— А ты уже решил, что он твой враг? Ты его даже не встречал. Может, он — твоя родственная душа, — замечает Шерлок, и лишь благодаря тому, что год за годом он был вынужден повторять эти слова — «родственная душа», — они не звучат как издевка.

— Нет, — задумчиво откликается Джон. — Это вряд ли.

***

В бассейне душно и сыро, а запах хлорки мешает думать.

И невозможно обращать внимание на что-либо, кроме Джона, когда тот бросается на Джима сзади и кричит, чтобы Шерлок бежал.

И столь же невозможно подчиниться и бросить Джона.

Джим быстро приходит в себя, а на Шерлока наводят лазерный прицел, отчего Джон мгновенно отпускает Мориарти. Но Джим даже не догадывается, что ущерб уже нанесен, потому что в уме Шерлок по кругу проигрывает последние двадцать секунд, повторяя их вновь и вновь, как видеозапись, которая никогда не потускнеет.

И Джон, и Джим убивали за него. Это многого стоит; другой человек никогда бы и не смел просить о подобном.

Но теперь Джон показал, что готов не только убить за Шерлока, но и умереть за него. И Шерлок поражен внезапной ослепительной уверенностью в том, что Джим никогда не пожертвует собой ради его безопасности. Он бы убил тех, кто посмел угрожать Шерлоку, он бы плел против них интриги и, вполне возможно, умер бы в процессе, но он никогда не выступил бы вперед, чтобы схватить пулю, предназначенную Шерлоку.

И вот так заканчиваются двадцать шесть лет нерешительности. Это был Джон, это всегда был Джон — и всегда будет Джон.

Джим медленно выходит из помещения — и, конечно, возвращается через мгновенье.

Шерлок изумленно смотрит на Джона, а мгновенье спустя делает соответствующий вывод. Если Джон — его родственная душа, то Джим — заклятый враг.

Он медленно переводит взгляд на Джима и направляет пистолет на бомбу.

***

С происшествия в бассейне прошло три недели, а Шерлок так ничего и не сказал Джону.

Он может блестяще объяснить все на свете. Объяснять — его работа. Каждый день он, должно быть, часами разговаривает с Джоном, и большую часть этого времени Джон действительно находится в той же комнате, что и Шерлок, а это уже достижение. Но так получается, что Шерлок наблюдает, как Джон ставит чайник в кухне… и слова пропадают.

Вместо этого их удостаивает визитом Ирен Адлер. Она не носит перчатки. Ее голые руки шокируют и возбуждают, нежная матовая кожа кажется порочной в обрамлении тесьмы, кожи и кружева. На ее ладонях — татуировки, огромные черные розы, скрывающие имена. Кожа под ними покрыта рубцами: татуировки на ладонях пользуются дурной славой и быстро тускнеют, так что она набивала их уже несколько раз. Должно быть, боль при этом невыносима, но Шерлок на краткое мгновение завидует этому покрову, щиту, созданному татуировками, делающему Ирен неуязвимой, скрывающему слабые места в гуще сурьмы.

А потом он смотрит на Джона. Джон наблюдает, как Шерлок и Ирен пристально рассматривают друг друга, вокруг его глаз собираются морщины грусти, а губы кривятся, и Шерлок решает, что, пожалуй, татуировка не выход.

***

Джон вылетает из комнаты, и Шерлок остается один, пока его собственные, по ошибке вырвавшиеся слова звенят в ушах. «У меня нет друзей!» Так и есть. Это рациональное, разумное утверждение, которое во всех отношениях является правдой, но, как только Джон исчезает за дверью, Шерлока озаряет, что, возможно, слова производят неверное впечатление. Правда — хорошая штука, но она может сбить с толку.

Он размышляет над этим, а когда, наконец, ему выпадает шанс извиниться, тщательно подбирает слова.

— У меня нет друзей, Джон. Только ты.

Крошечная его часть надеется, что Джон сложит все вместе, заметит, что он предпочел слово «ты», а не «один»: во втором случае предполагалось бы, что Джон — его единственный друг, в то время как в первом — что Джон — единственный, кто ему нужен. В любом качестве.

Хотя Джон блистателен во многих отношениях, он не гений дедукции, и, хотя он куда быстрее понимает по-шерлокиански, чем любой нормальный человек, который когда-либо встречался Шерлоку, он так и не ухватывает суть. В раздражении Шерлок рычит:

— Ты не понимаешь!

— Да! Да, я не понимаю, так почему бы тебе на секунду не остановиться и не объяснить все остальной части класса, тем, кто тормозит, — огрызается Джон, уперев руки в бока.

— Я никогда не говорил, что ты тормоз…

— Ты вечно это говоришь.

— Я не употребляю это слово…

— Именно его ты и употребляешь! Это самое слово, «тормоз», ты произнес в День Святого Патрика. А еще в тот раз, когда сломал чайник.

— Это был эксперимент!

— Так ты тогда и сказал, — не сдается Джон.

Никакой помощи.

— Никакой помощи!

— Да ну? — откликается Джон, хмурясь.

— Что я имел в виду…

— Так что ты имел в виду? Потому что, как по мне, я потерялся в этой лекции на тему «Друзей у меня нет, а ты точно не в счет».

Это не так, все совершенно не так, вообще не так, как он намеревался сказать, и когда это он лишился своего красноречия?

— Хорошо!

Он ученый. Когда слова не помогают, доказательство, добытое эмпирическим путем, и наблюдение оказываются куда эффективнее. Он обхватывает лицо Джона руками, наклоняется и крепко целует его.

Наступает долгое, затянувшееся мгновение, в течение которого прижатый к нему Джон недвижим, словно статуя. Когда же он, наконец, начинает двигаться, то сжимает кулаки и толкает Шерлока в грудь — почти удар, но не совсем. А потом пальцы разжимаются и вцепляются в ткань рубашки Шерлока, и Джон целует в ответ с силой, которая поразила бы любого, кто знает его хуже, чем Шерлок.

Шерлок опускает руки Джону на плечи, позволяет пальцам скользнуть к талии, а Джон тянется к пуговицам на его рубашке. В итоге они каким-то образом оказываются прижаты к увитой плющом стене паба, и, хотя вокруг ни души, есть в этом что-то скандальное. Шерлок буквально чувствует: Джон считает, что они ведут себя, как подростки. Его это как-то не слишком беспокоит.

***

Когда Джон впервые засыпает в постели Шерлока, тот лежит, не сомкнув глаз, и наблюдает. В тишине он медленно изучает каждый дюйм Джона, освещаемого тонким лучом света, сочащегося из-под двери.

Шерлок берет руку Джона в свою, мягко охватывает всей ладонью и поглаживает большим пальцем свое имя. Он может лишь догадываться, случалось ли Джону когда-то в детстве сидеть в ванне и пытаться стереть имя «Шерлок Холмс» с кожи. Вряд ли. Но все же какая-то часть Шерлока чувствует, что сама эта идея ужасна — она пугает его так, как ничто и никогда раньше. И это ощущение не нравится Шерлоку больше всего на свете.

Но Джон выбрал его, а он выбрал Джона, и Джим не сможет забрать это у них, даже если попытается.

***

Джим пытается.

***

— Я всегда знал, что все этим закончится, — говорит Джим, разглаживая пиджак от Армани. — Мне хотелось думать, что и ты это понимал.

Шерлок слегка ворчит, но все так и есть.

— Знаешь, есть всего два варианта. Либо ты присоединишься ко мне, либо я убью тебя.

— Слабеешь, Джим. Ты теперь разговариваешь, как мультяшный суперзлодей.

Джим ухмыляется, а Шерлок размышляет, почему тогда, в пятнадцать, он не заметил, какая мрачная у Джима ухмылка, какая злобная, полная ледяного огня.

— Мультяшный суперзлодей? Ты всегда знаешь, что сказать парню, да, Шерлок?

Шерлок продолжает, будто Джим ничего и не сказал.

— «Присоединись ко мне или я убью тебя», умоляю.

— Только ты знаешь, что это не все. Ты прекрасно все понимаешь. Дело не в том, чтобы просто убить тебя. Дело в том, чтобы убить твое имя. Отвратительный Шерлок, он не смог остановить бедного Ричарда Брука. И я на этом не остановлюсь. Сначала будешь ты, а потом твой питомец-доктор, а потом тот детектив, и твоя домовладелица, и твой брат, и Та Женщина, и, может, королева, просто ради прикола.

Ноздри Шерлока раздуваются.

— Если ты пытаешься убедить меня присоединиться к тебе, это не самый удачный способ.