущаю робкое подрагивание, а вслед за ним — получаю весьма интересный опыт того, как лёгкая заинтересованность переходит в полноценную эрекцию, и член любимого, постепенно наполняясь кровью и желанием, становится твёрже, горячее, непослушнее, норовя выскользнуть наружу.

Позволяю ему это, выпустив изо рта, придержав губами, только затем, чтобы сглотнуть, выдохнуть, и заглотить его уже полностью. Получу сейчас отличную тренировку, пока любимый не может ни противиться, ни стесняться.

В основном, обласкиваю это небольшое, но очень гордое, достоинство ртом, приучая себя к как можно более глубокому захвату, такому, какой демонстрировал на мне Бек. Тут же не в пример легче, потому что меньше и, если правильно дышать — даже и не подумаешь давиться.