Алекс, разумеется, заалелся, но это не помешало ему ответить твёрдо и ни секунды не сомневаясь:

— Ничуть. Это было нереально круто. В сто раз лучше, чем я вообще мог себе представить. И я точно знаю, что ни с кем другим так быть не могло.

Едва вымолвив это, он вновь смутился своего признания и, порывисто отвернувшись, сделал шаг к спасительной раковине. Перед глазами Радамеля мелькнула маленькая родинка чуть пониже правой лопатки. Вероломное подсознание, последние пять минут бьющееся в агонии, мстительно подкинуло образ другой родинки. Той самой, от которой он не мог оторваться несколько часов назад.

Страсть, которая, казалось, спокойно дремала под легким одеялом на кровати Алекса, пробудилась моментально и, слившись воедино с творящимся в душе ураганом, вмиг превратила его в пылающий факел.

Не сдержавшись, он схватил его за талию, усадил к себе на колени, прошептал: «Маленький мой, я, кажется, уже соскучился по тебе» и пылающими губами прижался к шее, которая и без того напоминала рисунок взбесившегося художника.

Руки, почти не ожидая приказов сознания, рванулись ощупывать свою добычу, упиваясь прикосновениями к гладкой коже, сжимая соски и поспешно подныривая под пояс джинсов.

— Эй! — не без усилия Алекс высвободился из голодных объятий и быстро поднялся, торопясь отойти на безопасное расстояние. — Тебе не кажется, что на сегодня хватит?

— Нет, не кажется, — Фалькао поймал его за руку, властно рванул к себе и, прижавшись всем телом, почти касаясь губами губ, обжег его горячим: — Мне тебя никогда не хватит.

Алекс тяжело сглотнул, помедлил пару мгновений, а затем закинул руки ему на шею и сам впился в его губы.

Фалькао лихорадочно подхватил его под ягодицы, на миг стиснув так, что мальчишка зашипел, и усадил на стол, моментально вжавшись между широко разведённых ног.

— Обожаю секс на столе, — тяжело дыша, выдавил он в пылающее ухо, с силой укусив за мочку. — Хотя с тобой, мой сладкий, я, похоже, обожаю его везде.

И тут же пришло осознание, как крупно он ошибся, назвав это сексом. Да разве это секс, то есть механический набор однообразных движений?! Вот это желание ворваться как можно глубже, как можно неистовее, чтобы присвоить себе мальчишку «От» и «До»? Вот эта жажда в глазах Алекса, заставляющая его выгибаться на выдохе и бесстыдно насаживаться на член любовника сильнее, чтобы на миг стать единым целым? Вот эти беспорядочные толчки, каждый из которых становился чем-то иным —надеждой, призывом, обещанием, признанием? Вот этот сумасшедший жар и теснота напрягшегося в последней судороге худенького тела, стиснувшего его так, что, не в силах больше оттягивать финал, он на несколько мгновений выпал из времени и реальности?

И спустя несколько минут — а может, вечность, — он, всей массой навалившись на Алекса и медленно сцеловывая бисеринки пота с его виска, окончательно понял: это не секс. Это что-то совсем другое, чему он пока не смог подобрать названия, но какое это имеет значение…

Хмурое утро с его тяжелыми тучами уже не казалось таким суровым.

Приятная тяжесть тела Алекса на коленях и остатки бутербродов, которыми тот с умилительной серьезностью его кормил, немало этому способствовали.

Мальчишка, правда, периодически артачился и пытался слезть, но он держал его крепко и, дабы пресечь возмутительные попытки бегства, прихватывал зубами за ухо.

Наконец, покончив с бутербродом, Алекс решил взбунтоваться:

— Знаешь что… Это, конечно, все здорово и замечательно, вот только сопливую девочку из меня делать не нужно! Хватит уже называть меня маленьким и все такое. Если ты не заметил, что я вообще-то немного выше тебя, то тебе пора к врачу, зрение проверять! То, что ты… — он запнулся сконфуженно, и Радамель загадал, за сколько секунд он зальется краской, но к его удивлению этого не случилось, — что мы… Короче, все вот это не дает тебе никакого права считать меня ребёнком и смотреть свысока. И отпусти уже меня, наконец!

Очень хотелось ляпнуть, что громче всех кричат, что они взрослые, самые крохотные детишки, но он удержался от этой подколки.

— Нет, — процедил он, медленно скользя губами по скуле и подбородку, — я не считаю тебя ребёнком. Даже несмотря на твоё детское личико. То, «что ты… что мы», значит лишь то, что мы друг другу нравимся. Очень нравимся. Ты мне, во всяком случае, — закончил он еле слышно.

— Докажи, — непримиримо потребовал Алекс. — Расскажи про своё прошлое. А то только ты меня обо всем расспрашиваешь, а сам молчишь, как партизан.

— Хорошо, — пожал он плечами спокойно, — спрашивай.

— Кто у тебя был до меня? — выпалил наглый мальчишка, нетерпеливо посверкивая глазами.

Радамель опешил: он как-то не был готов к таким окровениям после того, что творилось на этой маленькой кухне вот только что.

— Ну? Я жду. Есть что скрывать? — Алекс криво усмехнулся.

Скрывать? Да что там скрывать… Просто… Разве вот так объяснишь, что все, что было за многие годы, ему и в подметки не годится. Что все особи обоих полов, промелькнувшие в его постели, страстные, нежные, опытные, невинные, не вызывали и доли тех сворачивающих внутренности жгутом эмоций, которыми переполняли родинка на спине и смешной взьерошенный ёжик тёмных волос.

— Считай, что никого и не было, — через силу наконец улыбнулся он. — Ты первый.

И Алекс, не отрывающий от него пристального взгляда, кажется, прекрасно понял, что он имел в виду. Он кивнул, наконец, высвободился и подошёл к окну, за которым победоносно улыбалось внезапно появившееся солнце, знаменовавшее собой конец их первой сказки. Конец, который мог стать новым началом. А мог и не стать…

— Что… будешь делать? — спросил он неловко, и замеревший Радамель не мог не расслышать в этом отчаянное: «Что будет с нами?».

— У тебя слишком узкая кровать, — протянул он вдруг.

От неожиданности Алекс обернулся и впился в него недоуменным взглядом.

— Да, — осторожно ответил он, — видимо, твои боссы не думали, что я буду в ней спать не один.

Радамель помолчал, непроизвольно сжимая кулаки и слушая, каких невиданных децибелов достигает грохот в ушах.

— Возможно, они были правы: не стоит спать в ней двоим, — он и сам удивился, насколько ровно и спокойно прозвучал его голос.

Это было не просто жестоко, это было почти преступно, но иначе он не мог. Перед тем, как сделать, возможно, главный шаг в своей жизни, он должен был увидеть его реакцию.

И увидел. Застывшие глаза… Опустившиеся уголки губ… Задрожавшие руки…

«Прости! Пожалуйста, прости, маленький мой!» — заколотилось неистово в мозгу.

Одним движением он оказался рядом, сжал его в объятиях так, чтобы тот никогда не смог вырваться, и прошептал:

— Поэтому отныне мы будем спать в моей кровати.

========== Эпилог ==========

А потом будет очень много всего — и весёлого, и грустного, и злого, и счастливого…

А потом, через несколько дней на тренировке Радамель, сам не понимая, как это вообще могло случиться, станет причиной травмы Алекса и, чтобы хоть как-то загладить вину, будет носить его на руках в прямом смысле слова. Алекс будет отбиваться изо всех сил, но у него ничего не выйдет.

А потом, через ещё несколько дней, в сети всплывет видео Алекса в ночном клубе в компании девиц сомнительного вида. Взбешенный Радамель, которому тот накануне отказал во встрече, сославшись на усталость, закатит сцену, заявив, что такого предательства никак не ожидал. Алекс долго будет клясться в своей невиновности, но, в конце концов, плюнет и яростно пошлёт «упрямого тупицу» куда подальше. На следующий же день его слова подтвердятся, и ошеломленный чувством вины Фалькао бросится вымаливать прощение. На коленях, в прямом смысле этого слова. После чего Алекс подумает, что оно того стоило.