Он представляет все это и понимает, что в тот день сегодняшние переживания покажутся ему раем. И что он должен сделать все, что в его силах, чтобы этот день не наступал, как можно дольше.
Саша резко вскидывается, хватает не ожидавшего нападения Радамеля за грудки, одним движением взбирается к нему на колени и, прижав к стенке, угрожающе шипит:
— Только попробуй сделать то же самое, и я тебя придушу собственными руками.
Ошеломленное недоумение в темных глазах напротив сменяется пониманием и весельем. Руки медленно ползут на спину, сминая мокрую ткань перепачканной тренировочной футболки.
— Мой малыш злится? — почти мурлычет он вкрадчиво, пряча, маскируя за вечной игрой то жуткое, о чем никому не хочется думать, но однажды все-таки придется.
— Я серьезно, придурок, — отрезает Сашка, пытаясь игнорировать знакомый блеск в глазах и вероломные пальцы, все более смело гладящие его спину. — Ты не имеешь права уходить, понял?!
Фалькао на миг задерживает дыхание, а потом с шумом выдыхает и уже без улыбки интересуется:
— Почему?
— Потому что, — Сашка очень старается говорить твердо, но чувствует, что голос вот-вот подведет и унизительно задрожит, — я не выдержу тут без тебя. Один капитан меня уже бросил, не хочу терять второго, понятно тебе, зараза?!
Голос все-таки срывается, и он прячет глаза, позорно зарываясь лицом в его твердое, но почему-то уютное плечо, и прижимаясь всем телом так, чтобы не смогли оторвать даже под угрозой смерти.
— Эй, эй, маленький, — интересно Сашке мерещится, или в голосе Радамеля действительно проскальзывают странные нотки? — ты чего? Я вроде никуда не ухожу. В ближайшее время уж точно. Не собираюсь я тебя бросать, ребенок, поверь мне…
Его сильные пальцы удивительно бережно перебирают сашкины волосы, медленно скользят по шее, мягко ласкают напряженную спину, и мысли того автоматически перетекают в гораздо более приятное русло
— Слушай, — Сашка находит пересохшими губами его ухо и пылко шепчет: — у нас есть еще минут десять. Можно их провести гораздо более приятно, тебе не кажется?
Судорожный и голодный вздох служат ему ответом, и Сашка довольно улыбается, чувствуя, с каким энтузиазмом организм Радамеля реагирует на это сумасбродное предложение.
— В конец концов, мы еще ни разу не делали это в раздевалке, — продолжает горячо шептать он, изумляясь сам себе и заводясь от необычности ситуации еще сильнее, — представь, как это круто! Они все там, на расстоянии нескольких метров, можно даже голоса услышать, а мы — тут. И никто не узнает, чем мы тут на самом деле занимаемся. У тебя разве все не дрожит от этой мысли?
На самом деле можно и не спрашивать: он и сам ощущает, что все не то, что дрожит, а прямо-таки рвется в бой, и страстно прижимающийся к нему Сашка провоцирует эти реакции еще сильнее.
— Сумасшедший… Ты совершенно сумасшедший, малыш, — нервно выдавливает Радамель, и Сашка улыбается: о да, он согласен с этим!
Влажными поцелуями он спускается от уха вниз и наконец добирается до сухих губ, тут же набрасывающихся на него в исступленном поцелуе. Голову кружит так, словно он несется на сломавшейся карусели, и никак не может с нее спрыгнуть.
Но тут ему решительно и, он бы даже сказал, бессердечно помогают это сделать. Радамель резко отстраняет его на расстояние вытянутой руки и, беспрестанно облизывая покрасневшие губы, тяжело выговаривает:
— Нет. Не сегодня. После «Боруссии». Ты мне в Дортмунде нужен живой, здоровый, заведенный и замотивированный.
Сашка наклоняет голову набок, с усмешкой буравит его взглядом и, внутренне признавая его правоту, наконец, поднимается:
— А это мы еще посмотрим: заслужишь ли ты после «Боруссии» того, чтобы я захотел с тобой спать.
Радамель заливается легким смехом, тоже встав на ноги, аккуратно отодвигает его от себя, чмокает в нос и парирует:
— Значит, я тоже буду заведенный и замотивированный. Это же отлично, не находишь?
— Идеальный рецепт успеха, я считаю, — кивает Сашка.
Что ж. Он не против. В конце концов, в списке его первых разов все еще отсутствует первый секс в раздевалке дортмундского стадиона.
========== Небо Германии ==========
З октября 2018 года
После матча «Монако» — «Боруссия»
Небо Германии неприветливое, серое и надменное. Оно щерится на Фалькао редкими беззубыми разрывами средь тягучих облаков и не хочет выпускать свои жертвы, забавляясь с ними и скрывая вожделенную дорогу домой.
Он отворачивается от иллюминатора, навевающего странные мысли, смахивающие на фантазии суицидально настроенного подростка, и пытается отвлечься. Благо, вопрос, чем занять пустоту, с грохотом образовавшуюся в сердце в момент бурного празднования немецким стадионом второго гола, не стоит.
Он не может не поглядывать украдкой на Алекса, сидящего через проход наискосок от него парой кресел впереди. Еще когда все это безумие между ними только начиналось, они сразу же решили избегать на публике любых контактов сверх необходимого: никаких совместных поездок, никаких разговоров не по теме, никаких лишних взглядов. Первые два правила они выполняли неукоснительно, но вот с последним все обстояло несколько иначе. Фалькао никогда не мог отказать себе в удовольствии обласкать мальчишку взглядом, вспоминая, как приятно колется вот этот ежик, на который тот старательно изводит по пол-флакона геля ежедневно, как покрывается мурашками кожа на нежной шее, если по ней провести ногтем или как порывисто багровеет ухо, в которое так и хочется шептать самые бесстыдные вещи.
Но вот сейчас он смотрит на Алекса и даже не вспоминает ни о ежике, ни о мурашках, ни о пошлостях. То, что он видит сейчас, ему категорически не нравится.
После финального свистка Головин словно заледенел: ни с кем не разговаривал, ни разу не улыбнулся, с непроницаемым видом и методичностью робота собрал свои вещи и свалил из раздевалки едва ли не первым. Конечно, в этот проклятый вечер никто из команды радостью не лучился, но даже на общем фоне отвратительное настроение мальчишки выделялось неприятным диссонирующим аккордом. Да и потом он всячески старался держаться подальше от Фалькао, вообще не попадаться ему на глаза, а позднее, уже в самолете, даже не обернулся ни разу, чтобы ласково сплестись взглядами, хотя раньше всегда улучал для этого момент.
И черт возьми… Как же сложно было это признать, но да, у Алекса на это были все основания.
На сегодняшний день «Монако» было не просто в кризисе, оно было в отборном, первостатейном дерьме. То самое «Монако», куда Алекс, надежда и опора своей страны, перешел вроде как на повышение. Перешел из ЦСКА, который накануне одержал обескураживающую победу над самим «Реалом». Вот так вот. Селяви, господа французы.
Радамель с гадостным ощущением свершившегося обмана осознает, что по справедливости Алекс более, чем кто бы то ни было, заслужил одержать со своей командой эту победу, а не… Не вот это вот все. Как бы мерзко ни было это признавать, но он прекрасно понимает: кажется, мальчишке лучше было бы остаться в своем ЦСКА и срывать заслуженные овации преданных болельщиков, чем мучаться от беспомощности в рухнувшем в тартарары «Монако» под оглушающее молчание пустых трибун.
И самое страшное, что он уверен: Алекс думает точно так же.
Он очень хочет развеять по ветру эти мысли, этот яд, медленно, но верно убивающий все живое и светлое, но не понимает, как он может сделать. И самое страшное, что не понимает, надолго ли их еще хватит. Сколько они продержатся на таком надрыве, на вечном и бесплодном преодолении все новых и новых пропастей лишь для того, чтобы миновав одну, оказаться на краю другой.
Тут же — не иначе как для того, чтобы он полностью осознал всю глубину ямы, в которую они угодили, — подленько хихикая, в голову вползает мыслишка о предстоящих играх за сборные. От этого ему почему-то становится совсем тошно. Конечно, они уже расставались по этой причине, но тогда Алекс с его ногой сидел дома, в Монако, и это странным образом успокаивало. А сейчас мальчик поедет на родину, туда, где его обожают, где нет нужды думать над каждым словом, где у него давно знакомые, сыгранные партнеры и где у него все получается. О, Радамель по-настоящему рад за Алекса, правда! Тот совсем бы сник, если бы не получил вызов, поскольку всерьез опасался этого. Поэтому увидев, каким ликующим изумрудным светом при известии о вызове вдруг вспыхнули обычно карие глаза, Радамель от всей души сжимает его в объятиях.
