— Уж поверьте — это немало, — язвительно отозвался Тимур, медленно обернувшись. — И я женился не для того, чтобы преумножить свое состояние, которому и без того уже некуда расти. — Он заметил, как передернулось худощавая скуластая физиономия профессора, украшенная глуповатыми усиками и интеллигентными очками в тонкой оправе. Коромыслов был родом из бедной семьи, пробился в столицу из какой-то глухой деревушки с никому не известным названием и все кичился тем, что получил звание профессора в достаточно молодом возрасте. Разумеется, его не могло не бесить, что Тимур, и пальца о палец не ударив, чтобы добиться денег и положения в обществе, тем не менее, получил все, о чем только можно мечтать. С каждым годом Коромыслов из «самого молодого профессора кафедры» все больше и больше превращался в завистливого сухонького старикашку, смотря на более удачливых молодых амбициозных юношей, отлично слаженных, с яркой индивидуальностью и харизмой. Раньше Тимур не понимал этого, а теперь вдруг словно узрел подноготную этого гадкого и тщедушного мужичка. Презрительная усмешка его бывшего студента, ныне смотрящего на него без капли уважения, сверху вниз, совершенно взбесила профессора.

— Прекрати ухмыляться, сосунок! — выпалил Коромыслов, сжав руки в кулаки, мигом потеряв лживую личину приличного уважаемого человека.

— А то что?

С неожиданной прытью профессор схватил Тимура за грудки и буквально припечатал к стенке.

— А теперь слушай меня, кусок дерьма, — нестерпимо дыша на него луком и яйцами, разъяренный Коромыслов вплотную приблизил свой нос к его лицу. — Мне надоела твоя тупая рожа, и я вообще не понимаю, как такое никчемное существо пролезло в медицину. Уж я-то, со своей стороны, сразу заметил, какое ты ничтожество, и сделал все от меня зависящее, чтобы преградить тебе дорогу. Людишкам вроде тебя не место среди серьезных и уважаемых деятелей, понял? — Тимур в ужасе смотрел на этот истерический припадок, даже не пытаясь возразить. Люди вокруг уже начали поглядывать на двух врачей, устроивших потасовку прямо в больничном коридоре.

— И чтоб ты прекратил тянуть свою смрадную ухмылочку, сообщаю тебе, что я трахал обеих твоих матерей — и родную, и приемную! Ха-ха-ха! Ну, как тебе новость? Приятно, верно?

Тимур испытал неописуемое отвращение, но что-то в этих злобных, лихорадочно поблескивавших под очками глазках сказало ему, что он не врет. Это было ужасно, но... Коромыслов говорил ему правду. Тот продолжал разглагольствовать, нагло ухмыляясь, но Тимур, будто оглушенный, мог различить только отдельные слова: он встречался с Ольгой… она была его невестой… а потом ее изнасиловали, и она стала ему не нужна…

— Так что не думай, что тебе удастся выбраться чистеньким из всей этой истории, — победно пропел он, плавно отпуская Тимура. — Увидимся, когда ты уже будешь свободным, разведенным мужчиной! Адьос, амиго!

— Скотина, — бросил ему вслед Тимур, но тот даже не оглянулся, чувствуя себя полноправным победителем.

Кирилл в это время, отвлекшись от сумасшествия последних дней по поводу найденной под лестницей сестры, смотрел на Диану из смотрового окошечка, едва касаясь дрожащими пальцами стекла.

— Ты поправишься. Ты очнешься. Ты встанешь. Все будет как раньше.

За его спиной кто-то демонстративно кашлянул, и Кирилл резко обернулся.

— Доктор? В чем дело?

— Я хотел вам сказать кое-что… У Дианы резко ухудшились показатели, под утро пришлось свозить ее в кабинет диагностики, и…

— Что?

— У нее произошло повторное кровоизлияние в мозг. Чтобы спасти ей жизнь, необходимо сделать еще одну операцию в течение семидесяти двух часов. Но я должен кое-что спросить у вас: действительно ли вы этого хотите?

— В каком смысле? — изумился Кирилл.

— Я о том, что даже в случае благополучного исхода этой операции, скорее всего, Диана навсегда останется прикованной к постели, возможно, она даже не будет осознавать, что происходит вокруг нее… Честно говоря у нее было мало шансов на восстановление и после первой операции, а уж после этой…

— Не говорите мне этого, — отрывисто бросил Кирилл. — Я не хочу даже слышать ничего подобного! Я даю свое согласие на операцию. Спасите ее, доктор, умоляю вас.

— Мы сделаем все, что в наших силах и даже больше, — кивнул врач, с грустью смотря на молодого человека.

Ближе к вечеру, когда Кирилл сидел в коридоре и молился, сжав в ладони крест и тот самый синий камушек, подаренной Дианой, к нему подошел Альберт и сказал:

— Кирилл, пришли результаты ДНК-теста. Это малышка — твоя. Твоя и Дианы. Она моя внучка. И тот несчастный похороненный мальчик тоже.

Кирилл посмотрел на него отупевшим от слез взглядом и резко выхватил папку из его рук, пробежался глазами по строкам…

— Господи… Это моя дочь… — ошеломленно выдохнул он наконец. — А я ведь даже почти не видел ее… Где она?!

— Не волнуйся, за ней присматривают, — поспешил успокоить его Альберт. — Все хорошо, как только все утрясется…

— Детей было двое, — больше не слушая его, понурил голову Кирилл. — Кто мог так поступить с беззащитным ребенком? Что это за чудовище?

— Полиция подозревает эту проклятую секту, от которой уже всех воротит, — сказал Альберт. — Надеюсь их найдут, и эти твари… Не знаю, я хочу, чтобы их казнили! На электрическом стуле…

В это мгновение из операционной вышел хирург, на ходу снимая шапочку и маску. Стоило Кириллу только взглянуть с отчаянной надеждой на его лицо, полное печали и скорби, как его сердце, болезненно сжавшееся, почти что мертвое, в последний раз истекающее кровью, все почувствовало: Диана умерла на операционном столе.

Ромашковая поляна, казалось, простиралась до самого горизонта и напоминала летнее, слегка колыхающееся на теплом ветру море. Диана сонно потянулась и наткнулась рукой на шершавый древесный ствол; оглянувшись, она поняла, что лежит под старым, могучим тополем, раскинувшим над ней свои зеленые толстые ветви. Лето здесь цвело во всей красе, вокруг порхали нежные бабочки, образуя в воздухе причудливые живые узоры, постоянно распадающиеся и образующиеся вновь. Жгучее июньское солнце било сквозь густую листву слепящими горячими лучами и даже проникало сюда, в благодатную прохладу тени под деревом. Девочка потянулась и разбудила уснувшую рядом с ней маму, тряся ее своими маленькими пухленькими ручонками. Та открыла глаза и ласково притянула малышку к себе.

— Мама, мне приснился страшный сон, — прижимая головку с черными косичками к маминой груди, призналась Диана. — Как будто ты умерла, папа взял меня жить к себе, я убила девушку, а потом вышла замуж за своего брата, который оказался вовсе не моим братом... А потом бабушка убила моего сына, вырвав из его груди сердце...

— Господи, ну и сны тебе снятся, — усмехнулась мама, целуя дочку в маленький чистенький лобик, и она счастливо закрыла глаза, позволяя блаженному теплу разморить себя. Ромашки и бабочки кружились вокруг них, повинуясь легкому ветерку, они сливались в единую убаюкивающую мелодию, что истончал этот белый пенистый океан цветов, терпких трав и искрящихся солнечных зайчиков, временами шаловливо будивших маленькую Диану от беспокойных видений, которые всякий раз ужасали ее, и заставлявших радоваться тому, что это всего лишь сны...

Кирилл вошел в помещение морга, дрожа от боли, грызущей изнутри, убивающей многочисленными жалами, сводящей с ума... И казалось, что эта боль так сильна, что он не сможет ее пережить. Он представлялся сам себе медленно высыхающей мумией. Диана лежала на столе, ужасно бледная, с фиолетовыми, почти черными кругами под глазами — всего лишь неподвижное безжизненное тело, которое скоро истлеет, как будто его упрямой черноглазой милашки никогда и не было.

— Я так хотел, чтобы ты жила, — медленно опускаясь на колени, прошептал Кирилл. — Мне бы так хотелось эгоистично лечь рядом с тобой и тоже умереть, — он бормотал это срывающимся голосом, едва понимая, что разговаривает сам с собой. — Но ведь я не могу этого сделать, потому что теперь я отец. И я не знаю, хватит ли у меня сил продолжать держаться, зная, как поступили с моим сыном. И чем я так провинился перед Господом, что должен прощаться с тобой здесь, в этом холодном отвратительном месте?..