— Малфой, что происходит? — мучимый дурным предчувствием, неуверенно произнёс он, растеряв весь запал. Злость моментально испарилась, вытесняемая непонятным страхом, охватившим сознание. Скорпиус был каким-то не таким. Совсем не таким, как обычно, будто нацепил безумное количество масок и сам растворился под ними.

Тусклые глаза смотрели вроде бы сквозь него, и Джеймс не увидел в них ни одной живой искры. Это было очень странно. И… тревожно? Ощущая всё большее беспокойство, он поспешил поскорее прервать затянувшуюся и давящую паузу.

— Скорпиус? — дрогнувшим голосом позвал он, не выдерживая и опуская глаза вниз, чтобы не видеть этого бесстрастного — на этот раз, по-настоящему, не притворно — взгляда.

Так странно ему в присутствии Скорпиуса не было очень давно. Но не должно было быть!

Сердце забилось сильнее в предчувствии катастрофы.

— А что происходит? — ровным тоном, словно машина, а не живой человек, переспросил Малфой, но в глаза при этом не смотрел.

“Он снова тот, прежний, что был пару месяцев назад, а не мой Скорпиус, которого я узнал за всё это время, — обрушилось мучительное осознание. — Он снова Ледяной”.

— Ты… — Джеймс сглотнул. — Ты избегаешь меня?

Малфой помедлил секунду с ответом.

— Нет, — ответил тихо.

— Но, как же, — окончательно растерялся Джеймс. — Ты отказываешься встречаться, вечно придумываешь какие-то отговорки. — Он облизал губы и повёл плечами, не зная, что ещё сказать.

— Ты, как всегда, нелогичен, Поттер, — отозвался тот, выдернув руку из захвата и чуть вздёрнув подбородок. — Я не избегаю тебя. Я просто не буду больше с тобой встречаться. И, мне кажется, я дал это тебе понять. Если до тебя всё равно не дошло — это твои личные проблемы, — Малфой говорил так сухо и безэмоционально — даже привычной высокомерности в тоне не было, — что Джеймсу казалось, как каждое произнесённое жестокое слово будто гвоздём вбивалось в сердце, раскурочивая его в кровь. Он по-прежнему пока ничего не понимал — ни что могло произойти, ни что послужило причиной такой метаморфозы Скорпиуса. Его Скорпиуса. Буквально недавно — его, а теперь…

— Скорпи, — справляясь с паникой, как можно ласковее обратился он к Малфою, решив во что бы то ни стало добиться ответов на свои вопросы и докопаться до сути дела. — Скорпиус. Объясни мне, пожалуйста, в чём дело? Тебе кто-то что-то наговорил? Что-то случилось, о чём я не знаю? Пожалуйста, — повторил он, ощущая в собственном голосе глухую, безнадёжную мольбу. Одного взгляда на Малфоя было достаточно, чтобы понять, что она именно безнадёжна, но Джеймс упрямо продолжал настаивать на своём — по привычке.

“Может, это всё Альбус? — мелькнула отчаянная мысль. — Вдруг он узнал о нас и…” — и что? Переубедил Скорпиуса встречаться с ним? Даже в таком состоянии Джеймсу на самый крохотный миг стало смешно, правда, это, скорее, была подступающая истерика. Скорпиус Малфой — не из тех, кого можно “переубедить” хоть в чём-нибудь. Лишь ему, Джеймсу, это иногда удавалось, да и то с превеликим трудом и в очень редких случаях.

Значит, что? Малфой просто решил его бросить? Вот просто так, ни за что? Не может быть: уж ему ли не знать, как Скорпиус любит искать логику в любых словах и поступках, как не приемлет спонтанность и безответственность.

Может, тогда попытаться достучаться до Малфоя, использовав его же оружие?

— Скорпи, я не верю, что ты решил… — “что именно?” — кхм, “больше не встречаться” со мной просто так, ни с того, ни с сего. Должна же быть причина? Мне кажется, я имею право это знать.

— Причина есть, — всё тем же безжизненным, механическим голосом отозвался тот, и на мгновение почудилось, что Малфой тяжело вздохнул. — Но я тебе её озвучивать не обязан, — закончил он. — Это тебя не касается, — он повернулся, намереваясь уйти. Джеймс поспешно вцепился в его руку мёртвой хваткой, будто зная, что если тот сейчас исчезнет, так ничего и не сказав больше, то случится нечто непоправимое.

— Скорпиус, погоди, — срывающимся шёпотом начал он, отчаянно дёргая его на себя и впиваясь в губы. Целовал жадно, будто от этого зависела его жизнь… а Малфой так и не ответил. Просто стоял, не пытаясь вырываться и будто пережидая, когда же ему надоест и он отпустит его. Джеймс медленно отстранился, открывая глаза. — Скорпиус, — выдохнул потерянно. — Ну… может быть…

— Нет, — отрицательно мотнул головой тот и вдруг взглянул, будто бы с сожалением. Или это Джеймс уже сам себе напридумывал? Принял желаемое за действительное. — Не может, Джеймс, — Малфой не задумываясь назвал его по имени, но тот, продолжая вглядываться в эти потухшие глаза и уже ни на что не надеясь, просто не придал этому факту значения, продолжая молча стоять и покорно ожидать самого плохого. Он понял, к чему клонит Малфой, но осознать и поверить никак не мог.

Джеймс пошатнулся, пальцы разжались, выпуская мантию Скорпиуса из рук. Внутри разлилась обморочная пустота. Как-то пусто и гулко стало в голове, и всё теперь ощущалось будто через густой туман.

Малфой продолжал глухим, безжизненным тоном:

— У нас нет будущего, разве ты не понял? Я закончу Хогвартс и женюсь на какой-нибудь подходящей чистокровной девушке, — при этих словах он едва уловимо поморщился, сам того не замечая. Высокий лоб рассекла глубокая складка, и Джеймсу до боли захотелось протянуть руку, разгладить её пальцем. Потом спуститься на скулы, провести по тонким, бледным губам… А потом накрыть их поцелуем… Но он теперь не мог этого сделать. Не имел права. Скорпиус отгородился от него, ясно давая понять, что аккуратно вычёркивает его из своей жизни, намереваясь уйти навсегда и больше не появляться. А то, что он прихватил при этом с собой его, Джеймса, сердце — так это такие мелочи, право. Малфои умеют профессионально проделывать такие вещи, это их наследственная черта и предмет для гордости. А он, Джеймс… ничего. Он справится. Наверное. Или нет. Но кому это интересно?

Скорпиус монотонно продолжал:

— А ты… ты, возможно…

— Скорпи…

— Нет, Джеймс, — снова с теми же самыми оттенками сожаления повторил Скорпиус и отвернулся, прикусив губу. — Лучше всё это прекратить сейчас, пока не зашло слишком далеко, — он вдруг подался вперёд, целуя жёстко, отчаянно, но очень коротко. Сразу же отпрянул, кивнул, глядя в стену мимо Джеймса, и ушел.

— Но ведь уже зашло, — растерянно прошептал Джеймс ему вслед одними губами и зажмурился от показавшегося неуместно громким хлопка двери, по-детски надеясь, что всё это — дурной сон, и сейчас он проснётся. Он сейчас проснётся… это сон… он проснётся… Проснётся?

*

Джеймс лежал в своей кровати и тщательно разглядывал стену. В стене были мелкие трещинки, выбоинки, причудливо изогнутые линии и при желании из них, наверное, можно было составлять воображаемые рисунки и придумывать про получившихся персонажей целые истории.

Но желания не было.

Кажется, ему нужно было делать что-то другое — написать эссе, спуститься поужинать, извиниться перед дядей Джорджем за то, что не пришёл помочь на выходных, — но это всё было слишком мелко, чтобы тратить на это своё время. Да и бесполезно, в общем-то.

Джеймс прекрасно понимал, чем занимается. Понимал, что тупо валяется уже неделю, выходя только на занятия, и ничего не делает и не хочет делать. И не хочет хотеть делать.

“Не думать, не думать, ни о чём не думать…”

Он отдавал себе отчёт в том, что это совершенно глупо, по-девчачьи; что так нельзя, — но поделать ничего с собой не мог. Да и потом: не для кого было брать себя в руки.

Просто — не для кого.

Ему больше ни перед кем не было стыдно. Ни один образ не должен был всплывать в голове и корить его за слабость и трусость, как тогда, в тёмном коридоре, когда он вырубил Уотсона.

Ничего. Просто ни-че-го теперь не мешало ему жить как прежде.

“Не думать. Не думать ни о чём…”

К горлу подкатил колючий комок, а глаза начало пощипывать. Джеймс сглотнул горькую, вязкую слюну и перевернулся на спину, устремив по-прежнему бессмысленный взгляд вверх, на полог. Пожалуй, впервые в жизни он пожалел, что за все свои девятнадцать лет так и не смог ни с кем подружиться достаточно близко, потому что терпеть своё невыносимое одиночество и эту раздирающую на части боль с каждым днём становилось всё тяжелее. И никому — абсолютно никому! — совершенно не было до него никакого дела. Никому не интересно, почему он лежит который день, никуда не выходя, никто не подойдёт, чтобы растормошить и хоть как-то приободрить или дать дельный совет.