А в следующее мгновение замирает.
И разучивается дышать.
И мир вздрагивает.
Потому что толстая, неопрятная цыганка, буравя пронзительным взглядом его спину, негромко произносит на английском с забавным французским прононсом одну-единственную коротенькую фразу.
«Антон, ты только помни этот день, хорошо?».
Они стоят на мосту через небольшое озеро, облокотившись о перила, и глядят на жирных, нахальных уток. Те плавают, не торопясь, никого не боясь, ни о чем не заботясь, и Антон отчаянно им завидует. Как было бы здорово вот так же плавать по спокойной, припорошенной опавшими листьями, воде, думать лишь о том, как бы добыть пропитание на день и как закадрить вон ту серенькую самочку. И не слушать эту… Кого? Женщину? Да женщину ли?! И не слышать ее тихого, доброжелательного голоса, рассказывающего то, во что невозможно поверить.
И не верить тоже невозможно. Потому что с первых ее слов он каким-то неведомым чутьем понимает: все — правда.
— … Вот так, Антон. Вот так все и закончилось, — подводит она итог всей истории. — А верить или не верить — уже дело твое, моя миссия выполнена, дальше решать тебе.
— Кто… — голос срывается, и ему приходится несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы продолжить. — Кто вы?
Она взглядывает на него и тепло улыбается, поправляя выбившуюся из-под яркого платка белоснежную прядь:
— Я же тебе сказала: зови меня Анжела. Разве этого мало? Ведь, думаю, ты и сам уже все прекрасно понял, не так ли, мой мальчик? Но если желаешь… Скажем так, я — представитель противоборствующего лагеря.
— Ангел, что ли? — грубее, чем хотелось, роняет он.
Она морщится и пожимает плечами:
— Ангел, не ангел… Как там еще у вас? Серафим, херувим. Господи Боже, язык сломаешь! Как же вы, люди, любите навешивать ярлыки и загонять все в рамки! Ну, пусть будет ангел, если тебе так легче. Для тебя это что-то меняет?
— Ангел… — тянет он, словно обдумывая каждую букву слова. — Где же ты была раньше, ангел? Где же ты была, мать твою, когда он вот все это творил?! Почему ты явилась сейчас, мило улыбаясь и делая сочувственные глазки, когда уже поздно?!
Какая-то часть его сознания, пытающаяся сохранить остатки благоразумия, истошно орет, что ему надо срочно бежать в ближайший психдиспансер и требовать немедленной госпитализации, ибо у него на почве тяжелой утраты начались галлюцинации, а другая… А другая тихо улыбается и ласково шепчет, что теперь уже нет никакой разницы, каким образом он сойдет с ума. Этот, по крайней мере, оригинальнее.
— Зачем ты сейчас мне вот все это рассказываешь, когда сама палец о палец не ударила, чтобы его остановить? И какого хрена мне вот сейчас все это знать?!
— Не истери, — сурово одергивает она его.
Странное дело — всего одно слово, и из него словно выпустили пар. Он буквально ощущает, что ноги его больше не держат, и без сил опускается на корточки, привалившись спиной к перилам.
И чувствует, как она опускается рядом.
— Я пыталась, — признаётся она печально, — но у меня ничего не вышло. Он даже не стал меня слушать. Понимаешь, Антон… Это, наверно, прозвучит странно для тебя, но мы не можем ничего изменить. И повлиять на человека, принявшего решение, тоже не можем. Мы — это свобода, а они — нет. Что, удивлен? Да, казалось бы, Господь всемогущ, и все в мире вершится по воле Его. Но мы никогда не мешаем человеку принять свое решение и пойти своим путем. Может быть, и в этом проявляется воля Господня, как ты думаешь? Тогда, много лет назад, разве можно было его остановить, когда он с готовностью и чуть ли не радостью бросился в мастерски расставленную ловушку? Подумай, Антон, вспомни. Разве существовало что-то на свете, что могло его заставить отказаться от того, что ему было обещано?
Антон думает. Вспоминает. И качает головой. Нет. Не существовало и не существует.
— Мы не можем решать за человека. Оберегать на выбранном пути, подставлять плечо, слегка подталкивать. Но не выбирать путь за него. И в этом та свобода, что мы предоставляем. И та несвобода и обман, что дают они.
Вновь повисает молчание, тягучее, мутное, отравленное. Оно убивает Антона, и он не может его не прервать, спрашивая первое, что пришло на ум:
— А зачем все это? Для чего?
Анжела бросает на него короткий взгляд и с силой трет лицо ладонями.
— Уф! — выдыхает она. — Я, конечно, ждала этого вопроса, но все же так надеялась, что от шока ты до него не додумаешься!
— Прости, что разочаровал! — коротко бросает он.
— Освоился, я смотрю, — издает Анжела короткий смешок. — Это хорошо: есть шанс, что все-таки воспримешь информацию адекватно, хотя бы процентов на тридцать.
— А что так мало? — он, наверно, точно сошел с ума, если в данный момент его задевает именно это.
— Мало?! — она делает вид, что возмущена. — Мальчик мой, обычно люди хорошо, если хоть десятую часть из сказанного могут понять и принять. Это все, знаешь ли, несколько не вписывается в привычную им картину мира.
— Обычно?! — его поражает это слово. — А что, ты часто приходишь к простым смертным и вещаешь им о кознях зла?!
Она встает и обливает его неожиданно серьезным взглядом, он поднимается вслед за ней, как привязанный.
— На моем веку, — а длится он столько, сколько ты и представить себе не можешь, — ты четвертый. И я надеюсь, это поможет тебе понять, насколько уникальна та ситуация, в которую ты попал.
Она отворачивается и смотрит на уток, которые громко крякают и хлопают крыльями, собираясь взлететь. Антон вдруг понимает, что именно сейчас прозвучит нечто, после чего он уже никогда не вернется к прежней жизни. Он отчаянно боится этого, но знает, что уже не сможет жить, не услышав.
— Понимаешь, Антон, — наконец, вновь раздается ее мягкий голос, — байки про равновесие Света и Тьмы — ведь не просто расхожий штамп из сказок и фильмов. Это — основа мироздания, это — фундамент бытия. Которое кое-кто хочет сокрушить, не понимая, как это глупо и самоубийственно для него самого в первую очередь, но речь сейчас не о нем. И в этой битве, находящейся по ту сторону времени, все средства хороши. Самая крохотная песчинка, угодившая в двигатель, может застопорить движение той машины, которая должна была первой ворваться во вражеский город. Самая ничтожная крупица может плавно опуститься на весы и склонить их в ту или другую сторону. И поэтому Тьма всегда будет пытаться искоренить все, что может принести в этом мир хотя бы крупицу Света.
— Очень красиво и поэтично, — не выдерживает он, — я вижу, ты хорошо проштудировала современные фэнтези-романы. Лукьяненко бы тебя в соавторы взял, попробуй, а! Только я пока так и не понял, при чем тут я и …
Он запинается, почему-то не в силах договорить. Она вновь поворачивается к нему, окидывает его пронзительным взглядом с ног до головы и вновь отворачивается, усмехнувшись.
— Как же вы похожи, хотя, казалось бы… Знаешь, Антон, с изначальных времен так повелось, что иногда, очень-очень редко, на Земле появляются люди, которые несут в себе чуть больше Света, чем все остальные. О, они совсем не обязаны быть идеальными! Они могут быть вредными, капризными, да какими угодно, но при этом люди, глядя на них, видят Свет, пусть сами не понимают этого. Видят и отражают его в своей душе. Не спрашивай меня, почему так, откуда это пошло, и кто определяет этих людей. Не отвечу, потому что даже мне это неведомо. Я знаю лишь главное: чтобы Свет в их груди засиял во всю силу, они должны испытать Любовь. Лишь она, подобно спичке, может поджечь ворох сухих дров и превратить их в костер. И полюбить такие люди могут лишь себе подобного. А поскольку в этот мир они приходят ужасающе редко, то, можно сказать, они изначально предназначены друг другу. Они не делают ничего невероятного, не совершают подвигов, не открывают новые земли, не изобретают эликсир бессмертия, они просто живут, делают свое дело, несут в мир добро или не несут, но всегда любят друг друга. Любят так, что, глядя на них, другие люди улыбаются и чувствуют, что мир еще не погряз во тьме, и что в нем есть место Свету. Это совсем не обязательно известные, публичные пары знаменитостей, которые у всех на виду — совсем нет, наоборот, с ними это бывает очень редко. Простая медсестра, любимая всеми больными, и шофер школьного автобуса, которого вся детвора называет «наш дядя Миша». Участковый, в сотый раз уговаривающий местного забулдыгу бросить пить, и продавщица, которая, дико устав под конец смены, все же находит в себе силы приветливо улыбнуться запоздалому покупателю. Да кто угодно! Мужчина и женщина, женщина и женщина, мужчина и мужчина — это и подавно не имеет никакого значения. Главное, что они любят. И что они могут нести Свет только вместе, черпая его друг в друге и приумножая.
