– Это, вероятно, то звено, которое отвечает за формирование личностности? – спросил Фергюссон.

– Совершенно верно. И еще один важный момент: именно этот аспект определяет наличие свободной воли у существа. Мы вопрос решили: свободной воли у существа нет. Оно не способно вообще продуцировать самостоятельные программы; оно также не способно ликвидировать те, что установлены нами – это в интересах безопасности. Внедряясь через установленные чипы в структуры системы, мы принуждаем мозг обрабатывать новые данные, идущие внесознательно; то есть мы как бы подмешиваем в систему нашу информацию и таким образом можем управлять индивидом.

– Это все хорошо. Это понятно. Но мы ведь говорим об эмоциях, – заметил магистр Виндинг-Бронс.

– Да, магистр. Я мысль не теряю. Эмоциональную сферу ослабили, но не выключили. Мы внедрили программы, которые как бы имитируют эмоции, но эмоциями натуральными не являются. Это отчасти похоже на функциональные эмоции робота, но только тут они все равно сопряжены с полями макрокосма, и потому имеют другую природу и иначе проявляются.

– Вы нам загружаете мозги своим наукообразием, – несколько агрессивно, привстав, заметил один из магов 2-й ложи. – Ни черта не понятно! Лучше поясните, почему сегодня эти суперсущества устроили такую свару, при том что, как вы говорите, эмоциональная сфера ослаблена?

– У нас, разумеется, есть способы влияния. Программы контроля позволяют активизировать или, наоборот, уменьшать активность определенных зон головного мозга андроида. Мы можем вызвать у него радость беспричинную, например. Мы можем погрузить его в депрессию. Мы можем вообще его выключить, ввести в ступор – что вы и увидели на стадионе в конце драки. Мы можем внушить им определенные, нужные нам идеи и на основе этого вызвать у них эмоциональное возбуждение.

– Но драка на поле возникла ведь не по вашему приказу, не так ли?

– Не по нашему. Это несомненно, и мы это признаем. Для нас развитие событий было неожиданным. В действие вступили факторы, которые нам неподконтрольны.

– Вот…

Тут в разговор пожелал вступить молчавший до того психолог и философ Джеральд Хайслер:

– Господа, позвольте дать некоторые дополнительные сведения, чтобы наш разговор приобрел некий ассоциативный объем. Я прошу вас зафиксировать внимание на линии, которая уходит из четвертого энергоцентра вверх, к образованию, которое как вы видите, имеет неустойчивую форму. Это то, что можно назвать монадой. В простонародном сленге эти образования именуют душой.

– Вы хотите сказать, доктор Хайслер, что у андроидов есть душа? – спросил магистр 2-й ложи.

– Я бы назвал это иначе, сэр. Я бы назвал это энергоинформационным центром, или монадой. Вы ведь прекрасно знаете, что любой структурно организованный объект или система, будь то компьютер или автомобиль, способен с течением времени формировать свои полевые структуры. Когда они сформированы, объект может привлечь из тонких мерностей неких сущностей. Миры, находящиеся в другой мерности, полны этих сущностей. Тут есть элементалы, развоплощенные духи животных и даже людей; всякого рода зависшие плазмоиды-призраки и прочее. Их присутствие и влияние на наш мир нельзя игнорировать. Явление одержания или сумасшествия связано именно с их внедрением в полевые оболочки человека…

– Нельзя ли ближе к делу, доктор Хайслер? – с нетерпением бросил магистр Виндинг-Бронс.

– Так вот, раз эти сущности способны внедриться даже в объекты, созданные из косной материи, то что тогда можно говорить о таких системах, как симбиоз человека и робота? Разумеется, монады стремятся их заселить! Ведь это готовый структурно организованный объект, к тому же относящийся к биосфере.

– Так блокируйте! – вскричал Фергюссон. – Какие, к черту, монады? Не дайте им входить, и все!

Хайслер улыбнулся.

– Господин Фергюссон! Вы могли повлиять на то, какая монада внедрится в тело вашей внучки, что недавно родилась?..

Фергюссон насупился, но не нашел что ответить. Хайслер между тем продолжал:

– Мы не можем в полной мере предотвратить внедрение в андроидов свободных монад из тонкого мира! Пожалуйста, господа магистры, примите это во внимание! Вот главная проблема всего проекта. Самое сложное заключается в том, что в человекоподобных существ внедряются по большей части «зависшие» монады развоплощенных людей. Они зависли в нижних мирах и не ушли, куда положено, после смерти тела. А зависли они, потому что нехорошо себя проявили в нашем трехмерном мире. Это не самые лучшие монады, поверьте… Выводы делайте сами, господа…

– Это очень важное пояснение, мистер Хайслер, – согласился магистр Виндинг-Бронс. – Теперь мы лучше представляем себе всю сложность задачи…

Наступила пауза. Маги молчали, обменивались многозначительными взглядами. Через некоторое время все присутствовавшие на совещании отправились на ужин.

Сон был тревожный и тяжелый. Это был то ли каземат, то ли какое-то специальное заведение, но явно средневековое; причем это точно была Европа. Чьи-то шаги и голоса гулко отражались от высоких сводов каких-то зал; это были мужские голоса, а язык иностранный, похожий на испанский или итальянский. Воздух висел тяжелый, угадывались какие-то испарения – то ли крови, то ли горелого мяса; также различались запахи гниения. Периодически по этому пространству разносились душераздирающие крики. Они возникали будто бы ниоткуда, резко и страшно, и сразу выходили на высокие, отчаянные ноты; потом вдруг резко обрывались.

Он лежал, прикованный цепью на железной кровати. Вся его спина ныла медленной, стылой болью, так как железная кровать вся была утыкана металлическими острыми шипами, которые глубоко вонзились в его тело. Один из шипов воткнулся в его голову – в том месте, где она переходила в шею; этот шип доставлял наибольшие страдания. Он не мог полностью видеть свое тело, но угловым зрением угадывал, что оно обнажено и все наискось пересечено цепями. Такими же цепями были прикованы и его руки: левая – к металлической решетке, правая – к железной балке, протянувшейся вдоль кровати.

Душевное состояние было ужасное: липкий тяжелый ужас, страх, боль, скорбь застыли единым комком в районе сердца, и изгнать этот страх было невозможно; было очень четко осознаваемо, что оборвет его только смерть. Ее близость ощущалась и понималась всем, что составляло его существо: телом, душой и чем-то еще, что невозможно было определить никоим образом. Ни двинуться, ни тем более приподняться не было никакой возможности; тело казалось ему невозможно, непозволительно мягким и уязвимым в соприкосновении с холодным, бездушным, причиняющим мучительную боль металлом.

Он услышал, как из общего гула шагов выделились те, что относились именно к нему. Эти шаги приблизились, и возле его кровати их шарканье оборвалось. Он скосил глаза налево. Перед ним стояли два человека в черных капюшонах, окаймленных белою полосой. Один что-то держал в руках, но, что именно, видно не было. Один был сед и немолод, второй был мужчиной лет сорока с черными смолистыми волосами и пронзительным, горевшим нехорошим огнем взглядом. Взгляд старого был отстраненно-равнодушным. Они постояли молча некоторое время. Затем начали креститься и тихо молиться, бормоча какой-то текст на испанском.

Молитва была короткой. Потом молодой что-то поднял и поднес совсем близко к его лицу, чтобы он видел. И тогда он увидел, что это было. Это была клетка с кривыми черными прутьями, в которой возились две жирные большие крысы. Увидев его, они замерли на миг; затем продолжили свое проворное суетливое рысканье по дну клетки.

Предвестие чего-то совсем ужасного охватило его. Он хотел кричать, что-то сказать, и голова было приподнялась, стремясь оторваться от шипа, но снова откинулась и налетела на него. Стон вырвался из уст его, и струйка свежей крови вытекла из того места, где шип вонзился в его затылок, и потекла на грудь. Он почувствовал, что они поставили клетку на его обнаженный живот, однако крыс на животе не чувствовал. Но затем более молодой что-то сделал с клеткой, и вот тогда… Тогда он почувствовал на животе ерзанье остреньких жестких кисточек. Двое людей некоторое время стояли рядом и, видимо, смотрели на крыс. Потом старший что-то произнес, и они медленно удалились.