11 октября дежурный врач тюрьмы Миляева отстучала на пишущей машинке акт о том, что «3/Х — с. г. арест. ОЩЕПКОВ В. С. был… на приеме, причем установлено заболевание сердца и сосудов (грудная жаба). ОЩЕПКОВУ было назначено соответствующее лечение. Можно предположить, что смерть ОЩЕПКОВА В. С. наступила во время приступа грудной жабы».
«Назначено лечение…» Как тут снова не вспомнить Солженицына, назвавшего тюремных врачей «лучшими помощниками следователя и палача»? Как не вспомнить о том, что следователи-палачи могли запытать, забить до смерти, а врач потом со спокойной душой подмахивал протокол о смерти от цирроза печени или от инфаркта, а уж что касается лечения: «Лечить? У нас не лечат!» Но даже в таком случае, когда все кончалось на первом и последнем допросе, в дело обязательно подшивался протокол о вызове на этот допрос: чекистская бюрократия все фиксировала, следователям тоже надо было отчитываться, что не халтурили, что не курили часами, а выполняли «физические упражнения с резиновой палкой». Потому правило было железное: вызвали — подшей бумагу.
В уголовном деле Ощепкова протоколов нет совсем. Значит, его не вызывали, он ждал своей очереди восемь дней — обычное дело для «зашивавшихся» в те дни от обилия «шпионов» следователей, а умерев, оставил палачей ни с чем. На Василия Сергеевича были собраны показания, «имелись виды». Его смерть разрушила их судебные перспективы. Прахом пошли попытки «пришить» Ощепкова к делу Кима, Крылова, Плешакова, позже — Юркевича. Его смерть избавила Анну Ивановну Казем-Бек («харбинка»!) от необходимости отправиться в лагерь в соответствии с пунктом 12 приказа «о харбинцах». Может быть и то, что ее не арестовали независимо от мужа — случайность, ошибочное удаление из списков после смерти Ощепкова и закрытия его дела. Ссылка на приказ № 00486 в пункте 12 говорила об уголовной ответственности ЧСИР — «членов семьи изменника родины», подлежащих заключению просто за то, что они любили своего мужа, отца, брата. Но вместе с Ощепковым из списков выпала и его жена, и ее никогда не преследовали.
Постановление о реабилитации Василия Ощепкова было подписано 2 февраля 1957 года. В нем, помимо всего прочего, сказано (орфография источника сохранена):
«Из материалов дела видно, что ОЩЕПКОВ был арестован органами НКВД без наличия доказательств, подтверждающих проведение им враждебной деятельности против СССР… Произведенной в настоящее время проверкой в Учетно-Архивных отделах УКГБ по Московской области, гор. Москве, Государственном Особом Архиве МВД СССР, Приморском краевом государственном архиве, Центральном Государственном Архиве СССР Дальнего Востока, Хабаровском Крайгосархиве данных о принадлежности ОЩЕПКОВА к иноразведорганам не имеется…
1. Постановление УГБ УНКВД МО о прекращении дела ОЩЕПКОВА В. С. за смертью последнего, отменить.
2. Дело по обвинению ОЩЕПКОВА Василия Сергеевича прекратить по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР за отсутствием в его действиях состава преступления»[341].
Василий Ощепков умер, погиб. Умер в страшных мучениях, но поневоле совершил последний подвиг в своей жизни: появившись на свет в царской каторжной тюрьме, он покинул его в тюрьме советской, никого не оговорив, не предав, не оставив о себе ни единого слова недоброй памяти. Но и без этого многие, кто имел отношение к судьбе разведчика, разделили ее. Давайте вспомним хотя бы некоторых персонажей этой, уже заканчивающейся книги, чтобы никогда больше не забывать о них.
Первый теоретик русской разведки, учитель учителей Ощепкова, начальник штаба Юго-Западного фронта во время знаменитого Брусиловского прорыва 1915 года, царский генерал Владислав Наполеонович Клембовский стал сменовеховцем. Приняв советскую власть, он этой самой властью был арестован и умер после двухнедельной голодовки протеста в 72-й камере 7-го коридора Бутырской тюрьмы[342]. Не реабилитирован.
Его наследник в деле развития теории спецслужб, бывший шеф колчаковской разведки генерал Павел Федорович Рябиков иллюзий в отношении советской власти не питал. После пребывания в Японии и Китае, где он находился в качестве представителя атамана Семенова, уехал в Чехословакию, где мирно скончался в августе 1932 года[343].
Бывший подчиненный Рябикова Владимир Дмитриевич Плешаков — советский разведчик Митрич, как мы помним, — был расстрелян в 1937 году под Москвой. Реабилитирован в 1957 году[344].
Еще один товарищ Ощепкова по семинарии, в доме которого он жил по пути в Японию в 1924 году, Исидор Яковлевич Незнайко, тоже был связан с советской разведкой. Но, став лучшим переводчиком с японского языка на КВЖД, отказался вернуться в СССР в 1935 году и тем самым спас жизнь себе и своей семье. Он приехал на родину только в 1954-м, был сослан на целину и скончался в 1968 году, передав своим наследникам память о Токийской семинарии и том страшном времени.
Трофим Степанович Юркевич, старый друг нашего героя, был арестован по приказу «о харбинцах» в конце марта 1938 года. 25 марта он «сознался» на допросе, что в 1929 году был завербован «агентом японской разведки» Василием Ощепковым. Через два дня изменил показания, но это ничего не решало… Расстрелян на Бутовском полигоне 10 июля 1938 года. Реабилитирован в 1958-м[345].
Сведений о их однокашнике по семинарии и коллеге по службе в большевистской разведке Гаврииле Николаевиче Журавлеве после 1935 года не обнаружено, но известно, что в 1989 году он был реабилитирован. Очевидно, и его жизнь закончилась в конце 1930-х…[346]
Стефан Петрович Сазонов, тоже бывший семинарист, ставший адъютантом атамана Семенова, в конце концов уехал из Японии в Маньчжурию, где, по некоторым сведениям, стал редактором газеты. 13 сентября 1945 года был арестован органами контрразведки «Смерш» Амурской флотилии. 24 января 1946 года расстрелян в Хабаровске. Реабилитирован в 1991 году, но его уголовное дело до сих пор засекречено[347].
Сам атаман, генерал-лейтенант Григорий Михайлович Семенов был захвачен в августе 1945 года в китайском Даляне. Через год повешен в Москве. Репрессирована вся его семья. Не реабилитирован.
«Товарищ Аркадий», Леонид Яковлевич Бурлаков, с сентября 1938-го по декабрь 1940 года сидел в тюрьме по стандартному обвинению в шпионаже в пользу Японии. Его пытали, требовали выдать «шпионов», однако виновным себя Аркадий так и не признал. Был освобожден, всю войну занимался подготовкой чекистов к заброске в тыл врага, к работе против абвера, был награжден. Его сын погиб в боях на Курской дуге. Сам Аркадий умер в 1957 году в Москве[348].
Евгений Алексеевич Фортунатов — настоящий вербовщик Ощепкова и его друзей, как и Бурлаков, был пойман китайской полицией. Его также выкупило из тюрьмы советское правительство. В начале 1930-х годов он стал руководителем Дальневосточного сектора советской разведки. Создал Ленинградский музей ВЧК (под другим названием он существует до сих пор). Расстрелян в 1938 году. Год спустя расстреляли и его сына — тоже чекиста, но сын, в отличие от отца, реабилитирован.
Бывший начальник Ощепкова в разведке, виновник отзыва резидента из Токио и остановки деятельности нелегальной резидентуры на восемь лет, Анатолий Федорович Заколодкин к 1937 году стал одним из высших командиров Московского округа ПВО. Был обвинен в контрреволюционном заговоре, в попытке организовать бомбежку Кремля и 17 июня 1937 года расстрелян. Реабилитирован в 1956 году[349].
Еще один из начальников, немало попивших крови Ощепкова, Михаил Агапович Бабичев (Яхонтов) — тот, что руководил резидентом в Токио, не имея на то ни знаний, ни таланта, ничего, кроме должностных полномочий, в 1928 году был уволен из армии «в связи с невозможностью использования» и отправлен на хозяйственную работу в Свердловск. Расстрелян в ноябре 1937 года[350]. О реабилитации неизвестно.
