Но… Но, но, но…

При одной мысли, что совсем скоро, после игры с «Ренном» они разлетятся в разые стороны Земли почти на десять дней, все внутри словно зазубренным ножом пилит от неприятия и желания не допустить этого. Или хотя бы сделать все возможное и невозможное, чтобы в моменты ледяного одиночества было что вспомнить и ощутить, что стало пусть немного, но теплее.

Он вытаскивает телефон и быстро набирает сообщение, стараясь все-таки держать аппарат так, чтобы сидящий рядом Субашич не увидел, но хорвату нет никакого дела до капитанских секретов, и он уныло пялится на мутную вереницу облаков.

«Как настроение?»

Уже через секунду он наблюдает, как Алекс тянется за телефоном, скользит пальцами по экрану и — чувствуя, как неприятно закололо внутри, — видит, что тот на миг задумывается, но все-таки отвечает:

«Нормально».

Ответ его совершенно не удовлетворяет — ничего более бесполезного и сказать нельзя! — и он вновь набирает уже более откровенный текст:

«Чем собираешься заняться сегодня вечером?».

На этот раз Алекс задумывается еще дольше, но при этом ни разу даже не пытается хотя бы исподлобья глянуть на адресата, а ведь не может не понимать, что тот глаз с него не сводит.

«Съесть завалявшуюся в холодильнике пиццу и завалиться спать».

«И все?» — упорствует Радамель.

«И все», — Алекс бывает не менее упорен.

«Поужинать и уснуть. И все это в одиночестве? И больше ничего?»

Яснее выразиться уже невозможно, думается ему.

«И больше ничего. В одиночестве. Совсем.»

И яснее отказывать тоже…

Алекс отключает телефон и раздраженно прячет его в сумку, всем своим видом давая понять любопытствующим, что он все сказал, и больше общаться не намерен.

Радамель смотрит, как тот расслабленно откидывается на сиденье, и стискивает зубы так, что челюсти сводит болезненной судорогой.

Вот так, значит… Его Юное Величество решили-таки обидеться на своих никчемных подданных и удалиться на пьедестал возвышенно страдать?! Ну уж нет! Оказывается, мальчик до сих пор плохо понимает, с кем связался. Что ж, пора преподнести урок. Он кривит губы в злобной гримасе и пару раз, подобно боксеру перед боем, сжимает — разжимает кулаки.

Что ж, Алекс, ты сам нарвался…

Он резко встает, нарочно стараясь произвести как можно больше шума, дабы гарантированно привлечь максимум внимания, и твердым шагом направляется к креслу Алекса.

Зависая над мальчишкой, изумленно поднявшим на него глаза, в которых заметалось смятение и вопрос, он уже уверен, что взоры всей команды сейчас обращены на них. И это просто отлично.

— Головин, не спишь? — холодно осведомляется он.

Алекс слегка растерянно пожимает плечами — чего отвечать на риторический вопрос — и не сводит с него ошарашенных глаз. Это первый раз, когда Радамель вот так обратился к нему у всех на глазах без явного повода, и он понятия не имеет, чего ждать дальше.

— Вот и замечательно. Надо поговорить, — громко произносит Фалькао, внутренне наслаждаясь спектаклем.

— О чем? — осторожно интересуется Алекс, в отличие от него, явно не испытывающий счастья от вдруг свалившегося на него всеобщего внимания.

— Об игре, конечно.

— Слушаю очень внимательно, — Алекс слегка насмешливо прищуривается, настороженность его понемногу отпускает.

А зря, малыш! Ты еще самое интересное не услышал!

— Думаю, лучше не здесь, выйдем?

Из круга зрителей, до этого озадаченно взиравших на происходящее, раздаются смешки и возгласы: «Ого!», «Парни, мы что-то пропустили?», «Как романтично!», «Капитан, ты его не убьешь?».

Алекс так и замирает на месте, вжавшись в сиденье и вскинув на него ставшие совершенно огромными глаза, в которых заполошно мечутся зеленые молнии.

— Ну? — Радамель решает его поторопить, иначе тот совершенно очевидно так и не отклеится от кресла. — Вставай, пошли.

— Куда? — выдавливает Алекс наконец.

— Тут вообще-то не так много мест, где можно поговорить наедине, — критически кривится он. — Точнее вообще одно.

Парни вокруг начинают веселиться уже вовсю, и он их пока не одергивает, хотя мог бы прекратить эту вакханалию одним жестом. Ему пока все это на руку.

Взгляд Алекса мигом заволакивает пеленой злости от понимания, какую хитроумную ловушку ему подстроил Фалькао. Соглашаться ему не хочется просто ужасно, но и отказаться, когда вся команда весело смотрит и комментирует бесплатное шоу, он не может, ибо никто не поймет, почему член команды не соглашается поговорить с капитаном. Радамель видит, как отчаянно тот пытается найти хоть один приемлемый выход из положения и не находит.

Шах и мат в один ход. В негостеприимном небе Германии Его Юное Величество теряет корону и пьедестал.

Понимая, что проиграл, он встает, напоследок одарив Радамеля таким пылающим взглядом, что тот не может не оценить восхищенно, и высоко вскинув голову, идет между креслами по направлению к туалету.

— Эй, мальчики, предохраняться не забывайте! — весело кричит вслед Даниэль, и Фалькао, не оборачиваясь, показывает ему средний палец и захлопывает за собой дверь.

— Совсем ебанулся?! — если бы голосом можно было убивать, Фалькао бы тотчас сдох в страшных муках. — Вот что я им теперь скажу?

Пару мгновений он смотрит на взбешенного мальчишку, не в силах не любоваться его горящими глазами и раскрасневшимися щеками, и понимает что да, совсем ебанулся. Окончательно и бесповоротно.

Вмиг оказавшись рядом, он вжимает его в гладкую белоснежную стенку, не обращая никакого внимания на попытки сопротивления, и цедит куда-то в моментально взмокший висок, чувствуя, как под губами суматошно пульсирует тоненькая жилка:

— Скажи правду, что трахались. Все равно никто не поверит.

— С чего ты вообще взял, что я собираюсь с тобой трахаться в каком-то туалете?! — полузадушенно шепчет Алекс, пытаясь его оттолкнуть, впрочем, уже без особого пыла.

— С того, что я собираюсь, дорогой мой, — сообщает Радамель и, нащупав застежку джинс Алекса, резко сдергивает их и опускается перед мальчишкой на колени.

Не давая ему времени опомниться, он с нажимом проводит языком по вполне себе заинтересованно стоящему члену (а гонору-то, гонору было!), заставляя мальчишку вздрогнуть и подавиться готовым вырваться возмущением.

— Совсем охренел? — тихо стонет тот, уже невольно подаваясь навстречу этим умелым и разжигающим огонь прикосновениям.

— Охренеешь тут с тобой, — ворчит в ответ Радамель, на миг отвлекшись от своего увлекательного занятия, и ухмыляется: — но, знаешь, я не в претензии, — и он сразу глубоко берет его в рот.

По жизни он не большой любитель делать минеты: что скрывать, в этом плане он эгоист — получать, знаете ли, куда приятнее. Но чертов мальчишка, кажется, вознамерился перетрясти все его убеждения и взгляды. Стоя на коленях на холодном кафельном полу, стискивая голые бедра Алекса и то и дело проходясь ладонями по круглым ягодицам, увлеченно вбирая его все глубже, он вдруг понимает, что сам тащится от процесса с неимоверной силой. Алекс, прильнувший к стене и прижимающий ладонь ко рту, чтобы подавить стоны — чувство самосохранения отключилось пока не полностью и не дает забыть, что за тонкой дверью почти тридцать пар ушей — это что-то совершенно крышесносное. А от ощущения запретного греха, который они творят почти у всех на виду, возбуждение становится таким сильным, что он на миг останавливается, дабы все не закончилось, не начавшись.

Недовольный Алекс на ощупь находит его голову, горячими пальцами цепляет волосы и тянет обратно, вызывая самодовольный смешок. Ах, Ваше Юное Величество, как же легко вы выкидываете белый флаг!

Спустя всего несколько движений он понимает, что мальчишка вот-вот готов кончить — настолько он замирает, стискивает кулаки и почти перестает дышать — и, резко отстранившись, встает под разочарованный возглас, смятый истерзанной ладошкой.