— Выйдем? — и потянул его за собой, не ожидая ответа.

Десяток шагов до заранее приглянувшейся маленькой служебной комнатки показался ему бесконечным. Разомлевшая от внимания прославленного чемпиона уборщица всего лишь за один автограф и шутливое обещание вести себя хорошо беспрекословно выдала ему ключ на пару часов. Впрочем, он твердо намеревался провести тут совсем немного времени, а затем перебраться к себе в номер. Как-никак он был большим любителем комфорта. И Антон того стоил, черт возьми.

— Так чего ты хотел? — спокойно осведомился тот, оказавшись внутри.

Невзирая на все обуревавшее его нетерпение, Мартен не мог не восхититься его выдержкой. Вот же, зараза! Ведет себя так, словно в магазин за хлебом вышел, а не стоит, практически насильно притащенный непонятно куда и непонятно зачем. Зато у него уже руки дрожат от нетерпения, и в голове бухает так, что, кажется, все должны сбежаться в ужасе.

— Хотел узнать, наконец, твое желание. Не люблю оставаться в должниках, — криво усмехнулся он. — Придумал?

— Пока нет, — помолчав, признался тот. — Но обязательно придумаю. В самый подходящий момент. Не сомневайся.

— О, охотно верю! — процедил Мартен, отлепляясь от двери и медленно приближаясь, не отрывая взгляда. — Но знаешь… Мне очень, очень жаль, что я тогда проиграл. Потому что я-то точно знаю, что бы я попросил.

— Вот как?.. И что же?

Мартен подошел почти вплотную так, что Антон автоматически сделал шаг назад, почти уперевшись спиной в дверцу шкафа.

Еще секунда — и он приблизился настолько, что мог слышать его дыхание, и, неотрывно глядя в глаза, ответил:

— Поцелуй. Просто один поцелуй… А может, и не один…

Видимо, к такому Антон был все же не готов, потому что он невольно вздрогнул, но тут же овладел собой и процедил:

— Скажи, что ты шутишь.

— Да перестань, Антон, — жарко прошептал Мартен, делая еще одно движение вперед и уже вжимая Антона в шкаф, — не строй из себя идиота и не делай вид, что ты ничего до сих пор не понял.

И на этом его терпение, и так творившее чудеса, иссякло. Больше он не мог. Просто не мог.

Он схватил его лицо в руки и — господи, господи, господи!!! — наконец-то прижался к его губам.

Мартен никогда не считал себя ловеласом, но при этом был твердо уверен, что о сексе и всем, ему сопутствующем, знает более чем достаточно. Но только в эту минуту он понял, что о поцелуях он до сих пор не знал ничего. Сложно было даже понять, не то что описать, что он испытал в миг, когда его жадные губы накрыли пухлые и податливые губы Антона. Это было как удар молнии, как огненный шар, взорвавшийся где-то внутри и помчавшийся по венам жидким огнем. Краем сознания он понимал, что Антон пытается его оттолкнуть или хотя бы отвернуть голову, но ему было на это плевать. Сейчас ему хотелось одного: чтобы это длилось вечно. Изо всех сил вжимая того в стену, он жадно, словно умирающий в пустыне, облизывал его губы, яростно ласкал их, пытаясь пробиться внутрь. И в один миг, в один сладостный миг, он почувствовал, что Антон перестал сопротивляться и, если и не отвечает на поцелуй, то хотя бы уже не пытается отвернуться. Он усилил напор, и губы Антона послушно раскрылись ему навстречу. Его язык скользнул внутрь и, шалея от вседозволенности, принялся жадно исследовать его изнутри. Дыхания не хватало, но оторваться было выше его сил.

Мартен настолько ушел в свои ощущения, что почти потерял связь с реальностью. Возврат в действительность был резким, омерзительным и звенел дикой болью в левой скуле. Когда через долю секунды он пришел в себя, то осознал, что Антон стоит в паре метров от него, потирает кулак и смотрит с совершенно невыразимой смесью бешенства, презрения и сожаления.

Оценив эффект, Антон резко выдохнул, одернул рубашку и сквозь плотно стиснутые зубы выплюнул:

— Ты ошибся, Мартен. Это не ты выиграл ту гонку, — и вышел быстрым шагом.

Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем Мартен смог прийти в себя, усмирить бушующий организм и выйти в зал. Грохочущая музыка обрушилась на него водопадом веселья и гвалта. Он обвел взглядом помещение, впрочем, без особой надежды на успех. Разумеется, Антона уже не было.

Новый год прошел, как в тумане. Едва ли не впервые Мартен почти тяготился обществом семьи и всем своим существом изнывал в ожидании нового этапа. Интрига его игры закрутилась так, что пьянила похлеще лучшего шампанского с виноградников Реймса. Теперь Антон, по крайней мере, не сможет делать вид, что ничего не происходит. Мартен сделал свой ход, теперь очередь за его визави. По крайней мере, его удалось вытащить из той скорлупы холодной вежливости, в которой он так удачно прятался, а это уже половина победы. Противника стоит сбить с толку, лишить его привычной опоры под ногами, а затем финальным ударом бросить к своим ногам. И Мартен не мог припомнить, ждал ли когда-либо чего-то так же нетерпеливо.

Вплоть до того момента, как — о конечно же, совершенно случайно наткнувшись в пустом коридоре отеля! — пожал спокойно протянутую ему руку и наткнулся на абсолютно ровный и безразличный взгляд серых глаз. Это было неправильно! Это было невозможно! Антон мог быть зол! Антон мог быть испуган! Антон мог быть взбешен! Антон мог быть смущен! Да все, что угодно, черт возьми, кроме одного-единственного: он не мог быть равнодушен. Но именно кристально, стопроцентно равнодушен он и был.

Спокойно улыбнувшись своей уже осточертевшей Мартену дежурной улыбкой, он аккуратно вынул пальцы из онемевшей руки француза и без единого признака волнения направился дальше. Мартен медленно повернулся. Его глаза уткнулись в удалявшуюся спину русского и замерли, словно опилки, захваченные магнитным полем.

«Вот так, Мартен. Вот, мать его, так…» — стучало в его мозгу. «И что ты будешь с этим делать дальше?

И, наверно, впервые у него не было ответа.

Он всегда гордился тем, что умеет моментально засыпать по собственному желанию. Но в эту ночь все шло наперекосяк, даже собственный организм предал его и наотрез отказывался подчиниться и провалиться в спасительный сон. Мысли в голове крутились тяжелыми валунами и причиняли почти физическую боль. Едва ли не впервые в жизни он оказался бессилен перед обстоятельствами и не мог изменить их в свою пользу. Это неимоверно бесило и раздражало, да что там, это просто сводило его с ума. Отступить теперь было практически невозможно, но что и как делать дальше, он и понятия не имел. Возможно, в другой раз он и плюнул бы на всю эту бредовую историю, ни капли не задумываясь на тему, не позорно ли сдаться. Он был выше этого и делал лишь то, что сам считал нужным, так что, нет, его самолюбие не пострадало бы от осознания фиаско. Вот только стоило ему вновь и вновь вспомнить и почти наяву ощутить жар губ Антона, как он с незнакомым доселе отчаянием понимал, что уже не сможет вырваться из этой ловушки.

Он мог отказаться от всего на свете.

А от Антона — уже не мог.

Наверно, он сошел с ума. Наверно, его заколдовали. Наверно, его похитили инопланетяне и поменяли его мозги. Ничем иным невозможно было объяснить тот не укладывающийся в голове факт, что вот в именно в эту минуту Мартен стоял под дверью номера Антона. Он сам не понимал, как он дошел до такого позора, но просто ничего не мог с собой поделать. Его тело, его душа, его разум требовали хоть в лепешку разбиться, но добиться русского. Он уже не думал, не анализировал, нет ли чего-то странного в творящемся хаосе, не пугался того, что полностью теряет контроль за ситуацией, не пытался понять, откуда вообще взялась эта странная и мучительная страсть. Все это было уже совершенно не важно. Единственное, что было важно и что имело значение — Антон находился здесь, за этой дверью. И поэтому, резко выдохнув и запретив себе думать, он громко постучал, отрезая все пути к отступлению.

Ждать пришлось недолго, иначе у Мартена были бы все шансы успокоиться и благополучно свалить. К сожалению, недолго. Потому что, увидев Антона, Мартен забыл все, что хотел сказать. Тот явно только что вышел из душа, поэтому из одежды на нем были только легкие спортивные брюки, полотенце, небрежно наброшенное на шею, да капли воды, издевательски медленно стекающие по гладкой бледной коже груди.