И даже сдать в интернат, как обычно, не грозила.
У своих красть нельзя. Попадаться тем более. Странно, что она не догадалась, что это не в первый раз. В кошельке ведь денег было больше, чем надо. Как хорошо, что я тебя, Дневник, вчера под матрас сунул, но теперь надо придумать место понадёжнее. На старой груше, где мы шалаш с Колей построили, есть дупло, в нём я тебя и спрячу. Не представляю, что было бы, прочти она про интернат, там же такое, что я бы от стыда умер.
*
Дедушка мне новый велосипед купил. Мужской взрослый «Украина». Здорово! За восемьдесят восемь рублей в восемьдесят восьмом году! Я так гордился и радовался, пока мы его домой катили.
Зашли во двор. Прохорыч (сосед с первого этажа) увидел нас и говорит:
— За какие такие заслуги тебе велосипед купили?
Вот же хрыч старый! Козёл завистливый. Устрою я тебе заслуги, век помнить будешь. А сам молчу. Дешевле обойдётся. А он не унимается.
— Велосипед заслужить нужно.
Дедушка увидел, что я уже на взводе, руку мне на плечо положил и говорит:
— Заслужил.
— Чем же, интересно?
— Не твоего ума дело.
— Да, теперь видно, в кого Ян-то пошёл.
— Ну, раз видно, то и ты иди.
— Да я-то здесь живу. Мне идти никуда не надо.
— Вот и живи, пока живётся.
А потом мне:
— Не обращай на него внимания. Он просто завидует. Чует крыса тыловая, что сдохнет скоро, а ты жить будешь. Вот и ищет, кого бы укусить побольнее. И ведь лезет же к детям. Знает, что вы безответные.
— Я ему ещё как отвечал, а он маме пожаловался. Она запретила. Сказала, в интернат сдаст.
— Не сдаст.
— А если что, к тебе с бабушкой можно?
— Можно.
— Только в школу придётся на автобусе ездить, но у нас в классе некоторые ездят.
— Думаю, до этого не дойдёт. Поругает и забудет, ты не сдавайся, русские не сдаются.
— Я и не сдаюсь!
— Вот и молодец. Знай наших!
— Ага!
— Теперь на новом велике на пасеку приедешь?
— Конечно!
— Сам, без мамы?
— Да.
— И бабушку тоже оставим. Пусть дома своими делами занимается.
— Ты только супа со звёздочками ещё купи.
— Это сколько угодно.
— И хлеба чёрного, сухарей наделаем.
— Обязательно.
Пришёл Коля, я показал ему велик.
— Давай я тебя сфоткаю, — предложил он.
Я прямо весь дёрнулся от его слов, вспомнив недавние сны про Сашу и Антона.
— Хорошо, готовься, сейчас будет смертельный номер.
*
Дневник, у меня бывают очень мрачные и тяжёлые состояния. Это из-за отца. Он алкоголик, и совсем не анонимный, как у Кинга. Я боюсь пьяных. Они злы и безумны. Безумны и злы. От них не знаешь, чего ожидать. Я бы всех их убил, своими руками, так я их боюсь, всех бы уничтожил. Как хорошо, что отец ушёл от нас. Но иногда он заходит, и почти всегда пьяный. И во мне такая ненависть просыпается, такая ярость и страх. Всего трясёт, и долго потом успокоиться не могу. Я бы и его убил.
В такие моменты мне кажется, что во мне живёт Зверь, как в Тони. И стоит только дать слабину, как он вырвется на волю и всех зарежет.
Никогда и ни за что пить не буду, капли в рот не возьму, чтобы не стать таким, как отец.
*
Пришла сегодня мама с работы и огорошила: «Я тебе книгу, — говорит, — принесла почитать». Сроду она мне книжек не носила, наоборот, ругалась, что я только и делаю, что ужасы свои читаю. И протягивает книжку, я беру, смотрю на картинку, читаю название и чуть не падаю в обморок. «Дети синего фламинго». Трясущимися руками я листаю книгу и понимаю, что знаю её наизусть. Мне и в голову не приходило, что книга с таким странным названием и Крапивин могут быть на самом деле. Мои сны — не просто сны. Теперь я знаю это наверняка, и от этого всё кажется ещё более жутким.
*
Знаешь, Дневник, я ведь пытаюсь двигаться, как Саша во сне. Но во сне тело гибкое и всё получается, а на самом деле нет. Но мне всё равно хочется научиться рисовать телом такие узоры.
Жаль, что у меня нет настоящего учителя. Я бы его всем сердцем любил. И делал бы всё, что он скажет. Почему у меня нет учителя? Хоть бы приснился, рассказал, как комплексы асан делать.
— Ты кто?
— Амитабха, — говорю я.
Бывает в сновидениях, я почему-то называю себя этим странным именем.
— Буда?
— Что буду?
— Буда, говорю, ты буда?
— Что?
— А-а! Ладно! Я баба.
— Баба? Ты же мужик.
— О, Сивая! Смилуйся! Ты вообще откуда здесь взялся?
— Сплю я и думаю, как лучше комплекс сделать, а мне говорят, спроси у Бабаджи. И тут ты, вы.
— О, Сивая! Смилуйся!
— А кто она, эта Сивая?
— О, Сивая! Смилуйся!
— А Сивая знает, как комплексы делать?
— О! Сивая знает! Сивая всё знает. О! Ты давай, иди к нему и сам спроси.
— К нему?
— О, Сивая! Смилуйся!
Кто-то появился рядом.
— Ты Сивая?
— Это как посмотреть.
— А как комплексы делать?
— Усердно.
— Нет, каким должен быть комплекс?
— Как вихрь.
— Это как?
— Кувыркаться умеешь?
— Да, я люблю кувыркаться. Один раз со шкафа так кувыркнулся, что чуть шею не сломал. До сих пор позвонок торчит.
— Вот и комплекс должен быть как кувырок. Кувырок вперёд, кувырок назад. Кувыркнись. Ага. Теперь назад. Отлично. А теперь голову не подворачивай, а прямо в мостик.
— Ой, я так не умею.
— А ты попробуй. Так. На голову, и прогибайся, да не бойся, ты же спишь. Вот, молодец! Отжимайся в мостик и вставай на ноги. Угу. А теперь назад в мостик и ноги вверх, перекидывай. Выпрямляйся. Намасте.
— Ух!
— Вот такими должны быть комплексы. Вихрь вперёд, вихрь назад. И уже на вихрь ты нанизываешь подходящие асаны. Земля — опора, — он похлопал меня по заду, отчего у меня там что-то прямо пронзительно засвербело, — вокруг неё вращается небо. — Он похлопал меня по макушке. Всё тело стало невесомым, а ноги ватными, и я шлёпнулся на землю. Ага, землёй на землю. — Вперёд — день, назад — ночь. Берёшь — отдаёшь. Ещё больше берёшь — ещё больше отдаёшь. Понял? Ты чего плачешь?
— Что?
— У тебя слёзы текут.
Я прикоснулся к щеке, она была мокрой. От удивления я проснулся. Глаза были мокрыми и наяву.
Потом я схватил тебя, Дневник, и стал всё записывать, пока не забыл. А то нужное всегда забывается, а всякие ужасы — ни фига.
Странное имя — Сивая. Вроде парень был, а имя женское. Может, он, как Тёмный, и мужчина, и женщина одновременно? Надо будет спросить, если ещё раз приснится.
— Бабаджи!
— Амитабха?
— Спасибо, Бабаджи!
— Ом на ма Сивая!
— На чём Сивая?
— Иди уже комплексы свои делай.
— Спасибо, Бабаджи.
— Иди, родной.
— Сивая, это ты?
— А ты?
— Что я?
— Ты — это ты.
— Кто?
— Ты.
— Не знаю, наверное, я — это я, а кто же ещё?
— Не знаю, тебе виднее.
— А тебе?