Я почти приуныл, пока не вспомнил о вещах, оставшихся от отца. Пожалуй, единственное, что мать с отчимом не пропили. Открыл антресоль шкафа, раздвинул пустые банки из-под энергетиков и инструменты, извлекая пыльную увесистую коробку на свет.
Моль так и не добралась до этого воспоминания — чёрного свитера с норвежскими узорами. Снежинки. Ёлки. Олени. Я как будто держу своё детство в руках, такое далёкое и уютное. Когда отец был жив. Когда мы все были счастливы. Решительно встряхиваю свитер. Я и сейчас счастлив. Больше, чем заслуживаю. И никакие призраки прошлого меня не расстроят.
Смотрится в сочетании с белым воротником рубашки и тёмными джинсами даже лучше, чем я мог представить. Я бы был даже чертовски хорош, но… Попытки зачесать волосы так, чтобы хотя бы половину шрама было не видно, снова бесполезны и мешают смотреть. Так и разбиться на трассе можно. Зачёсываю их назад, перехватываю скранчем. Надо подстричься, всё равно же бесполезны. Рассматриваю себя. Ничего. Всё то же самое. За ночь не прилетела фея и не сделала меня принцем. Та же тёмная, широкая полоса через левую бровь, глаз, нос, правую щеку. Наискосок, до самой шеи. Красота. Тюремный срок для отчима, проклятие для меня.
Как же отвратительно. Только представить, что мой милый птенчик будет ходить, сидеть рядом с этим… этим отражением чудовища. Все будут смотреть. Весь город тыкнет пальцем. И уж точно сообщат его родителям. Наивный он. Наивный я. Нет. Я стукнул рукой по крышке трюмо. Нет. Не позволю. Не позволю им отобрать у меня счастье.
Ковыряюсь в коробке-спасительнице, среди мишуры и ёлочных украшений, фотографий, писем, извлекаю на свет полумаску. Потёртую, но вполне себе пригодную. Чёрный лик короля в серебристой короне. Если надеть, будет видно только край носа, рот и подбородок. Идеально. Рождественский карнавал. Там, на дне — маска королевы и маленького принца. Засушенные отголоски прошлого.
Закрываю крышку. Бросаю в рот уже привычные таблетки, запиваю. Шнуруя ботинки, удовлетворённо провожу рукой по шуршащей фольге. Я выкупил подарок. У меня хватило денег, хотя, конечно, меня вчера от усталости шатало. Вот с утра птенчик проснётся, а тут я. Улыбнувшись, я затянул плотнее клёпки.
Снег шёл большими хлопьями, превращая освещённый город в сказочную страну. Как будто кто-то тряхнул стеклянный шар с блёстками, и теперь они медленно оседают, танцуя в густом холодном воздухе. Припарковав скутеретту, я влился в толпы гуляющих, стараясь не проглядеть того, кого искал.
Хотя невозможно не заметить, даже в пёстрой толпе его яркая курточка светилась, как маяк. Солнышко. Птенчик мой любимый. Вместо шапочки с завязками на нём колпак Санта-Клауса. Показывает большие пальцы вверх, когда видит мою маску, вязаные перчатки запорошены снегом. Я рад, что ему нравится. Хотя мне и непривычно, что никто не смотрит вслед, не обращает на меня внимания.
Свет, шум, счастье. И… сердце моё замерло, потом стукнуло неуверенно. Мой любимый потянул меня сначала за рукав, а потом за руку. Маленькая ладошка оказалась в моей, я осторожно сжал её. Чтобы не потеряться в толпе. Только чтобы не потеряться. Через ячейки вязки проникало тепло, снег растаял, намочив мне кожу. Птенчик тянул меня за собой.
Мы смотрели на фокусников, на живых северных оленей и сани Санты, на детей, переодетых ангелочками, в тёплых беленьких шубках. Они пели рождественские ирмосы тоненькими хрустальными голосами. Повсюду — радостные лица. Кто-то зачем-то наклеил на окно разноцветного петуха из фольги, а рядом курицу с пасхальными яйцами. Наряжённые ёлки светятся огнями. Свечи, запах корицы и цитруса, улыбки. Дороги перекрыты, дети бегают, толкаясь. Волшебная ночь, когда даже самым маленьким разрешается лечь спать попозже.
Вокруг полно палаток со всякой ерундой, сладостями, напитками. Продают фейерверки и карнавальные костюмы. Чуть любимый подзадержался, отвернулся, и я уже вручаю ему снеговичка, как будто состоящего из кристалликов льда. На нём нелепая шапочка и шарфик, а внутри пустота и разноцветная лампочка. Птенчику нравится, он тут же вцепляется в игрушку, что мигает разными цветами. Зелёный. Синий. Белый. Жёлтый.
Не заметив подвоха, мы проходим под аркой, а люди почему-то улюлюкают нам вслед, показывая вверх. Ну конечно, омела. Как же без неё. Любимый смущается, смешно переступая сапожками. Краснеет. Он ещё ребёнок почти, наверное, и не целовался ни разу. Тем более с мужчиной. Ну что с ним делать будешь? И вообще, с каких пор двум парням тоже надо? Когда мир так поменялся? Наклоняюсь, звонко чмокаю его в макушку и волоку за рукав подальше от криков «не считается». Ещё как считается. Дурацкие традиции.
Никогда бы не подумал, что моё приглашение даже не в ресторан, так, в кафе посидеть, будет встречено с такой смесью смущения и восторга. Птенчик заметно вымотался от беготни туда-сюда. Все места, естественно, заняты, и я укоряю себя, идиота счастливого, что не забронировал. Планы угостить птенчика по-королевски не удались. Я вообще хоть о чём-нибудь буду беспокоиться заранее? Только на пятый раз везёт, и нам предлагают столик в оконной нише. Его никто не хочет занимать, сломалось освещение. Я соглашаюсь, любимый тоже кивает.
Нам на скатерть ставят красивую свечу в остролисте, шишках и мишуре, с улицы также проникает свет. Снеговичок из пластика светится изнутри, пустой и счастливый, стоя на столике. Но всё равно недостаточно ярко. Я расслабляюсь, снимаю маску. Птенчик приглаживает волосы руками, и когда я спрашиваю, что ему заказать, растерянно хлопает глазами. Ничего, я давно его знаю, сладкоежку, и заказываю штоллен, какао, а себе имбирных кексов и чёрный чай.
Мы смотрим на улицу, на гуляющих людей и снег, на всё это великолепие праздника, молчим. Я усиленно делаю вид, что у нас не свидание. Приносят заказ, и любимый сжимает ладошками кружку, мило дует на жидкость. Ребёнок как он есть. Мне хочется прижать его к себе, прямо к отцовскому свитеру, обнять крепко, и не выпускать, но я лишь протягиваю ему кусочек своего кекса.
Птенчик перехватывает угощение, кладёт к себе на тарелку, а потом снимает тоненькими пальчиками крошку с моей ладони. Я чуть сжимаю руку, пленя его на несколько секунд, и он нерешительно отнимает пальцы, когда неловкость уже чувствуется, вцепляется в спасительную кружку.
Вот я дурак. Взял и напугал его, теперь мало ли что он подумает. Хотя могу догадаться, что. Плохо, блин, ну как так я облажался? Кажется, кончики его ушек порозовели, но я в свете свечи ни в чём не уверен.
Спасением от неловкости оказывается повозка Санты, проезжающая мимо за окном, в окружении детишек-эльфов. Аниматор с белой бородой машет руками, и могу поклясться, произносит своё фирменное «хоу-хоу-хоу», хотя тут и не слышно. Птенчик сам трогает меня за руку, показывая. Я вижу. И я чувствую его тепло, нежность его кожи. Пусть всё и предельно невинно. Ну в самом деле, может, для него мы как друзья, можем же контактировать.
Что-то дикое, тёмное ворочается во мне, поднимается от низа живота к горлу. Страсть. Похоть. Пошлость. Отвратительная змея, что нашёптывает мне эротические кошмары, что толкает меня в звериную ипостась. Пугает меня. Танцует во мне чёрными кольцами. Мрак внутри меня. Огненная чешуя, стальное брюхо, глаза — кровоточащие камни. Такая она, и такой изнутри весь я. И снаружи не лучше. Я борюсь. Я — Шива, змееносец, и я — Гаруда, змееед. Я спокоен, я — гладь зеркала.
Часы в кафе щёлкнули, отмечая половину десятого, и любимый засуетился. Ах да, праздничный фейерверк, как же его не посмотреть. Маску я оставляю на столике, всё равно вечер уже кончается.
Снова привычная дорога, и мы выходим к реке. Никто кроме нас не догадался прийти сюда, на обрыв. Набережная Тэй здесь необлагорожена, и местами замусорена. Но очень красивый вид. Холодно, поднялся ветер, а снег срывается уже реже. Птенчик спрятал снеговика, топчется вокруг, и оттого, что его рот замотан шарфом, я не сразу разбираю бормотание.
Первая волна счастья, вызванная тем, что любимый вроде как определённо зовёт меня к себе на ужин, сменяется сначала холодком нерешительности, когда узнаю, что его родители дома, а потом и вовсе определившимся отрицанием. Ещё и гости, дальняя родня. С девушкой, дочерью, что совсем уж “поцелуйная кузина”, примерно возраста птенчика, как я понял.
