— Почему ты не захотел сыграть? — не выдержал Фалькао, когда они вновь очутились в родной машине.

— Не мое это, — протянул Алекс, как всегда, уставившись в стекло.

— Почему?

Алекс помолчал пару секунд:

— Как бы объяснить… Не люблю, когда что-то, происходящее со мной, от меня никак не зависит. На поле, например, я сам решаю, кому отдать мяч, как разогнать атаку, как обмануть противника. Я сам решаю за себя и сам делаю свою игру. И не хочу быть ничьей игрушкой. Ни в чем и никогда.

Он вдруг бросил на Радамеля мимолетный взгляд, в котором мелькнуло нечто странное, не распознаваемое, и вновь поспешно отвернулся.

А тот сидел, пригвожденный к месту невесть откуда нагрянувшей мыслью, что, кажется, упускает что-то важное. Очень-очень важное…

— Монако-Вилль — место, где находится княжеский дворец, сердце княжества, можно сказать.

Алекс, не отходя от машины, задрал голову, пытаясь рассмотреть скалу, на вершине которой и угнездился названный дворец.

— Впечатляюще, — вымолвил он наконец. — И он тут стоит с давних пор?

Радамелю, все это время украдкой любовавшемуся его тонким профилем, понадобилась пара мгновений, чтобы вернуться в этот мир и понять, о чем же он его спросил.

— Эээ… Ты про дворец? Кажется, да, с давних. Сам понимаешь: крохотное государство, куча желающих сожрать и присоединить к себе, вот и приходилось принимать всевозможные меры для защиты. А на такую скалу сходу не заберешься. Умные были люди, что и говорить. Но мы с тобой их захватывать не собираемся, так что пошли. Думаю, нам пушечные выстрелы не грозят.

Они уже возвращались обратно, как вдруг две девицы весьма уверенного вида вдруг радостно заголосили:

— Фалькао! Радамель! Фалькао!

Он скривился недовольно, зная, что они не увидят его гримасы, вздохнул и, натянув на лицо приветливую улыбку, покорно, словно овца на заклание, повернулся к ним.

Они быстро подлетели к нему, защебетали стандартную ерунду про то, как болеют за родной клуб и желают удачи, сделали кучу селфи, а затем неизбежно обратили внимание на Алекса, скромно стоящего в стороне.

— О, а это кто? Это же тот самый мальчик, ваш новенький? Какой красавчик! Он в моем вкусе, — развязно пропела тощая и длинная, как жердь, блондинка с глазами навыкате, и Радамель вдруг почувствовал, как ему хочется дать ей хорошего пинка.

— Бесполезно, Луиза, — томно протянула вторая, кудрявая, словно пудель, брюнетка, старательно выпячивая внушительную грудь, — мальчику явно нравятся такие, как я.

И Радамель понял, что эту ненавидит ещё больше.

Не теряя времени даром, обе тут же переметнулись к новой жертве, к счастью, не понявшей ни слова из их увлекательного диалога, и мучили его своими проклятыми селфи до тех пор, пока Фалькао не сжалился над его совершенно несчастными глазами и вытащил его из цепких ручек вежливо, но беспрекословно.

— К сожалению, это тоже наша работа, — невольно посмеиваясь, говорил он, пока они ехали дальше, так и не решив, куда именно. — Ты и сам это знаешь не хуже меня. Так что постарайся быть на фото более счастливым и не выглядеть так, словно тебя вот-вот сожрет крокодил. Наверняка, тебя же дома тоже поклонницы одолевали?

— Да не особо, — коротко ответил Алекс, но поняв по выразительному молчанию, что его собеседник ждёт более подробного ответа, вздохнул и продолжил: — До чемпионата только фанаты ЦСКА иногда просили сфоткаться или автограф дать. Но спокойно, вежливо, без такого вот… — он махнул рукой назад. — А вот после чемпионата — да. Там шумиха поднялась. И не сказать, что я этому был рад.

Фалькао кивнул: насколько он успел изучить Алекса, тот однозначно должен был тяготиться публичной стороной их жизни.

— Болельщики — это дело такое… — задумчиво проговорил он. — Сегодня тебя на руках носят, а завтра проклинают. Причём те, кто громче всех восхищались, усерднее всех и грязью поливают.

— Это точно, — медленно ответил Алекс, и что-то в его голосе заставило Радамеля внимательнее к нему присмотреться.

— А что? У тебя были проблемы с болельщиками?

Повисла тягучая, зазвеневшая напряжением тишина. Алекс явно не горел желанием делиться очевидно неприятными воспоминаниями, и Радамелю очень хотелось проявить милосердие и сказать: не хочешь — не отвечай. Но предательское любопытство было гораздо сильнее: чем фанатам мог не угодить этот мальчик, казалось, самой природой созданный для восхищения?!

— Это после последнего чемпионата Европы было, — наконец нехотя сдался Алекс. — Мы там выступили позорно, из группы даже не вышли. Ну и… Кажется, все только и думали, как бы нас посильнее ударить. И вот возвращаемся мы домой, идём в аэропорту, настроение кошмарное, только и думаем, куда бы спрятаться от всех, чтобы никто в душу не лез. И тут мне в лицо микрофон суют и орут: «Саша, а вам не стыдно?». Нет, нас конечно, предупреждали, чтобы не поддавались на провокации, но я, дурак, все-таки спросил: ” За что стыдно?». Я, правда, просто хотел уточнить, что они имели в виду! А раздули все так, будто я нагло заявил, что мне нечего стыдиться. Ох, и началось тогда…

Он замолк, болезненно скривив губы, и Радамель, уже проклявший свое любопытство, был этому дико рад. О да, он прекрасно понимал, что началось. Такая неосторожная фраза от игрока провалившейся команды — это же манна небесная для жадных и хищных журналюг, клацающих зубами в поисках новой жертвы, и для безбашенных фанатов, яростно ищущих себе козла отпущения, на которого можно вылить всю злость и разочарование после проигрыша команды. Он почувствовал, какой горячей жалостью к этому нахохленному мальчишке затапливает сердце. Господи, это ж ему всего двадцать тогда было! И в таком возрасте стать объектом всеобщей травли… Он еле удержался от почти неодолимого желания обнять. Просто так. Чтобы утешить. Чтобы помочь. Чтобы все и сразу.

— И как все обошлось? — он сам удивился тому, насколько изменился его голос, но Алекс, углубившись в мрачные воспоминания, ничего подозрительного не заметил.

— Да никак, я поначалу что-то пытался объяснить, доказать, мучился очень… А потом просто в интернет перестал заходить и телик смотреть чтобы не читать, не слышать, не видеть. И на звонки почти не отвечал. Вот и всё. Родители

вот только очень переживали, за них страшно было…

Фалькао машинально крутил руль и ошеломленно думал, какая же, оказывается, недюжинная сила воли кроется в этом щупленьком теле совсем юного парнишки, если после такого случая он не бросил жестокий спорт, не озлобился, а наоборот, нашёл в себе силы упорно работать и стать гораздо лучше, чем был.

И в его груди, там, где совсем недавно гнездилась жалость, расправляло крылья какое-то новое, всеобьемлющее, доселе неведомое чувство. И он совершенно не знал, как к этому относиться.

— Ла-Кондамин — деловой центр Монако. Скопище офисов, важных боссов и банковских счетов с кучей нулей.

— Это здесь крутятся те самые миллионы, которых мы никогда не заработаем?

— В точку.

Алекс помолчал, напряженно покусывая губу. Радамель усилием воли заставил себя отвести взгляд от этой картины, от которой внутри все дрожало подобно натянутой струне.

— Такое крошечное местечко, полтора жителя — и миллионы, миллиарды денег. В то время как, например, в Калтане, который в шестнадцать раз больше, живут точно такие же люди, но хорошо, если пара миллионов на всех наскребется. Как же… несправедливо…

Радамель хотел было сказать, что справедливости вообще не существует в этом мире, как вдруг замер, пораженный одной сумасшедшей мыслью.

Если рядом с ним сейчас сидит этот мальчик, то, возможно, справедливость все же существует.

========== Часть 5 ==========

Памятуя о беспокойной ночи накануне, Фалькао ложился в постель с лёгким страхом, который, однако, не оправдался.