Точно. Я остановился, придерживаясь за стену. Какой я дурак. Уже давно мог бы пригласить его в кино.
Пусть себе смотрит на свои комиксы, ест попкорн и сюрпает колой. А я могу весь фильм на него смотреть, в полумраке, на последнем ряду… Наши руки даже столкнутся, я организую, в тарелке с чипсами, и мы будем над этим смеяться, как в классике романтики. Я, правда, несколько лет как отстал, но в кино постоянно какую-нибудь фантастическую белиберду крутят. Отзывы в интернете прочитаю и найду. Хотя я сомневаюсь, что мой телефон оживёт, никаких надежд, я сам чуть не умер после такого купания.
Кулеров с водой в коридоре нет, дверь в туалет оказывается предательски закрыта. Медсестра и не подумала выполнить мою просьбу. Вечерняя пересменка персонала или элементарная лень. Перевожу дух. Вопиющий в пустыне. Хотя, скорее, угрюмо вздыхающий. Ну, в больнице же не один этаж, спущусь и выясню, как там дела с водопоем.
Явно лучше, чем раньше, в отгороженном от лестницы стеклянной дверью коридоре даже цветы в горшках и кушеточки для сидения есть. И кулер заветный. И стаканчики в нём одноразовые. И водичка холодная.
Как мало человеку для счастья надо. Напившись, я двинулся в сторону туалета, в целях профилактических мероприятий перед сном. И заметил сидящую на пуфе старушку только тогда, когда вплотную подошёл, так она сливалась со стеной своей белой одеждой и седыми волосами. Я уже хотел было ретироваться, поискать другой путь — вид полуголого меня может кого угодно напугать.
Не её. Глаза — помутневшие и неподвижные. Слепая. В руках — ослепительно-белый платочек, кусок ядовитого света. Сколько раз я желал её смерти? Плохой, очень плохой сын.
Мама меня не видит, поворачивается в сторону окна, из которого тоже видно рождественскую площадь. Да, это та же самая больница, мимо которой я проезжал не один раз, так и не навестив родительницу. Привёз — увёз. Сопроводил. Достаточно, всегда так было.
Может, подойти? Поговорить с ней? Только вот о чём? Что сказать человеку, который перестал для меня существовать уже давно?
Родственные связи, родная кровь? На помойку эту чушь. Потом всё равно отвозить её обратно в пансион. Я иду обратно по коридору быстро, едва не задыхаясь. Давно перестал что-либо чувствовать, кроме ответственности, к человеку, что способен собственного ребёнка не замечать годами. Поднимаюсь по чистой лестнице, не уверенный, что запомнил номер своей палаты.
Предоставленный самому себе, я считал остальных людей лишь опасностью. Теми, кто вторгался в мой мир. Все вокруг лишь хотели что-то у меня отнять. Мамины собутыльники и мелкие бандиты в подворотнях — деньги. Отчим хотел отнять жизнь. Хотя, сначала, конечно, хотел со мной, что называется, содомским грехом пожить. Кричал, что он знает, что я и так шлюха. До сих пор помню его силуэт в дверном проёме, как будто вырезанный из плотной чёрной бумаги, блеск выкидного ножа, оружия тру́сов и уголовников. Момент, как он бросился на меня, а мать заверещала. Это показалось мне странным, она же до этого спала.
Помню, как по лицу прошлась горячая волна, стало неудобно дышать и на глаз потекло что-то липкое. И нож звякнул об пол, и всё прекратилось. Больно почему-то так и не было. Ни рана, ни шрам на лице потом вообще никогда не болели. Наверняка повредились нервы.
Я всё же нашёл свою палату, закрыв дверь, прижался к обратной её стороне, переводя дух. Я был уверен, что шрам вообще нечувствителен, но когда до него дотронулся любимый… до сих пор голова кругом.
Поднёс руку к лицу, её осветило синим из окна. Потрогал шрам. По-прежнему ничего, у меня ногти и то лучше осязают. Наверное, этот мальчик всё-таки чудо. Всё-таки ангел Рождества.
Снеговичок всё так же таращил на меня блестящие глазки. Только вот у того снеговика, что я дарил птенчику, шапочка была бело-розовая. А у этого — радужная, в полоску. Я глубоко вдохнул и тихо рассмеялся в тишине.
========== 4. Игрушечный домик ==========
Опять валит снег, причём так густо, что сомневаюсь, что можно куда-либо добраться на скутеретте. Но со стоянки её нужно однозначно забрать, талон там о-го-го. Поднимаю воротник на своей новой куртке, очень тёплой и хорошей фирмы. Её мне выдали вместе с моими вещами при выписке, ответив на все вопросы презрительным взглядом, и что «я в ней и поступил». Как и в джинсах с футболкой, ага. Знаю с кем, сочтёмся.
Поднимаю голову, разглядывая ель на площади. Праздничные каникулы, вокруг полно шумной детворы, которая иногда меня толкает. А я силюсь разглядеть сквозь снежную завесу звезду на макушке ели. Почему-то это стало вдруг самым важным. Именно в конце старого года меня всегда тянуло на воспоминания и некую сентиментальность. Это блестящее дерево казалось таким же бесконечным, как и обычная ель у нас дома, когда её в последний раз наряжали.
Вздыхаю, ловлю ртом снежинку. Нет, не разглядеть мне вершины, и не узнать, какого цвета на ней звезда.
Город у нас небольшой, от больницы до стоянки, где я оставил свой транспорт, всего семь минут прогулочным шагом. Парень на противоположной стороне улицы машет мне и показывает знак «мир». Это Бек, иммигрант то ли из Индии, то ли с Ближнего Востока. Работает так же, как и я. Его анкета чуть ниже моей по популярности на сайте, хотя он и «кот». Возможно, мы бы и подружились, делить нечего, но не сошлись характерами. В накрашенных губах — тонкая сигаретка, и добро, хоть у меня просить не будет, с этим своим наглым псевдонемецким акцентом: «зигаретэ». Показываю ему «виктори» в ответ.
Оплатив совершенно грабительский счёт на стоянке, отстёгиваю скутеретту и веду её рядом с собой — ехать в такой снегопад — чистое самоубийство, надёжное, но бессмысленное.
В магазине электроники — тишина. Сонная продавщица с лицом снулой рыбы пробила мне чек на телефон, даже не предложив ничего из сопутствующих товаров и услуг. А уж продавцы-консультанты как будто вымерли. Могу позволить себе кое-какие вольности. В честь праздника.
В продуктовом недалеко от дома на прилавках — пустота, продавцы скучают. Распродажи к Рождеству закончились, а к Новому году ещё не начинались. Ну как распродажи — всё с якобы скидками, и шанс купить просроченную и бракованную продукцию высок, как никогда.
Я покупаю то, что привозят свежее — хлеб, молоко. Вместо мандаринов — гранат и пару груш. Деньги и кредитки мне выдали ровненько, в соответствии с описью. Счёт за лечение был уже оплачен и, похоже, мне придётся поговорить с родителями птенчика на эту тему.
Отпираю дверь, разуваюсь. Настораживает запах — вишня и ваниль. Осторожно прохожу на кухню. И что я там вижу?
Любимый, в моём фартуке, старательно подметает пол. Здравствуйте, все романтические романы про романтику и запасной ход в дом, замок на котором надо бы сменить.
Увидел меня, выронил совочек, прижался спиной к раковине и невнятно оправдывается. А сам пунцовый до кончиков ушей. Я тоже не знаю, как понимать этого внезапного гостя с уборкой в моём доме. Точнее, гостей.
Птенчик заявился ко мне не один, а в компании своей подружки. Очень миленько. Девушке я явно неприятен, и едва мы сухо познакомились, она засобиралась уходить, вручив мне корзину с грязным бельём. Самая правильная реакция на моё присутствие. Людям я обычно не нравлюсь. А сейчас я вообще нечто бледное, небритое и помятое.
Оказывается, уж не знаю кому из них, но пришла в голову идея убраться у меня дома, пока я в больнице. Как же хорошо, что комод держу запертым! Задумка-то может, и хороша, но реализация с незаконным проникновением на частную территорию явно не продумана до конца. Чувствуется общая неловкость.
Любимого, рванувшегося было за девушкой, тяну за рукав. Шепчу в ушко, чтобы он остался, про подарок. Ва-банк. И работает же, работает! Птенчик щебечет, что всё равно не закончил уборку, и провожать девушку вызываюсь я сам, всё-таки сильный снегопад, и темнеет.
Молчит, пока идём к ближайшей остановке общественного транспорта, держится чуть позади. Разговорить меня не пытается, за что я ей очень благодарен. Лишь пока мы ждём рейсовый автобус, который из-за снега немного опаздывает, спрашивает, кем я прихожусь птенчику.
