На следующее утро, открыв ленту инстаграма, он самодовольно ухмыляется: совсем потерявший страх ребенок не просто оценил фотку, а еще и издевательски выложил ее у себя.

Что ж, Радамель Фалькао никогда не бегает от сложностей: как ни крути, без них было бы скучно жить

Хорошо, маленький, вызов принят. Теперь он точно знает, что очень скоро — дай Бог, уже в следующем матче — забьет этот вожделенный гол с его подачи, а потом заставит Алекса ответить за каждое произнесенное слово и обещание. И пусть несчастный газон и старенькая сетка навеки покраснеют от стыда за увиденное.

Он улыбается в предвкушении, подмигивает картинке и ставит лайк под снимком.

========== Flames ==========

Комментарий к Flames

Sia & David Guetta — Flames

http://zvukoff.top/23051-david-guetta-feat-sia-flames.html

Посвящается всем моим девочкам, которые не дали мне разрушить эту пару, на что я после сегодняшнего матча уже почти была готова.

Люблю вас, мои солнышки!

25 сентября 2018 года

После матча «Монако» — «Анже»

Ни в чем не повинные тормоза, которым сегодня выпала сомнительная честь служить громоотводом для радамелевских громов и молний, обиженно взвизгивают, останавливая автомобиль возле машины Алекса и ее хозяина собственной персоной.

— Садись.

Тот не ведет и взглядом, но и в свою машину все же не садится.

— Я. Сказал. Садись.

Не просьба, не приглашение, не предложение.

Приказ.

Ослушаться невозможно.

Опалив его бешеным взглядом, Алекс, по-прежнему не издавая ни звука, все же опускается на сиденье, при этом со всей дури хлопнув дверью, и послушное авто тут же срывается с места.

Фалькао обожает скорость. Конечно, было бы странно, если бы любой футболист, чья успешность на этой самой скорости зиждется, ее не любил, но у него к ней вообще нечто иррациональное. Когда сука судьба, злорадно скалясь, подставила ему подножку и разодрала в хлам кресты, самым тяжелым испытанием для него стало осознание собственной беспомощности и медлительности. И вот тогда-то он и воспылал воистину болезненной страстью к автомобилям. Не имея возможности вновь набрать ту же скорость на поле и вырваться за пределы собственных сил, он, стискивая зубы от ощущения несправедливости и боли, вновь и вновь до упора вжимал педаль газа, превращая себя и машину в единый сгусток мощи, которой подвластно всё.

Время прошло, кресты зажили, профессиональные скорость и навыки вернулись. А любовь к машинам так и не прошла. Он не всегда мог отдать ей дань: то не хватало времени, то

желания, то пятое, то десятое. И в общем, ничего страшного в этом не было. Ведь он точно знал, как только эта старая сучка вновь ухватит его за шиворот, он опять стиснет руль в руках.

И кажется, сегодня вновь настал именно такой случай.

Обычно он не позволял себе так мчаться по городу, но сегодня вдруг стало настолько на все наплевать, что он выжимает почти предельную скорость, как только машина вылетает с парковки на оживленный проспект. Бесчисленные огни за окнами сливаются в сплошную полосу света, режущую глаза, возмущенные визги других машин вмиг затихают за спиной, превращаясь в тихие отголоски. Машина напряженно вибрирует от разъярившейся в ней энергии и летит вперед так, что, кажется, временами действительно отрывается от земли.

Алекс, поначалу пытавшийся хмуро одернуть его, под конец понимает всю бесперспективность этого. Пару раз покосившийся на него Радамель краем глаза отмечает лишь, как неподвижно тот замер в кресле, не отводя взгляда от дороги, торопливо дыша и часто-часто облизывая пересыхающие губы.

Он против своей воли вспоминает те первые их три дня, которые они провели бок о бок в этой самой машине, и он тогда тоже мог смотреть на Алекса лишь вот так, украдкой. Три дня, когда они только-только, словно дети, учащиеся ходить, искали дорогу друг к другу, боясь каждого шага на этом неизведанном пути. Три дня, когда на самом деле все было так легко и просто, хотя, казалось, что сложно и запутанно. Три дня, когда все началось лишь для того, чтобы сейчас подойти к слишком опасной грани, за которой все может закончиться.

И он понимает, что не хочет этого. Он не может этого. И он не допустит этого. Неважно, что встает между ними — нормы, условности, приличия, карьера, игра, команда. Он не позволит, чтобы те три дня оказались напрасными.

И именно поэтому, стараясь сбежать куда-то за грань этого мира, он вновь и вновь ожесточенно жмет на педаль, вырывая из истерзанной машины последние истошные хрипы.

Лишь вылетев на внезапно расстелившийся перед ними берег, залитый оранжевыми лучами садящегося светила, он давит на тормоз.

Они сидят, не шевелясь, каждой своей клеточкой все еще ощущая эту безумную гонку, каждым нервом впитывая вибрацию, все еще пронизывающую доведенное до изнеможения механическое сердце, каждым чувством воспринимая бешеную пульсацию энергии, выброшенной полыхающим мотором и теперь мечущейся между ними в замкнутом пространстве салона.

И когда в созданном ими незримом электрическом поле почти наяву проскальзывают холодные синие искры, они не выдерживают.

Никто впоследствии не вспомнит, кто первый рванулся навстречу другому, но ни один из них никогда не забудет, каким ударом оглушило, стоило двум проводникам энергии в электрическом поле наконец-то слиться воедино.

Чтобы дать начало чему-то совершенно новому.

Они не целуются, нет, для нежности и ласки сейчас не время. Оно придет позже, а сейчас время выплеска темной энергии, что черным непроглядным пятном разливается внутри. Они жмутся друг к другу, дергают одежду, обжигаясь друг о друга и получая новые и новые удары электричества, от которых возбуждение переходит за грань безопасного для жизни.

Вместо поцелуев — губы, лихорадочно скользящие по всему, к чему можно прильнуть, вместо ласковых слов — сдавленные ругательства и шипение сквозь зубы от боли, вместо нежных объятий — царапины и синяки на бледной и смуглой коже, вместо ласки — страсть, вместо любви — …

Нет ответа.

Есть двое, которые еще не верят, что на самом деле они — одно.

Алекс сам толкает его обратно на водительское сидение, словно в пылу игры, уткнув язык в щеку, судорожно дергает молнию на его брюках, и под невольно вырвавшийся вздох высвобождает почти железный член. Наклонившись так низко, что превратившийся в статую Радамель совсем не видит его лица, он быстро проводит по нему языком и жадно накрывает своим изголодавшимся ртом. Радамель изнеможенно прикрывает глаза, пытается выровнять дыхание, то и дело вырывающееся меж зубов отчаянным хрипом, и машинально сжимает в кулаке такой родной темно-русый ежик. Он чувствует, как его обволакивает что-то горячее, бесстыжее, влажное, ненасытное. Кажется, бешено пульсирующая энергия окончательно свела их обоих с ума. И, кажется, отныне он точно знает, как бы ему хотелось умереть.

Но не сейчас. Еще слишком рано. Потому что ему хочется большего. Ему хочется вот это худенькое, угловатое тело в своих руках, на своих коленях, на своем члене.

И поэтому он, стараясь быть как можно более ласковым, отстраняет мальчишку. Не прекращая ругаться сквозь зубы на ненавистную задержку, он торопливо сдирает с него остатки одежды и тянет на себя, нетерпеливо целуя так непристойно распухшие губы, которые только что скользили по его члену. И от этой мысли, от осознания глубины своего грехопадения, он чувствует, что готов кончить вот прямо сейчас.

Алекс быстро опускается сверху, смотрит ему прямо в глаза и, улыбнувшись так чисто, так невинно, что от этого контраста хочется выть, берет его член и направляет его в себя. И энергия, наконец, найдя достойный проводник ее в этот мир, устремляется к месту их слияния. Они шипят почти одновременно от того, как же это больно, как же это горячо, как же это тесно и как же это необходимо.